Страница 18 из 41
Пока что надёжность для неё во плоти. И хоть плоть утекает, а она даже подозревает что-то неладное в этом, ненадёжность её пока что не в силах ловушку плоти преодолеть. Оттого… Нет! Она любит тебя! Но она устала, ибо в плоти! Но ты… Тебе нельзя уставать! Не спи, художник! Не предавайся сну! Иначе лишь уныние любви вашей суждено. Расставание и встреча. Вновь расставание и вновь встреча! И так до тех пор, пока единой душой вы не станете. Но без Голгофы это невозможно!
Вот и думай тут, суди-ряди: то ли умный, но безнадёжный, то ли дурак, в дурацкое ломящийся!
Думал ли я? Судил ли, рядил ли? Задавал ли мысленные вопросы Леснику? Возможно, и так. Но одно однозначно: я не просто был сторонним слушателем, но присутствовал в его рассказе, ощущая всё то, что он мне стремился поведать. И ощущал сказанное довольно болезненно. По живому!
Каково оно, ощущать сказываемое? Нет, не объяснить этого. По крайней мере я не могу найти нужных слов для этого ощущения. Ибо невозможно было понять, к чему прикасались его слова. Они кололи, словно иглы, жалили в самую суть, резали по живому. И внутри, и снаружи. Вызывая мой отклик. Его-то и видел Лесник, отвечая на все мои возмущения. Так вот и проходила наша беседа, где я, не произнеся ни одного слова, всё же очень живо отвечал ему и даже спорил с ним.
– И всё же, – продолжал свой сказ Лесник, – устают люди! Вот о чём мы сейчас с тобой говорим, рассуждая об усталости и любви? Всё о том же. О вечном споре, кто мы: скопище бездушных атомов, непонятно каким образом являющее наше сознание, или же Вечная душа? Качаются качели. Туда-сюда. То кто-то скажет, что смерть – это навсегда. А кто-то ему в пику возразит: вот, мол, доказано, что есть жизнь за последней чертой.
Отчего споры те? От того, что стоит человек перед «стеной плача» и её лишь видит. А отошёл бы он чуть дальше – и открылась бы ему… загадка неразрешимая! В том суть её, что нет смерти вообще. А раз так, то нет и жизни. Так уж устроен твой ум мятежный, что нужны тебе костыли постоянно. На кого-то опереться, кем-то утвердиться. И лучше всего – на кого-то весомого. На тех же жрецов от науки – математиков, кои есть высшее сословие среди люда учёного. Так что же они нам скажут по вопросу тому? Скажут же они то, что вопрос этот давно решён: смерти нет! А причина их уверенности – в математической сингулярности. Не знаю, как ты, но я пугаюсь слов таких. Забористых! Как говорят эти учёные мужи, сингулярность – это, дай бог памяти, точка с непредсказуемым поведением функции, которая стремится к бесконечности. Сложно? Вот и я о том же!
Говорят о ней и другие. И философы, и те, которые космос изучают. Ты уж прости мне серость мою. Не знаю, как их назвать, разве что космонавтами? Так вот космонавты те говорят, что сингулярность – это состояние Вселенной в мгновение Большого взрыва. Где не действуют никакие природные законы.
Ну и философы тут как тут. Согласно им, сингулярность означает единственность существ, событий, явлений. В общем, это все мироздание, помещённое в точку, размеры которой стремятся к нулю. Все вещество Вселенной вместе с сознанием, жизнями, чувствами и чувствованиями людей – в одном атоме!
Ничто не ново под луной! Что есть, то и было. Что было, то и будет! Вертмя вертится! Говорят они о Язве, или о том самом загадочном «Я», которое и есть Шиш. Хочешь, назови его нулём. Тебе так привычней будет.
Загадочный нуль – ноль тот! Я-то далёк от математики. Ты поучёней меня будешь. Вот и суди сам. Функция Y = 1/X имеет сингулярность в точке Х = 0.
О математике же говорим! Тут уж ни шага влево, ни шага вправо! Функция так функция! Хотя проще было бы по-нашему сказать, по-русски, – деятельность, или проявление. При любом Х значение функции той есть. А если Х равен нулю, то значения Y не существует. Делить на нуль ведь нельзя! Правила! Не сломать их!
Забористо? Ещё как забористо! Но нас с тобой вывод волнует. Если человеческая жизнь есть деятельность, некое проявление, то есть функция, как любят математики выражаться, которая состоит из череды точек, то смерть – это точка сингулярности. По-деревенски – Шиш! И в неё нельзя попасть! Шиш тебе! То есть нельзя навсегда помереть. Но и жить вечно невозможно. Нет вечной смерти, нет вечной жизни! А что есть? Вечность! Только про неё нельзя сказать, что она есть. Как и нельзя сказать, что её нет!
