Мушкетер

– Господин де Порту распорядился, чтобы вы выбрали оружие и снаряжение из хранящегося в башне, – сказал он. – Из огнестрельного оружия он посоветовал вам ограничиться двумя пистолетами и не отягощать коня мушкетом или аркебузой. Кроме того, он просил воспользоваться его шпагой – но по приезде в Париж поменять ее клинок. Что же до пороха и пуль, их запасы находятся там же. Господин де Порту распорядился, чтобы вы, Исаак, ни в коем случае не ошиблись: сухой турецкий порох и запасные кремни для пистолетов следует взять из ящика, стоящего в правом дальнем углу башни... – последнее отец Амвросий произнес с печальной улыбкой, сопроводив ее замечанием насчет того, что все эти подробности так соответствуют характеру покойного господина де Порту. – Ваш отец всегда обращал внимание на мелочи, Исаак.

Я это прекрасно знал, но даже меня удивило столь тщательное напутствие. Впрочем, диктуя распоряжение, отец то и дело впадал в забытье. Мелкими подробностями он словно стремился противостоять надвигавшейся смерти.

На следующий день после отъезда Гидеона я начал собираться в дорогу. Подготовив дорожные сумки, я сложил в них две перемены платья и теплый плащ. Возложив сбор провизии на Селестена, я отправился в правую башню – излюбленное мое место с давних времен.

Сколько себя помню, у меня дух захватывало от восторга и предвкушения воинских подвигов, когда я, тайком от всех, пробирался сюда. Сам воздух с устоявшимися запахами ружейного масла и пороха, кожи и металла, – будоражил воображение. Я представлял себя в осажденной крепости, целился из пистолетов и старинных мушкетов в воображаемых врагов, размахивал шпагой, призывая своих верных товарищей в атаку. Правду сказать, тяжелые мушкеты и, тем более, древние пищали, были чрезмерно тяжелы для детских рук – как и старинные шпаги, больше похожие на мечи рыцарских времен, но с узким клинком. Более всего нравилась мне стоявшая в углу кулеврина, похожая на увеличенную в размерах пищаль. Рядом горкой были служены крупные круглые пули к ней.

Лет с четырнадцати я приходил сюда время от времени вместе с отцом, и он выбирал мне то или иное оружие для учения. Сам он, как я уже говорил, владел в равной степени превосходно и огнестрельным, и холодным оружием.

Взяв два пистолета, я вспомнил слова отца, переданные мне отцом Амвросием. В дальнем углу башни я действительно нашел сундук с тяжелой крышкой. В нем оказались несколько десятков полотняных мешочков с порохом. Взяв нужное количество мешочков, я собрался было закрыть сундук, но заметил, что, кроме пороха, в сундуке хранится что-то еще. Выложив весь пороховой запас из ящика, я обнаружил какой-то сверток.

Когда я извлек его из сундука и поднес к глазам, в ноздри мне ударил кислый, едкий запах селитры, которой, очевидно, было пропитано его содержимое. От неожиданности слезы навернулись на глаза. Развернув сверток, я обнаружил в нем странный наряд. Наряд представлял собой подобие мешка из грубой желтой шерсти с прорезями для рук и головы. На лицевую сторону красной краской были нанесены слова: «Avraham Judaeo Hereticus», а ниже – число: 1588. Моих познаний в латыни хватило на то, чтобы понять: на наряде было написано: «Авраам» – имя моего отца, – а далее «Иудей Еретик». Число, по-видимому, означало год. Все это писалось небрежно, размашисто, широкой кистью. Что это за наряд, какое он имел отношение к отцу, что случилось в год, обозначенный на желтой ткани – всего этого я, конечно, не знал.

В наряд были вложены несколько пожелтевших листков бумаги, свернутых наподобие свитка. Я осторожно развернул их. Первый лист представлял собой какое-то письмо, написанное на неизвестном мне языке, похожем на испанский. Вверху стояла дата – тот же 1588 год. Прочие листки оказались пронумерованным списком каких-то имен. И письмо, и список были скреплены одной и той же подписью, которую я прочел как «Жоано душ Сантуш». На листках остались бурые пятна, в которых я с содроганием угадал следы крови.

