Тайна серебряного зеркала

– Моей подписи и даты. Дата важнее всего. От этого может зависеть моя жизнь, Питерсон.

– Мой дорогой Смит, ты несешь какой-то бред. Молю, ложись спать.

– Наоборот, никогда в жизни я еще не говорил так осознанно. И обещаю, я лягу спать в тот же момент, когда ты это подпишешь.

– Но что это?

– Заявление обо всем, о чем я рассказал тебе этим вечером. Я хочу, чтобы ты его засвидетельствовал.

– Разумеется, – сказал Питерсон, ставя свое имя под именем товарища. – Вот! Но в чем дело?

– Будь добр, сохрани это и предъяви в случае моего ареста.

– Ареста? За что?

– За убийство. Оно весьма вероятно. Я хочу быть готовым к любому развитию событий. У меня есть лишь один путь, и я пребываю в решимости пройти по нему.

– Во имя небес, не поступай опрометчиво!

– Поверь, гораздо опрометчивее было бы поступить каким бы то ни было иным образом. Надеюсь, беспокоить тебя не понадобится, но у меня будет легче на душе от осознания того, что у тебя есть заявление о моих мотивах. А теперь я готов последовать твоему совету и отправиться спать, ведь утром я хочу быть в самой лучшей форме.

Аберкромби Смит был не тем человеком, которого разумно превращать в своего врага. Неторопливый и невозмутимый, в гневе он был страшен, ведь во всем, что Смит делал в жизни, он проявлял ту же осознанную решимость, которая отличала его в науке. Раз уж он отвлекся на день от своих занятий, то этот день не будет потрачен впустую. Хозяину имения он о своих планах не сказал ни слова, однако в девять уже направлялся в Оксфорд.

На Хай-стрит он зашел к оружейнику Клиффорду, у которого купил тяжелый револьвер и упаковку патронов центрального воспламенения. Зарядив шесть из них в револьвер и наполовину взведя его, Смит положил оружие в карман сюртука. Затем он направился к Хейсти; здоровяк-гребец завтракал, читая газету «Спортинг таймс», прислоненную к кофейнику.

– Привет! Как дела? – спросил он. – Выпьешь кофе?

– Нет, спасибо. Я хочу, чтобы ты пошел со мной, Хейсти, и сделал то, о чем я попрошу.

– Разумеется, мой мальчик.

– И взял с собой увесистую палку.

– Вот это номер! – вытаращился на Смита Хейсти. – Вот этот вот стек свалит вола.

– Еще кое-что. У тебя есть коробка с ножами для ампутаций. Дай мне самый длинный из них.

– Держи. Похоже, ты всерьез встал на тропу войны. Что-нибудь еще?

– Нет, этого хватит. – Положив нож во внутренний карман сюртука, Смит зашагал вместе с другом ко двору башни. – Мы с тобой не робкого десятка, Хейсти, – произнес он. – Думаю, я и сам справлюсь, однако хочу подстраховаться. Я собираюсь сказать пару слов Беллингему. Если бы дело было только в нем, ты бы мне, разумеется, не понадобился. Однако, если я закричу, поднимайся и лупи своим стеком с такой силой, с какой только сможешь. Понимаешь?

– Ладно. Поднимусь, если услышу тебя.

– Тогда жди здесь. На это может уйти некоторое время, но не уходи, пока я не спущусь.

– И с места не двинусь.

Поднявшись по лестнице, Смит открыл дверь Беллингема и вошел внутрь. Беллингем писал что-то, сидя за своим столом. Рядом с ним, среди прочего его причудливого имущества, возвышался саркофаг мумии с аукционным номером 249; отвратительный обитатель саркофага был совершенно неподвижен. Внимательно оглядевшись, Смит закрыл дверь, запер ее, вынул ключ из замочной скважины, а затем, шагнув к камину, чиркнул спичкой и разжег огонь. Беллингем сидел, таращась на него со смесью ошеломления и ярости на своем раздутом лице.

– Да уж, похоже, ты действительно чувствуешь себя как дома, – выдохнул он.

Смит спокойно сел, опустил свои часы на стол, вытащил револьвер, взвел его и положил себе на колени. Затем он достал нож для ампутаций из своего внутреннего кармана и бросил его перед Беллингемом.

– Теперь, – сказал он, – принимайся за дело и расчлени мумию.

– Ох, правда? – произнес Беллингем презрительно.

– Да, правда. Говорят, по закону тебе предъявить нечего. Но я знаю закон, который это исправит. Если в течение пяти минут ты не примешься за дело, то, клянусь Богом, создавшим меня, я всажу пулю прямо тебе в мозг!

