Музыка в темноте

Он нырнул в солнечный свет, как в море, и быстрыми шагами побежал к машине, игнорируя сладковатый запах, доносящийся от деревьев и цветущих кустов. Запах, не связанный ни с каким событием, был ему неинтересен.

Глава

II

Питер сидел, постукивая пальцами по столешнице, и подергивал ногой под партой. «Невроз, – подумал он, грустно вздохнув. – Надо менять работу».       Когда Питер делал первые шаги в науке и начал строить педагогическую карьеру, он искренне относился к тому, что считал делом своей жизни. Но зевающие студенты, не понимающие красоту математики, единственной идеальной вещи в этом мире, живущей по своим законам и в абсолютной гармонии, убили в нем все желание преподавать. Одаренные ученики попадались крайне редко. В основном он созерцал из года в год абсолютно незаинтересованные лица, вялых парней со звенящей пустотой в башке и откровенно скучающих девиц, притащившихся на его лекцию не по своей воле. Куча бумажной работы и невозможность развернуться в тесном гробу стандартной образовательной программы иной раз к концу года доводили его до отчаяния. С каждым годом в этом гробу, видящимся ему лекционной комнатой и бесконечным множеством бумаг, сваленных на столе, становилось все более душно, каждый год забивал в крышке гроба гвоздь. Выбраться из этой трясины к великим открытиям, казалось, невозможно. Уравнения успокаивали Питера, приводили его мысли в порядок, но когда он проверял очередной тест нерадивого студента, у него начинал неизменно дергаться глаз (то правый, то левый, по-разному) от нелепых, как ему казалось, ошибок, от очевидного пренебрежения и тупости своих учеников. «Я как клоун в цирке. Были бы у этих паршивцев помидоры, они бы закидали ими меня, имей они возможность при этом избежать наказания. Пока распинаешься перед ними, рассказывая про матрицы, половина сидит в телефонах, а вторая – обсуждает предстоящие попойки».

Внезапно тишину, в которую вторгались только шелест листочков и покашливания с задних рядов, нарушил писклявый голос студентки. Питер вздрогнул:

– Извините, мистер Эдвардс, можно выйти? – студентка виновато вжала голову в плечи. Кажется, ее звали Марджери. Немного неуклюжее имя для неуклюжей пухлой девочки.

Питер хотел сказать: «Вали куда хочешь, только не нарушай мой покой», но улыбнулся натянуто и криво:

– Разумеется. Но, я надеюсь, Вы будете благоразумны и не используете свой выход для того, чтобы списать.

После хлопка двери снова воцарилась тишина. Питер, за неимением газеты, стал рисовать на листочке, чтобы занять руки и голову. Обычно он рисовал женские части тела, ведь женщины ему нравились, просто он с ними не считался. У него было несколько романов после развода, но, в основном, это были несерьезные интимные свидания, своднические интриги друзей, была даже одна студентка последнего курса. Он было принял запрещенный коллежскими правилами флирт за начало любви, но вовремя опомнился. В конце концов, после нескольких месяцев тесного общения Питер уставал от болтающих, легковерных женщин, терял к ним интерес и шел дальше. Эрос и Танатос, вопреки мнению Фрейда, не особенно его интересовали. Его интересовали процессы своего внутреннего мира, движения ящичков, скрип половиц на чердаке воспоминаний из детства, висящая петлей на шее научная работа, крючки интегралов, пределы и бесконечность, даже в некотором смысле Бог. Он сравнивал себя с великими и ждал, когда же он проснется ото сна, сделает что-то грандиозное, необычное, когда его жизнь перевернется, и, проснувшись, он увидит не облезлое вишневое дерево или старую покосившуюся иву на заднем дворе дома, а океан или вид с гор на теплую альпийскую долину. Двигаясь к сорока годам своей жизни, он начинал чувствовать волну отвращения к своему быту, к самому себе, к своим слабостям, к классной комнате, где он проводил семьдесят процентов своей жизни. Волна уже захватила его ноги по колено, он смирился и ждал, когда же мутная, холодная вода существования будет по пояс, по шею и, наконец, когда накроет его целиком, он увидит дно. «Человек ограничен свой судьбой». Эта мысль вынуждала Питера впадать в отчаяние и во что бы то ни стало пытаться стряхнуть с себя налипшую судьбу, словно это была грязь на одежде.

«Я что-то зарисовался с этими филейными частями. Наверное, пора уже обратить внимание на какую-нибудь женщину. Давно не мял ничего хорошенького в руке, кроме поганых тестов этих мучеников науки».

