Страница 16 из 41
Не тот надёжен, кто крепко на ногах стоит. А кто в Горнее пророс. Не тот, кто не на земное – весомое, но сомнительное – опирается, но кто опору безопорную обрёл. Только он-то и кажется женщине той мечтателем пустым.
А сообществу такой «мечтатель» и вовсе дураком предстаёт. Жизнь свою с таким связать? Боязно! Что в мусор её выкинуть. Но тут-то и рвётся. Увы, оттого это, что правит ею, как правило, наузок бабий! Он лик её складывает, личность, как нынче говорят, формирует. Наузок сей – некое приложение к обычаю, нас взращиваемому. Есть в обычае, или в культуре, которую мы с материнским молоком впитываем, довесок, который говорит нам, чего хочет женщина. Мужа любящего, семью крепкую, детей здоровых да умных. Достатка. Чтобы дом был чашей полной. Славы женской. Но то в лике её. А душа женщины этой хочет любви яркой и светлой. Чтобы с накалом было. И где-то не без печали. В общем, в полноте чувств чтобы жизнь была. Дух же, который один на всех, о Доме потерянном печётся. А на выходе находится женщина такая – в сути, любая – на разрыве. Ибо лик её, душа с духом, что рак, щука и лебедь, в разные стороны стремятся, друг от друга разбегаются. Ну не может быть муж работящий да любящий, так ещё со славой женской, чтобы всем, особенно мужчинам, нравиться, в одной упряжке с накалом и печалью идти. Века грядут и уходят, каждый – не только женщина многострадальная – пытается примирить в себе лик с душой да духом мятежным. Найти лад промеж ними. Но и по сей день либо дудочка, либо кувшинчик нам, умным, достаются.
Так уж мир наш рядит, что лик в нём весомее оказывается. И перевешивает в женщине наузок бабий, обычай, с младых ногтей ею впитанный. Его она избирает. В угоду обществу, в угоду родителям, бдящим счастье дочери. Чтобы, упаси боже, не был… и тут целый список прилагается. В угоду, как ей кажется, самой себе. Только что она есть? Но это уже «не её ума дело». Не бабье это – о «высоких материях» измышлять. Счастье мимо пройдёт! И мечтая о любви, любовь для себя она-то запирает. Уходит женщина эта многострадальная туда, где гуще, где муж работящий. И пусть не совсем любимый. Ну хоть какой-то! Любовь-то и дорисовать можно да жить в этом нарисованном мире. Где хоть какой-то, но достаток. И тут ну его, «мечтателя» этого. Хоть и влечёт её в нём безумие. Но в конце концов избирает она нечто надёжное.
Только ищет она надёжность в том, что ненадёжно. И промахивается! Не обретает душа её надежду в том, что кажется ей весомым и основательным. Не успокаивается маета её. Ищет она рай, а получает раздрай! Вот такая беда от казы той! Такую шутку с ней играет бабий наузок. Надёжность от надежды питается. Надежда наша истинная не здесь, но ТАМ, где ВСЁ И НИЧЕГО. За умом, в Зауми. А потому лишь тот надёжен в мире подлунном, кто безумен в сути своей!
Увидел ли ты казу эту, о которой я тут тебе поведать пытаюсь?
Увидел ли я то, о чём мне рассказывал Лесник? Конечно! Я же видел то, что слышал, и слышал то, что видел. Не знаю, можно ли объяснить такое? Со слов того же Лесника я знал, что человек имеет дневной разум и сноразум. Первый бодрствует лишь тогда, когда мы бодрствуем. А второй просыпается, когда мы засыпаем. В общем, один спит, другой бдит! И днём и ночью, и ночью и днём! Оттого наш взгляд на все вещи и явления мира односторонний, половинчатый. Куцый, другими словами. Не видим мы обратную сторону того, на что взор свой направляем. Потому-то и грешим, причём всегда, в оценке чего-либо, претендуя при этом на полноту. В казу сплошь и рядом попадаем. Хотя и кажется нам нами созерцаемое полноценным. И лишь когда мы просыпаемся во сне и очухиваемся (именно оЧУхиваемся!) наяву, мы начинаем зреть мир целиком. Снобдеть. Внимать его сердцем. Вот тогда мы и видим его кривизну, слышим тоску мира! Тоску одной половинки по другой половинке. Прямо в себе. И она нас потрясает! И тем самым распаляет в нас внутреннего человека! А вместе с ним рождается в нас гений, лишающий нас же напрочь покоя, гонит с места, делая человеком дороги – скоморохом!