– Ты убьешь меня?

Беллингем приподнялся; его лицо побагровело.

– Да.

– С какой целью?

– Чтобы положить конец твоим козням. Минута уже прошла.

– Но что я сделал?

– Мы оба знаем что.

– Это просто запугивание.

– Две минуты.

– Но ты должен объяснить причины. Ты безумец, опасный безумец. Почему я должен уничтожать свою собственность? Это ценная мумия.

– Ты должен расчленить ее и сжечь.

– Я этого не сделаю.

– Четыре минуты прошли.

Взяв револьвер в руки, Смит с неумолимым выражением взглянул на Беллингема. Провернув барабан, он поднял руку, державшую револьвер; палец студента-медика играл спусковым крючком.

– Ладно! Ладно! Я сделаю это! – закричал Беллингем.

В дикой спешке он схватил нож и начал рубить мумию, постоянно оглядываясь на дуло револьвера своего ужасного гостя. При каждом ударе острого лезвия тварь трещала и щелкала; от нее поднималась густая желтая пыль. На пол подобно снегу сыпались специи и высушенные эссенции. Внезапно с душераздирающим треском хребет мумии разлетелся на осколки и она упала на пол бурой кучей костей.

– Теперь в огонь! – велел Смит.

С ревом взвившись вверх, огонь охватил останки, сухие, как опилки. Маленькая комната стала подобна кочегарке парохода; по лицам двух мужчин струился пот; один, сутулясь, работал; другой сидел, глядя на него с каменным лицом. От огня вился густой жирный дым; в воздухе разливался тяжелый запах плавившейся древесной смолы и сгоравших волос. Через четверть часа от лота № 249 осталась лишь кучка хрупких угольков.

– Возможно, это тебя удовлетворит, – прорычал Беллингем, оглянувшись на своего мучителя; в его маленьких серых глазках читались ненависть и страх.

– Нет, мне нужно, чтобы ты избавился от всех своих материалов. Дьявольским трюкам должен быть положен конец. Все листья – туда же! Они могут иметь к этому какое-то отношение.

– А теперь что? – спросил Беллингем, когда листья тоже отправились в огонь.

– Теперь свиток папируса, который был на твоем столе в ту ночь. Полагаю, он вон в том ящике.

– Нет, нет! – вскричал Беллингем. – Не жги его! Приятель, ты даже не знаешь, что делаешь. Он уникален, он содержит мудрость, которую нигде больше не найти.

– Довольно!

– Но послушай, Смит, ты не можешь говорить всерьез. Я поделюсь знанием с тобой. Научу тебя всему, что в нем написано. Или погоди, позволь мне просто переписать его, прежде чем ты его сожжешь!

Смит шагнул вперед и повернул ключ в ящике. Достав желтый свиток, он швырнул его в огонь и придавил каблуком. С криком Беллингем схватил его за сапог, однако Смит отшвырнул толстяка и не убирал ногу с папируса, пока тот не превратился в серый пепел.

– Теперь, Мастер Б., – произнес он, – полагаю, я вырвал вам зубы. Однако если вы приметесь за старое, то услышите обо мне снова. Хорошего утра, кстати, ведь мне пора возвращаться к своим занятиям.

Так Аберкромби Смит описывал исключительные события, произошедшие в Старом колледже Оксфорда весной 1884-го. А поскольку Беллингем покинул университет сразу после этого – последним его известным местонахождением был Судан, – опровергнуть заявления Смита некому. Впрочем, человеческие знания столь невелики, а природа столь загадочна, что вряд ли можно провести четкую границу, которую неспособны будут переступить те, кто слышит зов тьмы.

Большой эксперимент в Кайнплаце

Из всех наук, что озадачивали детей человеческих, ни одна не влекла профессора фон Баумгартена так, как те, что связаны с психологией и таинственными отношениями разума с материей. Прославленный анатом, искушенный химик и один из первых психологов в Европе, он с чувством облегчения отстранился от этих областей, чтобы пустить свои разносторонние знания на изучение души и таинственных взаимодействий мира духов. В первое время, когда он еще молодым человеком начал погружаться в секреты гипноза, его разум, казалось, блуждал среди причудливых земель, где повсюду были хаос и тьма, не считая необъяснимых и никак друг с другом не связанных фактов, всплывавших то тут, то там. Однако годы шли, и запас знаний достойного профессора возрастал, ведь одни знания порождают другие так же, как деньги порождают проценты; то, что поначалу казалось странным и непостижимым, постепенно становилось в его глазах чем-то другим. Он познал иные формы логики и стал видеть связи там, где раньше все было непонятным и ошеломляющим.