Давно, в Цагвери...

— «Виновные в неисполнении сего декрета, — отчетливо и громко читал Леон Георгиевич, подчеркивая слова, которые считал наиболее важными, — подвергаются ответственности по всей строгости революционных законов, вплоть до конфискации всего имущества и тюремного заключения». — Леон Георгиевич со значением посмотрел на Волшебника.

Но тот спокойно протянул руку, попросил:

— Дайте мне на минуту сей декрет, батоно. — И когда Леон Георгиевич вручил ему сборник, Волшебник, иронически покосившись на дядю Серго, прочитал: — «…воспретить вывоз из всех мест республики и продажу за границу кем бы то ни было предметов искусства и старины… — Волшебник сделал многозначительную паузу и дальше читал, разделяя слова по слогам: — …без раз-ре-ше-ний, вы-да-ва-емых кол-ле-ги-ей по де-лам му-зе-ев и ох-ране па-мят-ни-ков ис-кус-ства…»

Оборвав чтение, Волшебник протянул сборник Леону Георгиевичу и, когда тот, недоумевая, взял его, закончил:

— Должен сообщить вам, что такое разрешение у меня есть. И все, что я куплю здесь для своего музея, будет мной предъявлено комиссии в Москве. Я, как вы можете догадаться, отнюдь не горю желанием сидеть в тюрьме и оттуда просить вас стать моим юридическим защитником. О нет!

Волшебник скользнул насмешливым взглядом по лицам собеседников и, снова став серьезным, продолжал:

— Хочу вам напомнить, что моя страна первая признала ваше новое молодое государство. Мы надеемся на доброе соседство и помощь вашего народа. Что ж скрывать… — Голос Волшебника зазвенел неожиданной и страстной горечью. — Страна моя нища, и потребуется немало времени, прежде чем мой народ обретет подлинную государственную самостоятельность и сможет по-настоящему построить свою культуру. И если я, собирая по крохам разбросанные осколки искусства и моей страны и других государств Ближнего Востока, принесу хоть малую пользу, смогу считать, что не напрасно прожил жизнь…

Волшебник встал, поклонился общим поклоном и взял с дивана трость и шляпу.

— А теперь, простите, мне пора идти. Благодарю за прекрасный и содержательный вечер. Надеюсь, у вас не осталось сомнений, что чужеземец из Афганистана не похищал милой девочки Ли. Я оставляю вам сию подлую записку, можете использовать ее по вашему усмотрению. Свою зеленую чалму на окно я вешать не буду! А если понадобятся мои показания, я к вашим услугам. Вот этот юный джентльмен, — Волшебник с улыбкой покосился в мою сторону, — знает, где меня найти. Он первый явился ко мне с требованием вернуть похищенную девочку Ли… Честь имею!

Волшебник поклонился и, не надевая шляпы, удалился. Я провожал его до входной двери. Когда я вернулся в столовую, семья Лианы с жаром обсуждала происшедшее.

Тут пришла моя мама — тоже хотелось узнать новости, — выслушала рассказ о Волшебнике и увела меня спать.

Как и все последние ночи, спал я дурно, и снилась мне снова Ли. Будто сидит на берегу Черепашьего озера, неподалеку от разрушенной часовни, грустная-прегрустная, похожая на Аленушку с известной картины. Я подхожу, окликаю, зову, но Ли почему-то не слышит, даже не смотрит в мою сторону. Медленно поднимается, пристально взглядывает на меня — ее иссиня-черные глаза печальны, — но не говорит ни слова, будто стала немая. И уходит. Я порываюсь бежать за ней, кричу: «Да это же я, Гиви!» — но ноги не слушаются, я не могу двинуться с места. И Ли уходит, как-то странно исчезает, словно тает в тумане, поднимающемся над озером…

Все-таки вчерашний утомительный и тяжелый день сказался: под утро я крепко уснул и проснулся поздно — в окна давно ломилось солнце. Мамы дома не оказалось, на столе лежала записочка: «Гиви, поешь. Я — на базар», и ждал накрытый скатерочкой завтрак: молоко, лаваш, сыр.

