Страница 24 из 70
– Вот так, – произнес покойник.
Голос Крэддока возникал из ниоткуда, рождался из тишины, и это сбивало Джуда с толку. Слова мертвеца создавали эффект физического присутствия, они как пчелы роились и жужжали внутри головы. Голова стала ульем, пчелы-слова влетали в него и вылетали, оставляя после себя соты, ячейки восковой пустоты. С такой легкой полой головой он сойдет с ума. Он сойдет с ума без собственных мыслей, без своего голоса. А мертвый голос не умолкал:
– Покажи этой суке. Надеюсь, ты не возражаешь, если я ее так называю. Давай, бери пистолет. Скорее.
Он повернулся за оружием и стал двигаться чуть быстрее. Через комнату, к столу, пистолет у его ног, опуститься на колено, взять.
Джуд не слышал собак, пока не потянулся за револьвером. Одно напряженное, срывающееся на визг «рр-гав», потом еще одно. Его внимание намертво зацепилось за этот звук, как широкий рукав цепляется за торчащий гвоздь. Его потрясло, что кроме голоса Крэддока в бездонной тишине он услышал что-то еще. Окно за столом по-прежнему было приоткрыто. Снова лай – заливистый, яростный, хриплый. Ангус. А это Бон.
– Ну же, мой мальчик. Делай, что тебе говорят.
Взгляд Джуда упал на маленькую корзинку для бумаг, стоящую под столом. Из нее торчали осколки платинового альбома – гроздь острых ножей из хрома. Теперь оба пса лаяли в унисон, расширяя дыру в ткани безмолвия, и звук лая заставил Джуда вспомнить их запах – резкую вонь сырой собачьей шерсти, животный жар дыхания. В одном из серебристых осколков он увидел себя и отпрянул, наткнувшись на собственный взгляд – застывший, отчаявшийся, полный ужаса. И в следующий миг он услышал в мозгу свой голос, смешанный с безостановочным собачьим лаем: «Он имеет над тобой только ту власть, которую ты сам даешь ему».
Словно продолжая тянуться за пистолетом, Джуд придвинулся к корзине и приложил основание левой ладони к самому острому и длинному кинжалу из хрома. А потом нажал на него рукой, помогая всем своим весом. Осколок взрезал плоть, острейшая боль пронзила кисть и запястье. Джуд вскрикнул, в глазах помутнело. Он отдернул руку, сжал левую ладонь правой. Между ними сочилась кровь.
– Какого черта ты сделал, парень? – спросил его призрак Крэддока, но Джуд больше не слушал его. Он не мог воспринимать что-либо сквозь ревущую боль раненой плоти, пронзенной почти до самой кости.
– Я с тобой еще не закончил, – сказал Крэддок. Но он ошибался: его власть над Джудом закончилась.
Мозг Джуда тянулся к звуку собачьего лая, как утопающий тянется к спасательному кругу, а потом хватает его и тащит к себе. Джуд поднялся и начал действовать.
Добраться до собак. От этого зависела его жизнь – и жизнь Джорджии. Идея казалась совершенно иррациональной, но Джуд не искал рациональности. Он искал правильное решение.
Боль красной лентой, зажатой между ладонями, вела прочь от голоса мертвеца, обратно к собственным мыслям. У Джуда был высокий болевой порог, и он обычно легко переносил боль, порою даже искал ее. Вот и сейчас она гнездилась где-то в глубине запястья, в суставе, что говорило о глубине раны, и Джуд в какой-то степени наслаждался этим ощущением и удивлялся ему. Поднимаясь на ноги, он вновь увидел в окне свое отражение. В зарослях косматой бороды пряталась ухмылка – видение еще более жуткое, чем то искаженное ужасом лицо, что несколько секунд назад отразилось в осколке диска. – Вернись немедленно, – приказал Крэддок. На мгновение Джуд приостановился, но потом пошел дальше.
По дороге он бросил взгляд на Джорджию. Оборачиваться назад, на Крэддока, он боялся. Девушка все еще лежала на полу, свернувшись калачиком и зажав живот руками. Она посмотрела на него из-под упавших на лицо волос. Ее щеки увлажнил пот, веки подрагивали. Затуманенные болью глаза молили и вопрошали.