Вечность там, за нулём! Мы же даже до него дойти не можем. Ищем-ищем «Я» то пресловутое, копья ломаем, да мимо! Грех! Никак не вырваться из круга того нам. Потому и Вечность мы отрицаем. С досады! Другие же – робко так – говорят при этом отчаявшимся: а ничего не существует! Но даже если оно существует, о нём ничего не известно! Даже если об этом можно узнать, знание об этом невозможно донести до других. Даже если это можно донести до кого-то, то он ничего никогда не поймёт!
Некогда эту «глупость» возвестил миру один грек, Георгий из Леонтин. С тех пор, а прошло почти две с половиной тысячи лет, учёные мужи не могут опровергнуть эти «глупые» речи. Многие при этом устают и в конце концов обращаются к тому, что они же пытались опровергнуть. В общем, всё то, чем мы дорожим, нас же в пяту однажды и жалит!
Отошёл бы человек от своей «стены плача» – и многое бы увидел! Что́ есть «стена плача»? Тот мир, который ты перед собой же и исповедуешь. А увидел бы отошедший от «стены плача» в первый ряд, что нет лишь бездушных атомов, нет только лишь души, пусть даже и вечной, но есть то, что «вертмя вертится». И в нём, в этом круговороте, нельзя доподлинно отделить одно от другого. Попробуй-ка угадай во вращающемся колесе каждую отдельную спицу!
А во втором ряду узрел бы он, что мир его, им же и исповедуемый, есть лишь картинка, им же созданная. Умудряемся мы остановить вертмя. Ухитряемся! И тогда складывается некая картинка – мировоззрение. Чтобы не рассыпалась она, толмим мы её и толмим, утверждаем-переутверждаем, чтобы спасение от маеты гнетущей в ней найти. Вертмя ведь и есть маета, грехом порождённая. И грех тут – не ослушание воли Божьей, но разрыв того, что нельзя разорвать, – Уйма.
Сколько же сил человек кладёт, чтобы удержать мировоззрение своё! А чтобы это было легче сделать, в купу собирается с себе подобными, собой же жертвуя в пользу мнимому спасению. Всё человечество тому пример. Гуртом, оно понятно, и батьку легче бить! Или: дружные вороны и гуся съедают! Тебе кажется, что ты самобытен, что неповторим. А спрошу-ка я тебя: когда ты на свет белый появился? Наверное, ты и не помнишь. «Конечно, не помню», – скажешь ты. Но дату рождения назовёшь наверняка.
А я тебе в пику скажу: не тогда родился ты! О том тебе рассказали родители твои. Ты же не помнишь ничего. А значит, оно для тебя не есть действительность! Ты обернулся. Включился дневной разум, солнце взошло, выключился сноразум. И обернулся ты тогда, когда осознавать себя стал в Яви. С этого мига для тебя появляется действительность! То, что есть! И тут тебя сразу же повивать стали, воспитывать. Ты, вбирая воспитание то, стал вкупе с тем, что тебя собой же питало. Стал сообществом! И теперь идти против всего опыта человеческого? Упаси боже! Ну не будешь же ты утверждать, что твоё рождение для тебя пустой звук? Что это чья-то правда, но не твоя?
А то, что мы называем смертью, всё тот же оборот. Солнце зашло! Выключился дневной разум, включился сноразум. Так вот и выходит, что рождаемся мы после своего рождения и помираем часто задолго до своей смерти. Бытие же тела – всё та же картинка: мировоззрение, которое мы принимаем с воспитанием. И она далека от действительности! Правда, картинка эта не исключает возможности создания иных картинок внутри самой себя. И творим мы – вытворяем свои мирки, которые становятся нашей «стеной плача». Запираемся в них мы и льём слёзы по утраченному раю. Но замахнуться на своё мировоззрение… нет, нет и нет! Страшный сон!
Что же, всё впрок нам! Но однажды мы непременно заподозрим, что в той «действительности», которую нам передали с воспитанием, что-то не то и не так. Что нет в ней незыблемости. Что она выдумка лишь. Разрушается. Устаёт и распадается. Как карточный домик рассыпается наше спасение! Но как же оно тогда «так»? Как обрести успокоение? Тут и осеняет нас: ах, вот оно как! Никак! Так вот и рождается дурак! Дураку и спасение!