Повинуясь какому-то смутному чувству, я решил не оставлять в сундуке ни странный наряд, ни бумаги. Свернув все прежним образом, я прихватил сверток с собой и положил в одну из дорожных сумок. Поступив так, я вдруг подумал, что, возможно, отец не зря столь подробно объяснял, где взять порох к пистолетам. Может быть, именно так он хотел обратить мое внимание на то, что хранилось в сундуке. И значит, я поступил в соответствии с его желанием, не оставив все это в башне.

Глава третья,

в которой я покидаю отчий дом

30 марта 1623 года я оставил отчий дом – как оказалось, навсегда. Молодость эгоистична – мысли о недавней гибели отца меньше тревожили меня, чем ожидание захватывающих приключений, которые должны были начаться уже в дороге, едва квадратные башни усадьбы де Порту скрылись за поворотом. Но(,) на первых порах(,) поездка не принесла никаких неожиданностей. Однообразие пейзажа, красивого, но привычного, постоялые дворы, похожие друг на друга, редкие встречные, – все это очень скоро развеяло ожидания. Никто не обращал на меня внимания; юноши, стремившиеся в столицу, были не в диковинку. Вулкан шел ровной рысью; покачиваясь в седле, я постепенно обратился мыслями к событиям, предшествовавшим отъезду.

Итак, я оказался португальским евреем, а не французским дворянином, причем евреем-беженцем, «португальским купцом». Под домашней часовней де Порту, часовней святого Иакова, таилась синагога. Священник отец Амвросий тайно отправлял иудейские обряды, в которых принимал участие мой собственный, недавно умерший отец, Авраам де Порту, в прошлом – офицер кухни при Наваррском дворе. Происхождение само по себе таило привкус позора и грозило опасностью. При всей моей наивности и неопытности в государственных делах, я догадывался, что достаточно кому-нибудь узнать о тайне де Порту, и все мы, в лучшем случае, окажемся в тюрьме. Но могло быть и хуже: я вспомнил смутные слухи, ходившие в наших краях, граничивших с испанскими землями. Рассказывали, что евреев, укрывшихся во Франции, иной раз похищали слуги испанской инквизиции. Порою же наши власти попросту выдавали их испанцам, находя, что беженцы живут здесь незаконно. Так или иначе, но дальнейшая судьба несчастного, оказавшегося в лапах Священного Судилища, была поистине чудовищной – после пыток и истязаний он заканчивал жизнь на костре.

Теперь мне стали понятны слова отца о том, что пребывание любого из нашего семейства во владениях испанской короны чревато смертельной опасностью. Хотя и в них таилась некая недоговоренность, некий намек. «Когда-нибудь я открою вам причину», – сказал отец. Что он имел в виду? Если бы речь шла только о тайне происхождения, он выразился бы иначе, например, сказав – «Теперь вы знаете, почему я предостерегал вас от вылазок в Испанию». Но он не сказал этого, и значит, опасность была связана с чем-то еще, с какой-то тайной, относившейся уже не ко всем беженцам вообще, а только к нашему семейству. Мне подумалось, что к этой тайне имели отношение старые бумаги и странный наряд, найденные мною в оружейной башне. Несомненно, с теми же, не известными мне обстоятельствами, связано было и роковое появление убийцы по имени Жаиме. В том, что незнакомец был именно вероломным убийцей, а не честным противником, убеждало меня то, что на поединок он надел под камзол кольчугу...

На этом месте размышления мои были прерваны неожиданным образом. Погруженный в воспоминания о бурных событиях последних дней, я и не заметил, как редкие строения по обе стороны дороги сменились густыми зарослями. Воздух был напоен ароматом, который источали белые и розовые цветы жимолости, обвивавшей стволы деревьев. Сообразив, что, оставив выбор направления за Вулканом, сбился с пути, я остановил коня и внимательно осмотрелся. Я оказался на небольшой почти круглой поляне, окруженной всех сторон самым настоящим лесом. Солнце клонилось к западу, и кое-где, в предчувствии скорого прихода ночи, уже раскрылись ночные цветы, от аромата которых у меня кружилась голова.