Страница 9 из 19
На службе у империи?
Соответствует ли имиджу радикала, социалиста, оппозиционера административная карьера В. П. Наливкина начиная с 1884 и заканчивая 1906 г.? В историографических сочинениях акцент делается, как правило, на «прогрессивной», просветительской стороне деятельности Наливкина в этот период его жизни, а также скрупулезно подсчитываются все конфликты, которые он имел с вышестоящими чиновниками. Все это, как минимум, создает впечатление, что Наливкин был каким-то удивительным исключением, подобно В.В. Григорьеву, в ряду туркестанских чиновников.
Н.В. Лукашова пишет: «…у В. П. Наливкина часто происходили столкновения с администрацией края в лице ее многочисленных представителей. Недостаток материала не дает права делать вывод об оппозиционности В. П. Наливкина власти. Но его перемещения по службе и связанные с ними обстоятельства свидетельствуют о его “неугодности” власти…»[77] Лукашова перечисляет: уход в 1888 г. с должности заведующего русско-туземной школы был вызван конфликтом с вышестоящим лицом (имени не называет); переезд в 1896 г. в Самарканд произошел из-за личного конфликта с Ф.М. Керенским, главным инспектором училищ Туркестанского края[78]; возвращение в 1904 г. в Ташкент из Нового Маргелана было итогом развития враждебных отношений со «старым туркестанцем», губернатором Ферганской области и приятелем военного министра Г.А. Арендаренко[79].
Сам Наливкин, доказывая свою неуживчивость во взаимоотношениях с начальством, вспоминал о своей небольшой стычке со Скобелевым: осенью 1876 г. он был назначен комиссаром организационной (поземельно-податной) комиссии, в задачу которой входил сбор статистических сведений о населении и описание земель; столкнувшись с отсутствием знаний и возможностей для такой деятельности, Наливкин изложил свои соображения при личной доверительной встрече с военным губернатором Ферганской области, а вскоре с удивлением узнал, что Скобелев выдал все эти соображения за свои собственные; неприятно пораженный и уверенный в своей правоте по существу вопроса, Наливкин вышел из состава комиссии[80].
Существует ли доказательства, что все эти конфликты носили идеологический, а не служебный характер? Позволял ли Наливкин себе критику начальства, боролся ли с казнокрадством и авторитарным стилем руководства и т. д. – все это не говорит о его оппозиционности или неугодности, если только не предположить, что русская бюрократическая система была изначально порочна и в ней были невозможны в принципе добросовестные, честные люди. Определенная параллель с В.В. Григорьевым, как он описан у Найта, все-таки не дает оснований, вслед за Найтом, утверждать точно, что Наливкин был какой-то «аномалией», исключением, не подтверждающим саидовское правило.
С точки зрения дискуссий о русском ориентализме гораздо более интересным является анализ взглядов Наливкина в этот период и его практической деятельности по отношению к туземному населению. Это большая тема, которая требует специального и очень подробного исследования и которую трудно осветить в одной статье. Но даже предварительное изучение этого вопроса полностью опровергает устоявшиеся стереотипы относительно Наливкина и скорее заставляет вспомнить те характеристики, которые дал российскому ориентализму (в лице Н.П. Остроумова) Халид в споре с Найтом. Наливкин, безусловно, пример того, как ученый-востоковед предоставляет все свои уникальные знания о туземном населении Туркестана в распоряжение имперской власти. В качестве эксперта он писал служебные доклады, отчеты, записки, делал переводы важных документов, участвовал в разного рода комиссиях и заседаниях, его назначали на ключевые должности в системе отношений с туземцами[81]. Остановлюсь чуть подробнее на двух фактах.
Как я уже говорил, 15 лет после возвращения на государственную службу Наливкин служил в Министерстве народного просвещения. В 1884/85 г. Наливкин становится заведующим первой ташкентской русско-туземной школы («приходское училище для детей туземцев») и одновременно работает в качестве преподавателя сартовского и персидского языков в Туркестанской учительской семинарии, которая готовила учителей для работы с туземцами и переводчиков[82]. В 1886 г. им была составлена первая «Азбука для русско-мусульманских школ оседлого населения Туркестанского края», с помощью которой туземные дети могли обучаться русскому языку; год спустя на сартовском языке была издана «Сокращенная история России»[83]. С 1886 по 1888 г. Наливкин участвовал в качестве эксперта в развитии и распространении опыта устройства русско-туземных школ в различных регионах края. В августе 1888 г. Наливкин оставил должность в русско-туземной школе. В 1890 г. в Туркестане была учреждена должность 3-го инспектора народных училищ, в чьи исключительные обязанности входил надзор за всеми русско-туземными и – сделаю паузу, чтобы подчеркнуть – мусульманскими школами. Наливкин занял эту должность и проработал в ней до 1896 г., когда должность 3-го инспектора была упразднена. За это время он самым тщательным образом обследовал все мусульманские высшие школы в Туркестанском крае, описал их и предложил развернутый план реформирования. В 1896–1899 гг. Наливкин работает одним из трех районных инспекторов народных училищ в Самаркандской области, в его подчинение входят как туземные, так и русские школы учебного района.