Питер не имел привычки романтизировать женщин, относясь к ним потребительски, хотя с возрастом в нем просыпалась иной раз очаровательная сентиментальность. Одним из самых светлых воспоминаний был жаркий полдень где-то на юге Франции, куда он отправился отдыхать вместе с отцом к его другу. Стоял июль. Каждый день небо было пронзительно-синим, без единого облачка. Питу было двенадцать, жизнь казалась долгой и прекрасной. Однажды он гулял один вдоль берега; густая трава щекотала ноги, дул приятный морской бриз. Предавшись послеобеденной расслабленности, он лег на землю и смотрел в небо, щурясь от палящего солнца. Стрекотали кузнечики, волны шелестели, набегая на берег. Разморенный плотным обедом и жарой, он закрыл глаза и был готов погрузиться в сон, но услышал чей-то голос на пустом пляже. В эти часы тут обычно никого не было. Город был далеко, а жители деревушки ходили купаться в море только вечером, после тяжелого рабочего дня. Питер поднял голову и увидел женскую фигуру. Девушка шла вприпрыжку по белоснежному песку и напевала какую-то современную французскую песенку. Она встала у кромки воды, скинула с себя легкое светлое платье, нижнее белье и начала заходить в воду. Она не видела Питера, затаившегося в высокой траве и зачарованно глядящего на нее. Он узнал ее: это была Жанетт, падчерица папиного друга. Ей было около двадцати пяти лет. Она, кажется, была помолвлена, приехала погостить к отчиму только вчера. У нее был приятный хрипловатый голос и добрые глаза. Жанетт стояла по колено в воде, не решаясь зайти. Свет преломлялся о волны, и причудливые серебряные блики танцевали по ее бедрам. У нее была тонкая талия и узкие плечи. Ее смуглая кожа переливалась на солнце. Она замерла и смотрела за горизонт, мурлыча себе под нос уже другую песню. До этого дня Питер не видел обнаженных женщин воочию, только мельком на картинках, вырезанных из журналов, которые мальчишки в школе показывали друг другу после уроков. Жанетт была соткана из палящего света, фруктовых запахов и плавных изгибов береговой линии. Тогда впервые Питер почувствовал в себе физическое желание. Это испугало его, было ему непонятно. Он не особенно интересовался одноклассницами, не слушал скабрезные анекдоты старших товарищей. Возбуждение, как громадная медуза, шевелило своими жгучими щупальцами внизу живота. Наконец Жанетт кинулась в воду с радостным криком. Она плавала на спине, и Питер разглядывал ее большую упругую грудь, выступающую над водой. И вот наконец она вышла из моря, стала выжимать свои темные короткие волосы. Блестящие струйки воды стекали по ее коже, и казалось, будто она облачена в прозрачную золотую кисею. Почему-то больше всего Питера восхитили ее отчетливо выступающие ключицы и узкие запястья. Он чувствовал благоговение от снизошедшей на него красоты. Спустя много лет, распробовав близость на вкус, он не ощущал такого прекрасного светлого чувства, пристально разглядывая своих любовниц и неизменно замечая в них изъяны. Ни одного намека на совершенство, только тупое желание выпустить пар. Ему бы хотелось научиться любоваться женщиной также искренне, как он сделал это в двенадцать лет.

Потом еще неделю при виде Жанетт он краснел, избегал ее. Глядя на ее легкие рубашки, он думал о том, какая красивая грудь под ними скрывается. Жанетт потешалась над его смущением, не догадываясь о секрете Пита. Переполненный эмоциями, он стал плохо спать; вскакивал среди ночи, возбужденный и напуганный незнакомым предчувствием физического блаженства. В одну из таких ночей он решил посидеть на крыльце дома. С моря веяло соленой прохладой, нежные шлепки волн о берег успокаивали его. Питер вглядывался в ночь, и ему казалось, что бледный силуэт Жанетт, русалка, променявшая хвост на ноги, выплывает из кромешной тьмы. Но Жанетт стола за его спиной. Она неразборчиво что-то пропела по-французски и села рядом. Они оба молча таращились на невидимое море, думая о своем, а потом она закурила. Пламя спички на миг ярко осветило ее красивое сонное лицо, красный огонек разгорался ярче и ярче, когда она делала отчаянные затяжки. Жанетт то и дело откидывала голову назад и картинно выпускала пар изо рта в беззвездное небо, часто стряхивала пепел себе под ноги, агрессивно постукивая по сигарете пальцем. На середине сигареты она зачем-то прошептала ему на ухо, хотя никого рядом не было, что-то вроде «Только не говори моему папе». Питер потянулся за сигаретой, Жанетт с улыбкой отдала ее и закурила новую. Пит курил впервые, ему непременно хотелось произвести на нее впечатление, показать, что он уже взрослый, такой же, как она. От первой затяжки у него закружилась голова, он закашлялся, но постарался изо всех сил взять себя в руки, чтобы не быть осмеянным. Когда противная сигарета была скурена, Питер потянулся к Жанетт за первым поцелуем, ведь ради нее он совершил отчаянный поступок, и ему всю ночь теперь тереть руки мылом, десять раз почистить зубы, чтобы не опозорить отца, считавшего его хорошим мальчиком. Жанетт лишь рассмеялась и шлепнула его по плечу. Щеки Питера пылали от стыда, и как славно, что тьма почти скрывала его лицо. Она рассеянно поцеловала его на прощание в лоб, словно младшего брата. Небрежный, шутливый поцелуй. Питер хорошо перенял этот жест снисхождения, предназначенный для одиноких детей и нелюбимых взрослых, и тысячу раз без всякой жалости повторял его с другими женщинами. А еще с тех пор он стал ненавидеть запах сигарет.