Страница 4 из 8
Не было сил возмущаться. Да и желания тоже. Я запрокинула голову, подставив ласкающим лучам бледную кожу, жадно вбирала ароматы пробудившейся природы, прислушивалась к щебету птиц.
– Вы не устали?
– Нет.
– Дойдем до магазина?
До магазина – как до Марса. Но я сжимаю зубы, послушно переставляю забывшие о ходьбе ноги.
– Давайте присядем, – задыхаюсь, жадно хватаю ртом прохладный воздух.
С нашего места виден задний вход в магазин. В дверях маячит мужчина. Я изо всех сил напрягаю зрение. Подаюсь вперед. Хорошо, что я сижу. Это – он. Он – грузчик в продуктовом магазине.
– Васька, заноси ящики, – раздается визгливый голос.
– Да иду я, иду, не видишь, что ли?
Засаленный халат, дебильная улыбка. Да он, как это сейчас называется, человек с ограниченными возможностями? Или это о другом? В общем, олигофрен, даун. Как еще назвать? Я смеюсь в голос. Нет, ржу как лошадь. До слез, до истерики. Меня изнасиловал дебил. А я все это время демонизировала своего насильника.
– Вам плохо? – сиделка не на шутку встревожилась, звонит мужу, – Алло, алло, у вашей жены – истерика.
Фильм изменился. Стал длиннее. Теперь у него есть окончание: женщина бьет ненавистное лицо, бьет, пока оно не превращается в кровавое месиво. Стреляет, наслаждаясь видом растекающихся по стенке мозгов. Хотя… есть они там, мозги? Меняются декорации, меняется способ, только действующие лица – те же. Вывод – он не должен жить. Он не заслуживает жить. Он должен умереть. Я стремительно иду на поправку. Ем за троих. Доктора удивляются. Сиделка боится остаться без работы. Мама не нарадуется. Муж настороженно наблюдает. «Милый, мне плевать, что у тебя завелась любовница. Я не хочу ограничивать твою свободу. У меня появилась цель». Я уже самостоятельно выхожу из дома. Проследила, где он живет. В ближайшей к нашему особняку пятиэтажке. С мамой. Каждые выходные старушка уезжает куда-то на выходные. Каждые выходные он пьет. Дешевый портвейн.
Муж тоже пьет – не портвейн, виски, но какая разница? И не только по выходным. Чаще. Гораздо чаще.
– Приду поздно, я с мужиками на охоту.
Киваю.
– Ночевать не приду, едем с мужиками на рыбалку.
Улыбаюсь.
Плевать. У меня появилась цель. Я жду. Паучихой притаилась в углу паутины.
Муж пришел на рогах, на бровях, на кочерге. Не важно. Главное – пришел. Храпит в кабинете. Не таясь, подхожу. Даже не разделся, завалился на диван как есть – в ботинках, форме. Рубаха вылезла из-за пояса, оголив волосатое брюхо. Брезгливо морщусь. Это – несущественные детали. Главное – на поясе кобура. Вынимаю пистолет. Весомый аргумент. Ложится в ладонь, как влитой, матово блестит в тусклом свете настольной лампы. «Спи спокойно, дорогой. До понедельника далеко». Обуваю в прихожей кроссовки, натягиваю на голову капюшон легкой куртки, черный нейлон обнимает кисти, как вторая кожа.
Снаружи прохладно, хоть и лето. Ночь развесила гирлянды звезд, водрузила на макушку тонкий месяц. Иду быстро, сердце стучит в унисон шагам. Прохладный ветер приятно холодит разгоряченное лицо. Знакомый дом, подъезд с разбитой лампочкой. Звонок разрывает тишину, болью отдается в груди: «Вдруг проснутся соседи?» За дверью шаркающие шаги, нетрезвый голос:
– Кто там?
Мучительно долго соображаю. Паника накатывает волнами: «Вдруг не откроет?»
– Это соседка снизу. Вась, помоги лампочку вкрутить, я тебе стакан налью.
«Господи, ну что за чушь я несу?»
Но слово «стакан» оказывает волшебное воздействие. Он копошится в замке, дверь распахивается, в проеме появляется небритое лицо с мутными глазами. «Ну и вонь».
Я толкаю его внутрь, закрываю за собой дверь. Навожу пистолет. Физически ощущаю его замешательство, тяжелые, неповоротливые мысли, перекатывающиеся в голове.
– Ты чего?
В глазах промелькнуло узнавание. Бухается на колени, лужей растекается по полу.
– Не убивай, прошу, умоляю, не надо. Я не хотел. Пили с мужиками в магазине, отошел поссать, а тут ты – сама в руки просишься.
