Страница 1 из 12
Александр Бабин
Узник концлагеря Дахау
Глава 1
Иван с Татьяной встречали утро на верхней полке сеновала. Сидеть на лавочке у двора, когда с вечера покрапывал дождь, промокнешь. А тут сухо и лежать на свежескошенной траве одно удовольствие, не уступает той же перине. В деревне от людских глаз не скрыться, все на виду. Те же родители осудят: молодые до свадьбы легли в постель без их благословения, грех большой…
Гнедой зафыркал, замотал гривой и стал просовывать голову в расщелину дощатой двери, пытаясь вырваться из конюшни, видя, как дед Самойл вывел на поляну молодую серую кобылку. Ременной конской путой проворно спутал у нее ноги и ладонью хлестко ударил по ее гладкой холке. Лошадка отпрыгнула, встала, почуяв гнедого, задрала морду, ответив ему конским ржанием.
– Вот сосед неспокойшина в такую рань коня вывел, по нашему околотку больше некому. А ты что приумолкла, боишься моих родителей. Пусть смотрят, что скрывать-то, если в воскресенье свадьба прилажена. – Иван с теплотой в голосе прошептал слова Татьяне.
Гнедой не успокаивался, копытами бил землю.
– Орлик, тэр! Ты чего раздухарился, щас у меня хлыста получишь! – вполголоса прикрикнул он на него.
Татьяна приподняла голову, прислушиваясь, сказала:
– У тебя отец строгий, вдруг зайдет, со стыда сгорю. Не дай бог еще отругает, скажет, не можете до свадьбы потерпеть. И что ему ответить?
– Он еще спит, как проснется, первым делом выходит на крыльцо покурить, услышим. Тань, а твои волосы пахнут цветами, буду называть тебя ромашкой.
– Хм, ромашкой, чудно! Это ты щас в чувствах говоришь ласковые слова, а как обживемся, начнешь заглядывать на молодых девок. У мужиков всегда так бывает, когда своя баба надоедает, щи вам свежие подавай. – Татьяна укорила его без злобы.
– Я не такой. Ты у меня в деревне всех красивее, что в деревне – на всем белом свете! Голос, как весенний ручеек журчит, ей-богу говорю.
– Скажешь еще на свете, свет он ведь большой. Третьего дня на вечерках попадья рассказывала, будучи в девках к ней парень сватался. Хвасталась, все бабы на него заглядывали, а замуж вышла за попа, сказывала, он в то время овдовел, матушка при родах померла. Взяла его горемычного и пожалела. – Татьяна с легким затягом вздохнула, – вон какая она, бабья доля, от судьбы, видно, не уйдешь.
– Судьба, скажешь еще! То-то я гляжу, уполномоченный в ваш дом зачастил, глазами на тебя так и зыркает. Того гляди сватов пришлет, а он и мизинца твоего не стоит. Люди про него нехорошее говорят, якобы по бабам ходок, еще властью прикрывается. Вот скажи, чего ему от твоего отца нужно, как в деревню наведывается, первым делом идет к нему, что других дворов ему мало? Еще петухом щеголяет в яловых сапогах, опоясавшись портупеей с сумкой наперевес. Бахвалится, нате вот поглядите, люди добрые, какой я есть отец ваш родной.
– Ревнуешь? А зря, повода не даю. Недавно на Троицу отец ему шкворень ковал, кошева у него сломалась, а тут ноне снова что-то случилось, целый день в кузне с ним провозился. Твой отец кузнец, а ему не помогает, а мой на все руки мастер, – высказала слова с бахвальством. – У уполномоченного в Куртамыше семья, а в волости там не забалуешь, все на виду, он же партийный, отец о нем так сказывал. Надо же такое сказать – свататься, не люб он мне, глазенки хитрые, бегают как у поросенка, еще и завистливый: хаит начальство, а сам на его место метит.
Татьяна поцеловала Ивана в щеку, продолжила уже мягким голосом:
– Что мы все про него да про него, нам о своей семье надо подумать. Не за горами забеременею и куда мы в одной избе с прирубом уместимся. Отец тебе что говорит, где нам место отведет – в горнице или, как ребятишкам, на полатях приладит? – спросила, одарив его улыбкой. – И куда вы бабушку Прасковею денете? А она у вас с гонором, начнет меня учить, как блины печь, старый он как малый. Да и тесно у вас, а в моем доме нам жить нельзя, люди судачить начнут, мужик к бабе под подол спрятался, – поглаживая русый чуб Ивана.