Таким образом, Наливкин, у которого была заслуженная репутация «лучшего и почти единственного действительного знатока местного края»[84], несколько лет был именно тем человеком, который непосредственно руководил политикой русской власти в сфере туземного образования в масштабах всего Туркестанского генерал-губернаторства. В историографии деятельность Наливкина на этом поприще обычно характеризуется как «просветительская» и «прогрессивная»[85]. Однако саму образовательную политику российской власти историки характеризует часто как «великодержавно-шовинистическую» и «русификаторскую»[86]. Причем в этом несколько прямолинейном определении есть, безусловно, доля истины.
Наливкин, рассуждая в книге «Туземцы раньше и теперь» об этом периоде, пишет, что генерал-губернатор Розенбах создал секретную комиссию, чтобы выяснить, какой должна быть русская политика в сфере образования. Комиссия, в составе которой, судя по всему, был и Наливкин, пришла к выводу, что пока туземцы остаются мусульманами «успешная русификация» их невозможна, причем «не может быть даже и разговоров об обращении их в христианство», но, тем не менее, распространение знаний русского языка и общеобразовательных предметов желательно, так как оно послужит «постепенному интеллектуальному сближению с нами туземцев и к устранению предубеждений против нас». Однако, как признается Наливкин, «за спиной этих слов» все-таки стояли «надежды» некоторой части русского общества «…на возможность русификации инородцев путем распространения среди них знаний русского языка…»[87]. Наливкин вроде бы не был сторонником такой радикальной точки зрения, но его деятельность в качестве инспектора мусульманских учреждений и русско-туземных школ являлась, вне всякого сомнения, элементом колониальной политики. Будучи едва ли не единственным русским экспертом по мусульманскому образованию, он писал о его догматизме и схоластике, об отсутствии развивающих дисциплин и преподавательских методик, о примитивной организации учебного процесса и т. д.[88] В качестве администратора Наливкин, следуя своим прогрессистским взглядам, выступал за усиление контроля над мусульманской средней и высшей школой, введение русского языка и светских предметов как обязательных в программу обучения в них и постепенное преобразование мусульманских школ в русско-туземные[89]. Некоторые его предложения в этой области были даже отвергнуты начальством из-за боязни возможного возмущения мусульман[90].
77
2Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 35.
78
Причиной конфликта был тот факт, что Керенский опубликовал под своим именем доклад, который написал Наливкин (Керенский Ф. Наши учебные заведения. Медресе Туркестанского края // Журнал Министерства народного просвещения. Т. 2. Отд. 4. 1892). Об этом конфликте было много разговоров. А.И. Добросмыслов вспоминает, что «атмосфера в то время в учебном ведомстве была ненормальная» (Добросмыслов А.И. Ташкент в прошлом и настоящем: Исторический очерк. Ташкент, 1912. С. 237–228, примеч. 73).
79
Этот конфликт получил большой резонанс, и о нем было доложено военному министру. Арендаренко писал, что Наливкин неуживчивый, злобный, недисциплинированный чиновник, дерзкий с начальством (Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 37). По словам Г.П. Федорова, который официально расследовал причины конфликта, Арендаренко был не прав, а Наливкин – «несдержан и груб» (Федоров Г.П. Моя служба в Туркестане (1870–1906 года) // Исторический вестник. 1913, № 12. С. 884). Наливкин обвинял Арендаренко в нарушении принципов коллегиальности при принятии решений и взяточничестве.
80
Наливкин В. Мои воспоминания о Скобелеве // РТ. 1906, № 123 (24 июня). По воспоминаниям же современников, Наливкин был восхищен Скобелевым и даже внешне пытался ему подражать, отпустив расчесанную на две стороны пышную бороду (Лунин Б.В. Владимир Наливкин. С. 296).
