Страница 1 из 29

Комната бабочек

Райли Люсинда

Люсинда Райли

Комната бабочек

Lucinda Riley

THE BUTTERFLY ROOM

Перевод с английского Маргариты Юркан

Художественное оформление Яны Паламарчук

В коллаже на обложке и суперобложке использованы фотографии:

Используется по лицензии от Shutterstock.com

* * *

Моей свекрови, Валери, с любовью

Поузи

Адмирал-хаус,

Саутволд, Саффолк

Дневная бабочка-адмирал (Vanessa atalanta, лат.)

Июнь 1943

– Помни, радость моя, что ты фея и бесшумно летаешь над землей на легчайших крылышках, готовая поймать свою добычу в шелковый сачок. Смотри! – прошептал он мне на ухо. – Вон она, прямо на кончике листочка. Ну, давай, лети!

Я послушно закрыла на несколько мгновений глаза и поднялась на цыпочки, воображая, как мои ножки отрываются от земли. Но вот я почувствовала, как папина ладонь слегка подтолкнула меня вперед. Открыв глаза, я пристально взглянула на лазурно-голубые крылышки бабочки и, стремительно сделав два шажка, накинула сачок на хрупкий длинный лист куста буддлеи, где как раз сидела голубянка арион.

Волна воздуха под опускавшимся шелком насторожила голубянку, она расправила крылышки, намереваясь взлететь. Но опоздала, ведь я, Поузи, принцесса фей, уже поймала ее. Разумеется, ей не причинят вреда, просто Лоренс, король нашей Волшебной страны – а также мой отец – изучит ее и отпустит на свободу после того, как она вдоволь насладится лучшим нектаром в большой стеклянной банке.

– Какая же умница, моя Поузи! – воскликнул папа, когда я, пройдя обратно по траве, самодовольно вручила ему сачок. Он присел и склонился ко мне так, что наши взгляды – все говорили, что у нас с ним одинаковые глаза – встретились, сияя общей восторженной гордостью.

Я внимательно следила, как он, склонив голову, разглядывал пойманную бабочку, она сидела совершенно неподвижно, уцепившись крошечными лапками за белый шелк своей тюрьмы. Свои волосы темно-каштанового цвета папа смазывал маслом, чтобы они выпрямились, и потому они блестели на солнце, как столешница нашего длинного обеденного стола, старательно отполированная Дейзи. От его волос исходил изумительный запах – уютный и домашний папин запах, ведь папа и воплощал в себе понятие «дом», и я любила его больше всех во всех моих мирах, как человеческом, так и волшебном. Маман я тоже любила, конечно, но, несмотря на то что она почти всегда находилась дома, я чувствовала, что знаю ее не так хорошо, как папу. Из-за странных мигреней она проводила много времени в своей комнате, а когда выходила оттуда, то обычно бывала так занята делами, что не могла уделить мне ни минуты.

– Ты знаешь, милая моя девочка, что тебе попался идеальный экземпляр! – воскликнул папа, взглянув на меня. – Подлинная редкость на наших берегах, и, безусловно, благородного рода, – добавил он.

– Может, он принц королевства бабочек? – спросила я.

– Вполне возможно, – согласился папа. – Мы должны обходиться с ним с крайним почтением, как того требует его королевский статус.

– Лоренс, Поузи… обедать! – позвал нас донесшийся из-за кустов голос.

Встав с корточек, папа поднялся над кустом буддлеи и махнул рукой в сторону темневшей за лужайкой террасы Адмирал-хауса.

– Идем, милая, – крикнул он в ответ довольно громко, ведь мы находились далеко от дома. Я заметила, как заискрились улыбкой его глаза при виде жены: моя мать не ведала о своем царственном положении Королевы Волшебной страны. Мы с папой никого больше не посвящали в нашу игру.