– Тятя в приходе лавку разобрал, бабушку туда переселит, а нам в горнице угол отвел. Пригрозил, пока ребенка не родим, вино в рот не брать. Я даже при нем не курю, запрещает, говорит стыдно ему перед соседями.
– И вправду, чего закурил-то. А ребенка родим, он что твой дым будет глотать.
– Я и курю-то с мужиками за компанию, так, балуюсь, – оправдался Иван, а сам думал: и вправду что закурил, буду, как дед Самойл, на полверсты табаком вонять.
Иван нежно приподнял голову Татьяны, встал, потягиваясь, протянул слова:
– Да-а коротка июньская ночь, светло как днем, – спустился по лестнице, подойдя к Орлику, рукой оттолкнул его морду от двери. – Ну-ка посторонись, женишок. Надо же сосед у ворот барином уселся, паровозом дымит, никак в лес собрался, вот и коня вывел ни свет ни заря, – смотря в щелку двери. – Недавно мужики лесника крепко угостили, так он с пьяни раздобрился, разрешил чащу рубить у якунечевского болота. Сегодня с отцом к вечеру намерились доехать до места, а то народ быстро ее вырубит, где ногой сухо. Ноне полая вода разлилась весело, подтопила молодяжник, подмокли корни. На моей памяти большой воды не припомню, старики говорят, год будет тяжелый. На прошлой неделе, на нижней улице мужики колодец копали. Нет, чтобы на пригорке его обустроить, решили поближе к реке, якобы там вода мягче. Так на жилу нарвались, вода фонтаном хлынула, копальщик чуть не утонул, вовремя ему веревку сбросили. Пришлось колодец закапывать. Сейчас на этом месте ручеек пробился, вода камень точит, с природой не поспоришь. Предки не зря деревню назвали Ключиками из-за ключей. Рядом с нашим покосом три небольших разлива, так в половодье вода берега подмыла под самый березняк. Деревья перекрыли русло, сухой ногой реку перейдешь. Опять же зимой бобрам раздолье, голодными не останутся!
– Знаю я ваши разливы, недавно с девчонками ходили за полевым чесноком и по пути зашли лицо умыть. На воду смотришь – темна, как сажа, да холодна, зубы ломит. А тут еще и водопады гудят, будто Илья Пророк по небу на колеснице ездит.
– Про Илью это вам попадья страшилки сказывала, веришь в церковные сказки?
– Верю, крещеная я, а ты что безбожник? – строго его спросила.
– Крест ношу, а вот душа как в клетке мечется, в школе учителя мозга поправили, ведь советская власть бога отменила, – непонятно сказал: в шутку или всерьез, что Татьяна тут же с напрягом ответила:
– То-то я смотрю у тебя дружки с отрубями в голове! Оказывается, Иван Плюхин собрался ехать в Алма-Ату учиться на художника. Ему что в колхозе работы мало?! Чудно! А знаешь, рядом с вашим покосом хвостом извивается ров, так в нем бьет родник из-под земли. Попадья говорит вода в нем святая, лечит от всех болезней. Умойся правой рукой только три раза и к тебе вернется просветление. Бог помогает тем, кто в него верит.
– Святая, скажешь еще! Пил я ее, и не раз, вода как вода, не отличить от той же речной. Отец как-то ей поил Орлика, получается, конь у нас сейчас святой! – Иван посмеялся над ее словами, продолжая смотреть в щелку двери. – Иди, лучше глянь на деда Самойла, сидит, покуривает, забросив ногу на ногу, не поверишь – летом и в валенках. Вот интересно, он когда-нибудь спит или, как наша дворняжка Жучка, все время в дозоре?!
– Что на него смотреть, он не икона, – и слезла с сеновала, подошла к Ивану, нежно обняла его за плечи, прижалась щекой к широкой спине. – Вот родим ребенка, тебя обязательно в армию заберут, сердцем чувствую. Знай в вашем доме не останусь, к родителям перееду, – утвердительно проговорила она.
– Ты, как бабка Даша, наперед видишь свою судьбу? Пади ворожила на меня? А?! – смеясь, ответил он.
– Всем нам, девкам, по богатому жениху нагадала. На рождество даже черта видели в зеркале, нагишом шел по натянутой нитке, в руке горящая свеча, морда свиная волосатая, правда тебе говорю, вот те крест, – и перекрестилась. – Напугал нас до смерти, из избы выскочили табором, никто и не помнит, как валенки надели. Я неделю заснуть не могла, в глазах стоял.