81
Будучи помощником при туркестанском генерал-губернаторе и вице-губернатором Ферганской области, Наливкин, разумеется, занимался всеми текущими делами, которые не всегда были прямо связаны с его востоковедческими знаниями. Но в любом случае он оставался одним из наиболее квалифицированных экспертов по «туземному вопросу». Все генерал-губернаторы с 1885 по 1906 г. считали своим долгом обратиться, формально или неформально, к нему за советом.
82
В семинарии у него учились будущие известные востоковеды В.Л. Вяткин, П.Е. Кузнецов, М.С. Андреев. Директор семинарии Ю.О. Крачковский писал, что Наливкин инициативен, «аккуратен по службе» и «исполнителен» (Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 44).
83
«Сокращенная история России» была опубликована под псевдонимом «Джахан-гир-Тюря, житель Намангана» («Джахангир» на русский язык можно перевести как «Владимир»).
84
Федоров Г.П. Моя служба в Туркестанском крае. С. 882.
85
2Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 121–143. Такую же оценку дают К.Е. Бендриков, Б.В. Лунин и др.
86
Исхаков Ф. Национальная политика царизма в Туркестане (1867–1917 гг.) Ташкент, 1997. С. 150. См. также другое высказывание этого автора: «..По-настоящему же серьезным средством русификаторской и антимусульманской политики колониальных властей в сфере образования коренного населения Туркестана 8090-х годов, задействованным при Розенбахе, стали так называемые русскотузем-ные школы…» (Там же. С. 166). К.Е. Бендриков характеризовал русско-туземные школы как «новый тип школы в условиях обрусительной политики царизма», называл их проявлением «колониального гнета царизма» и «реакционного курса» Александра III, министра внутренних дел Толстого и обер-прокурора Синода Победоносцева (см. Бендриков К.Е. Очерки по истории народного образования в Туркестане (1865–1924 гг.). М., 1960. С. 179–230). Ср. с провокационным высказыванием Саида: «…всякий европеец, в том, что он мог сказать о Востоке, был… расистом, империалистом и почти тотально этноцентричным…» (Said E.W. Orientalism. P. 204).
87
Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. С. 82. Об образовательной политике у мусульман Волго-Уральского региона см.: Geraci R.P. Window to the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca and London: Cornell University Press, 2001. P. 116–157. Политика устройства русско-туземных школ в Туркестане явно перекликалась с политикой устройства русско-татарских школ (Ibid. P. 136–143). Любопытно, что инспектором мусульманского образования в Волго-Уральском регионе был известный востоковед В.В. Радлов. Джераси полагает, что русско-татарские школы, в том числе и в представлении Радлова, являлись скорее инструментом секуляризации и формирования гражданственности, нежели русификации и христианизации (Ibid. P. 157).
88
См. Наливкин В.П. Школа у туземцев Средней Азии: Речь, произнесенная на годичном акте Туркестанской учительской семинарии 31 мая 1889 г. Ташкент, 1889.
89
3-й инспектор писал в своем отчете: «…По всей вероятности, наиболее разумным было бы постепенное преобразование мадраса или по крайней мере главные из них в нечто подобное существующим русско-туземным училищам, но уже не для детей, а для взрослых, при условии возможного расширения учебной программы и введения в нее таких предметов преподавания, которые, отсутствуя ныне в практикуемой обычной программе мадраса, должны быть признаны полезными и необходимыми…» (Цит. по: Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 135).
90
Я хочу заметить, что планы Наливкина по преобразованию мусульманской школы могли выглядеть в свое время весьма консервативными. Тогда еще продолжало господствовать либеральное убеждение, что ислам сам под натиском прогресса постепенно уступит свои позиции. Легализация мусульманских школ и работа с ними с этой точки зрения казались немыслимой уступкой архаичным представлениям. Этот парадокс хорошо виден в «Воспоминаниях администратора» А.И. Термена. Работая участковым приставом в Самаркандской области в 1899 г., Термен пришел к выводу, что туземцами нужно управлять не «слабыми» русскими законами, а теми законами, «под сенью которых» сложились их нравы и привычки. Ссылаясь на биологические законы, по аналогии с которыми происходит прогресс в обществе, Термен предлагал использовать ислам и шариат в управлении туземцами, постепенно, через русское образование, меняя местный уклад жизни. Губернатор Самаркандской области, ознакомившись с этими предложениями, сказал: «Я не думал, что Термен такой ретроград [курсив мой. – С. Л.]. Нам нужно игнорировать шариат, а не подымать его значение» (Термен А.И. Воспоминания администратора. Опыт исследования принципов управления инородцев. Пг., 1914).