Я наскоро поел и бросился в квартиру Ли. Но — опоздал: Леон Георгиевич и дядя Серго, как и уговорились вчера, уже уехали на Черепашье озеро. А я еще вечером решил отправиться следом за ними, спрятаться на озере где-нибудь в камнях или в траве и, когда они уедут, посмотреть, кто придет к Рогатому камню за их запиской. Сами они оставаться там, конечно, не могут, при них никто к камню не подойдет, побоится милицейской засады. А если я спрячусь хотя бы в часовне или на берегу озера, я наверняка увижу, кто появится там… Будут ли это телохранители Волшебника? Бэм? Кто знает?..

Мне пришло в голову, что хорошо бы позвать с собой Ваську, если он уже расправился с утренними газетами, — вдвоем веселее и не так страшно!

Я выскочил на балкон, перевесился через перила. Амалия и младшие тигранята возились внизу, возле кучи песка, а Васька как раз входил с улицы через арку ворот. Он был в своей форменной фуражке, но с пустой сумкой. Значит, газеты проданы. Я свистнул и помахал флажком Ли. Васька тотчас же по черной лестнице поднялся на балкон и, выслушав мой рассказ о событиях вчерашнего вечера, с радостью согласился поехать на озеро.

В последнюю минуту я вспомнил про папин фронтовой бинокль и взял с собой — вдруг пригодится.

Примерно через час дребезжащий трамвай довез нас до конечной остановки — уже за чертой города, — и, выйдя на ней, мы, озираясь, двинулись по дороге к Черепашьему озеру. Но вскоре почти перестали беспокоиться: на дороге никого не было. Две женщины с пустыми корзинками, ехавшие вместе с нами в трамвае, не спеша побрели в другую сторону. Они не обратили на нас никакого внимания.

Но мы пробирались все же осторожно: где-нибудь здесь, может быть, спрятались и следят за дорогой к озеру злоумышленники; если они и увидят нас, пусть подумают, что мальчишки просто выбрались из города побегать, порезвиться. Мы размахивали сачками для ловли бабочек, гонялись друг за другом, кувыркались, но все время наблюдали за дорогой: мы же не знали, вернулись ли с озера отец Ли и дядя Серго. Встречаться с ними тоже не хотелось: кто знает, как отнеслись бы они к нашей затее. К счастью, мы их не встретили — по всей вероятности, они вернулись в город, пока мы сюда добирались.

Нет, это не огорчило нас. Наоборот, нам даже нравилось действовать самостоятельно, на собственный страх и риск. Вот вышло бы здорово, если бы вечером мы смогли доложить родителям Ли о бандитах, которых увидим у Черепашьего.

Не дойдя до озера с полкилометра, мы свернули с дороги и продолжали свой путь, прячась за ближними холмами. Теперь мы крались еще осторожнее, часто останавливаясь, а кое-где на открытых местах передвигались ползком, скрываясь в кустарниках и траве. Дорога оставалась пустынной, только козы иногда переходили через нее да на дальних зеленых увалах паслись овцы.

В уже пожелтевшей от солнца траве пестрели летние цветы — лютики, ромашки, медуница, сотни бабочек вились над нами, перелетая с цветка на цветок.

Вскоре впереди, чуть в стороне, засинело озеро, показались очертания знакомых камней Рогатого, а за ними — кирпичные стены полуразрушенной часовни. Мы долго стояли, внимательно вглядываясь.

Нет, кажется, никого нет в этом знойном, пустынном каменном краю. И все же мы не смели выйти на открытое место, решили двигаться дальше ползком: надо затаиться поблизости от Рогатого и наблюдать.

Солнце поднялось высоко, пекло с каждой минутой сильнее: только теперь мы поняли, какую оплошность допустили, не захватив с собой хотя бы бутылку воды. Было ясно, что до вечера без воды не вытерпеть, придется спускаться к озеру. Что ж, если станет невтерпеж, обойдем Рогатый камень и часовню километра за полтора и там спустимся к воде. А пока — терпеть и ждать!

Мы отыскали среди завалов камней небольшую ложбинку, обросшую по краям кустарником, — заросли надежно скрывали нас от посторонних глаз. Отсюда было хорошо видно и Рогатый камень, и опоясывающую его тропу, и берег озера.

Пока ехали по городу и пробирались к озеру, я, чтобы не привлекать к себе внимания, прятал бинокль под рубашкой: мальчишка, у которого на шее висит на ремешке восьмикратный армейский бинокль, любому бросится в глаза! Здесь же, в укрытии, я достал бинокль, тщательно протер стекла, и мы с Васькой принялись по очереди рассматривать окрестности.