Он плачет, рыдает в голос. По впалым щекам текут слезы. Фу, как это мерзко. Беру с дивана грязную подушку, бросаю на голову, целясь в затылок. Глухой щелчок, голова дергается, рыдания стихают. Меня мутит. Скатываюсь с лестницы, бросаюсь к выходу, выташниваю ужин. Обессиленная, бреду домой. Кладу пистолет назад в кобуру. Муж по-прежнему храпит, даже позы не сменил, вот это нервы. Или алкоголь? Или и то, и другое? Захожу в спальню и, не раздеваясь, падаю на кровать. Проваливаюсь в спасительный сон без сновидений.
В понедельник чисто выбритый муж благоухает дорогим парфюмом. Будто невзначай бросает на стол газету. Со страницы на меня смотрит его лицо. Заголовок кричит: «При невыясненных обстоятельствах убит местный грузчик».
– Твоих рук дело? – глаза буравят, еще чуть-чуть, и я задымлюсь.
– А кто это? – пожимаю плечами, спокойно подношу ко рту чашку, рука не дрогнула.
– Ты – блефуешь, – он срывается на крик. «Фу, как неэстетично».
Я олицетворение спокойствия. Фильм пропал, исчез, испарился. Пришел голос. Он поднимается откуда-то из глубин, наполняет силой, дарует облегчение.
Я – избранная. Муж с облегчением дал согласие на развод, благо детьми обзавестись не успели. На радостях даже купил «однушку». Не знаю, что он там надумал или додумал. Да это и не важно. Главное – я его не подставила, хотя могла. Представляю заголовки: «Мент убивает насильника своей жены». Патроны я купила с рук, нашла продавца в Интернете. Он будет молчать. Как и я. Из недр шкафа извлечен пылившийся диплом психолога. Амбициозный проект мужа. Надо же, не думала, что когда-нибудь скажу ему спасибо. Я устроилась в центр помощи жертвам насилия. Днем – работа. Вечером – изматывающие тренировки. Самооборона, восточные единоборства, тренажерный зал, бассейн. Они позволили мне принять свое тело и даже полюбить. Полюбить за силу, выносливость, гибкость. Я освоила несколько видов оружия. Мне необходимо быть на шаг, на три впереди. У меня много имен. Кто-то зовет меня демоном, кто-то – ангелом возмездия. Я предпочитаю называть себя санитаром. Мой удел – одиночество. Мое утешение – воспоминания. Перебираю в свободную минуту, смакую за бокалом хорошего вина, под красивую музыку. Вот они – памятные сувениры: плеть от любителя садо-мазо, флейта учителя музыки, колода карт от игрока в покер и многие, многие другие. Их владельцы молили о пощаде, просили не убивать. Ха. Своих жертв они не жалели. Всех этих женщин, которым посчастливилось остаться в живых. Ты, ты меня создал, сделал меня такой – злой, жестокой, беспощадной! Ты вложил мне в руку оружие, заставил убивать! Обернись! Я у тебя за спиной.
Неприкаянные
Время уже перевалило за пять, а жара и не собиралась спадать. Мы с Томом торчали в офисе. Только Тому могло прийти в голову назвать дыру, которую мы снимали за десять баксов в месяц, офисом. Но Том был у нас боссом, а с боссом не поспоришь.
– Ну и жарища, – произнес я.
Том не ответил. Он сосредоточенно ковырял зубочисткой в зубах, развалясь в найденном на помойке кресле, и закинув ноги на видавший виды стол. Оставив попытку разговорить Тома, я переключил внимание на блестящие от пота спины подростков, гонявших мяч в пыли на пустыре. Вдруг мальчишки бросили игру. Через минуту возле нашей лачуги остановилась черная лоснящаяся машина. Дверь без стука распахнулась, на пороге стоял Ангел. Я непроизвольно сглотнул.
Ангела в нашем городишке знали все. Да что там у нас, берите выше – во всей Калифорнии. Он был альбиносом. Белый, с иголочки, костюм, подчеркивал бесцветные волосы, зачесанные назад и спускавшиеся до самых плеч. Ангелом его прозвали за пронзительно голубые глаза, потому как больше было не за что. Правая рука местного мафиози, он проворачивал самые грязные дела и убивал с особой жестокостью. Ходили слухи, это доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Ангела боялись даже больше, чем Дона Альфонсо. Не хотел бы я остаться с ним один на один. Рыбий, ничего не выражавший взгляд Ангела остановился на мне, потом переключился на стоявшего по стойке смирно Тома. И когда Том успел вскочить? Впрочем, я его не винил.