Взявшись за руки, мы прошли по газонам, вдыхая запах свежескошенной травы, он ассоциировался у меня с веселыми праздниками в саду: с друзьями маман и папы, все с шампанским в одной руке и крокетным молотком в другой, ударяют по шарам, они проскакивают через воротца на крокетном поле, траву на котором как раз по таким случаям и скашивал сам папа…

С начала войны такие веселые дни случались редко, что делало воспоминания о них еще более драгоценными. Из-за этой войны папа стал прихрамывать, поэтому мы с ним теперь гуляли совсем медленно, хотя мне такая замедленность как раз нравилась, ведь она означала, что папа будет дольше принадлежать мне одной. Правда, ему уже стало намного лучше, чем в тот день, когда его привезли домой из госпиталя. Поначалу он передвигался в кресле на колесиках, как старичок, и его глаза тоже смотрели уныло и грустно. Но благодаря уходу маман и Дейзи и еще тому, что я старалась изо всех сил, читая ему книжки, он быстро пошел на поправку. Последние дни он уже даже не брал с собой на прогулку трость, если мы ходили только по нашему саду.

– А теперь, Поузи, беги в дом и вымой руки и лицо. Да скажи маме, что мне еще надо найти местечко для новой гостьи, – велел мне папа, взмахнув сачком, когда мы достигли крыльца, ведущего на веранду.

– Хорошо, папуля, – ответила я, глядя, как он удаляется по газону и скрывается за высокой самшитовой живой изгородью. Он направился к нашей Башне из желтых песчаных кирпичей, к нашему прекрасному сказочному Замку для волшебного народца, где радушно принимали залетевших в гости бабочек. Папа проводил там массу времени. В уединении. Когда маман просила меня позвать папу к обеду, мне удавалось лишь украдкой заглядывать в округлое помещение, что находилось сразу за входной дверью Башни – там было очень темно и пахло какой-то плесенью.

В этом нижнем помещении хранилось «садовое оборудование», как называл его папа; теннисные ракетки теснились рядом с крокетными воротцами и испачканными землей резиновыми сапогами. Меня никогда не приглашали подняться по ступенькам винтовой лестницы, которая вела все выше и выше, под самую крышу (хотя я побывала там, тайно забравшись наверх, когда маман позвала папу домой к телефону). К моему крайнему разочарованию, я обнаружила, что папа успел запереть массивную дубовую дверь наверху. И дверь даже не шелохнулась, несмотря на то что я изо всех своих детских сил крутила ее круглую ручку. Я знала, что, в отличие от нижнего зала, в верхнем имелось много окон, поскольку видела их из сада. Наша Башня отчасти напоминала мне саутволдский маяк, только Башню увенчивали зубцы короны, а на верхнем ярусе маяка горел яркий свет.

Поднявшись по крыльцу на террасу, я радостно вздохнула, увидев красивые стены нашего большого дома из розового кирпича, с рядами высоких подъемных окон, обрамленных зелеными плетями глициний. Я заметила, что на веранде накрыт для обеда позеленевший кованый железный стол, потерявший от старости свой исходный черный цвет. На столе лежало только три салфетки, а на них стояло столько же тарелок и стаканов для воды, то есть обедать мы собирались втроем, что было на редкость необычно. «Как замечательно, – подумала я, – что мне достанется все внимание маман и папы».

Войдя в дом через широкие двери, я прошла по гостиной между обитыми шелковым дамастом диванами, стоявшими вокруг огромного мраморного камина – такого большого, что в прошлом году Санта-Клаус умудрился на Рождество спустить туда блестящий красный велосипед, – и пробежала по лабиринту коридоров до туалетной комнаты нижнего этажа. Закрыв за собой дверь, я обеими руками открутила большой серебряный кран и тщательно вымыла руки. Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы увидеть в зеркале свое отражение и проверить, не осталось ли грязи на лице. Маман очень придирчива к внешнему виду – папа говорит, что это все из-за ее французских предков, – и горе любому из нас, если мы не явимся к столу безукоризненно чистыми и опрятными.