Я как раз и внимал тот сказ Лесника в снобдении. И действительно видел слышимое и слышал видимое. Внимал сердцем! Но удивительная штука – когда я пытался, причём неоднократно, поведать о том другим, у меня выходило это как-то криво и косо. Увы, не получается ни словом сказать, ни пером описать то, что только сердцем внять можно! Увы!
– Надёжно то, – продолжил сказ свой Лесник, – что Живое! Живое же лишь то, что течёт, что изменяется. Но не принимает изменений наша больная душа и уязвлённая личность. Вместо того чтобы принять ток тот, остановить мы его пытаемся. И тем самым, как нам кажется, полноты достичь мы можем и успокоить мятущуюся суть нашу. И попадаем в прелесть. Кажется нам, ещё чуть-чуть – и наступит отдых долгожданный. Ещё немного – и вот оно, счастье! Но там, где «ещё чуть-чуть», где «ещё немного» – счёт и учёт. А где счёт и учёт, вечно минус один будет! Минус ЕДИН! Это как с горизонтом. Сколь не иди к нему, он так же далёк от тебя будет. Бесконечные догонялки! То удел умных-благоразумных. И усталость неизбежная от догонялок тех, от гонок за счастьем нескончаемых, от поиска опор надёжных.
Надежда твоя, хочешь того ты, или нет, – там, за умом. А надёжно для тебя тогда лишь, когда ты неотступно стучишься в Заумь ту! Идут рука об руку они, надежда с надёжностью, когда ты, словно безумок, устремляешь стопы свои туда, не знаю куда, когда вчерашний день ищешь! Иначе расходятся они каждый в свою сторону. И остаёшься ты у разбитого корыта, источающий злобу, скабрёзность, ехидство и страх. Страх смерти! В рай все просятся, а смерти боятся. Вот и выходит, что выбор у человека небольшой. Либо ты умный, но злой и уставший. Да во всём разочаровавшийся. Веру потерявший! Увы! Но сколько же ищущих счастья об этот порожек споткнулись да под корень разбились!.. И вроде бы некоторые даже спасают себя, в «любовь» с головой кидаясь, меняя одного на другого или другую, другого на третьего, третьего на десятого, а глянешь на лик такой (ну, пусть будет женщины) женщины – и в дрожь тебя бросает. Не лицо, но обра́зину видишь. И хоть по-прежнему она красива, но зверь на тебя глядит. Раньше ты глубиной её глаз восхищался, а ныне жуть тебя берёт. Ибо бездна пленов в её взгляде открылась. И не вымолишь уж её!
Да-а-а-а! Вот тебе какая страсть! Не предавай любовь!!! Иначе плены – твоя участь!
Либо ты безумок счастливый! С верой! Вера истинная тогда рождается, когда надежда сущая с надёжностью присной обручены. Когда не от мира сего ты, невольник Божий когда. Невольники Божьи счастливы, говориться в народе! Иное – всё суеверие! Напрасно оно, попусту, без пользы. Все наши чаяния великих и богатых милостей – очень часто лукавство. Дай нам, боже, а мы тебе – что нам не гоже. Ты нам здоровье, богатство, долголетие, сытость без хлопот. А мы тебе… А мы тебе свечечку! Что? Мало? Тогда денежку. Чуть-чуть! Тоже мало? Хорошо, попостимся чуток. Опять мало? Так мы и помолиться горазды! Как не то? Молитва – это слёзы непрестанные? Да ну, брось! Ну ты, Господи, и даёшь! Что же теперь, не жить, а тебе служить? Нет! Слишком много Ты хочешь! Всё сполна! Самим нам оно пригодится! Ищи дураков!
По вере нашей даётся нам! Так чего же мы хотим, если вера наша – не вера, а суеверие? По суеверию и усталость с разочарованием!
Не смотри на себя – соблазнишься,
не смотри на людей – усомнишься,
смотри в Ничто – укрепишься!
Правда, саму усталость в народе обыгрывали двояко. С одной стороны, устать – это остановиться. У стать! И утерять надежду на надёжность Вечности. Ведь Вечность только и надёжна! Ибо она лишь неизменна!
С другой стороны, усталость означает «у Стана»! Но Стан и есть сама Вечность. Грает Некто, нам неведомый! Не уставай! Но лишь уставший угадку о Вечности обретает. Лишь уставший к Богу близок. Уставший от безысходного поиска надёжности. И тогда он скажет: «Суета сует! Всё суета!»
Как же отличить тебе одну усталость, когда «голова болит», от той усталости, когда ты у Бога, рядышком с Ним стоишь?