Он хотел сказать, что не собирался бить ее, но у него не было времени. Он хотел сказать, что не бежит, не бросает Джорджию, что он уводит от нее покойника, но ему мешала боль в руке. Из-за боли он не мог выстроить осмысленную фразу. Кроме того, он не знал, долго ли еще сможет думать самостоятельно, прежде чем Крэддок снова завладеет его сознанием. Необходимо сосредоточиться и действовать очень быстро. Да, это необходимо. Так даже лучше. Он всегда предпочитал размер пять четвертей.
Шатаясь, он вывалился в холл, добрался до лестницы и спустился вниз. Он быстро, слишком быстро перешагивал через четыре ступеньки зараз, так что это было почти падение, а не спуск. С последних ступенек он обрушился на красную плитку прихожей, подвернув одну ногу, и чуть не уткнулся лбом в стол для рубки мяса. Изрезанную поверхность покрывали засохшие пятна крови. С одного края в мягкое дерево был всажен топор. Его широкое плоское лезвие поблескивало в темноте как жидкая ртуть, в которой отразилась лестница, а на ступенях – Крэддок. Смутный образ, но все же различимый. Можно было разобрать, что он воздел над собой руки – как проповедник, вещающий истину перед толпой страждущих. – Остановись, – говорил Крэддок. – Возьми топор.
Но Джуд сконцентрировался на пульсирующей боли в ладони. Боль сидела глубоко в поврежденной мышце, она каким-то образом просветляла сознание и укрепляла Джуда. Покойник не мог заставить его подчиняться себе, поскольку боль заглушала слова. Джуд оттолкнулся от мясного стола и по инерции проковылял через всю кухню.
Он припал к двери в офис Дэнни, распахнул ее и ввалился в темноту.
Сделав три шага, он приостановился, чтобы собраться с силами. Окна офиса закрывали плотные жалюзи. В помещение не пробивалось ни единого лучика света, и Джуд не видел, куда идет. Ему пришлось замедлить шаг и двигаться на ощупь, вытянув перед собой руки и ощупывая попадающиеся на пути предметы. Дверь на улицу где-то недалеко, скоро он выйдет из дома.
Однако его не оставляло неприятное ощущение в груди. Дышал он с трудом, готовый к тому, что в любую секунду его руки наткнутся в темноте на холодное мертвое лицо Крэддока. Он гнал от себя эту мысль, понимая, что она грозит настоящей паникой. Локтем он задел настольную лампу, и та с грохотом опрокинулась на пол. Сердце стучало как молот. Джуд продолжал передвигать ноги неуверенными младенческими шажками, но не мог избавиться от ощущения, что его цель не становится ближе.
Во мраке медленно открылся красный кошачий глаз. Колонки по бокам стереосистемы ожили, в них басовито загудел пустой эфир. Сердце Джуда сжалось как в тисках, до дурноты.
«Дыши, – говорил он себе. – Продолжай двигаться. Он попытается остановить тебя, чтобы ты не вышел из дома».
Безостановочный, надрывный собачий лай раздавался уже недалеко.
Стереосистема включилась, и должно было заработать радио. Но оно молчало. Пальцы Джуда скользнули по стене, нашли дверной косяк, и он уже схватился левой рукой за ручку двери. Воображаемая игла медленно повернулась в ране, разжигая холодное пламя боли.
Джуд дернул ручку, толкнул дверь от себя. Во тьме образовался вертикальный разрез: прожекторы на капоте пикапа мертвеца по-прежнему заливали двор белым сиянием.
– Думаешь, теперь ты лучше всех, раз научился играть на чертовой гитаре, да? – спросил отец Джуда из дальнего угла офиса.
Это заговорило стерео, громко и гулко.
Тут же на Джуда из колонок обрушились и другие звуки: учащенное дыхание, шарканье обуви, тяжелый удар об стол, – звуки, сопутствующие молчаливой отчаянной схватке, борьбе двух человек. По радио передавали пьесу. Эту пьесу Джуд знал наизусть. Он сам играл в ней.
Джуд остановился в полуоткрытой двери, не в силах выйти на улицу, приклеенный к месту звуками из стереосистемы.
– Думаешь, ты станешь лучше меня? – произнес Мартин Ковзински; в его голосе одновременно звучали удивление и ненависть. – А ну иди сюда.
Затем раздался голос Джуда. Нет, не Джуда… он тогда еще не был Джудом. Это был голос Джастина: более высокий, иногда срывающийся на басок, но пока не имевший той полноты звучания, которая придет с возрастом.
– Мама! Мама, помоги мне!