Страница 40 из 52
Тут Катя, как фурия, метнулась к цыганке и снова схватила ее за шаль, накрест перетягивавшую грудь, затрясла, закричала, брызжа слюной:
— Ты! Ты! Тебя про девочку спрашивают! Куда девочку дела? А? Девочка где, тебя спрашивают?! Лиана где?
Опустив руки, цыганка с испугом, но в то же время с каким-то даже презрением всматривалась в распухшее лицо Кати.
— Какая девочка, говоришь? Какая с тобой была?
— Да, та самая, что на твою умершую дочку похожа! Где она?!
Наконец до цыганки дошел смысл задаваемых ей вопросов. И она вдруг, в одно мгновение переменилась, выпрямилась, и снова в ее осанке появилась гордость, глаза, яркие и пронзительные, будто метнули в Катю черную веселую молнию.
— Ты потеряла девочку? Да? — Она звонко, победно расхохоталась и, лихо подбоченясь, повернулась лицом к другим цыганам: — Эй, романо! Эта разиня потеряла девочку! Она кричит — романо украли девочку. Дура! Дура! Тебе не девочку — овцу не надо доверить! Потеряла девочку, а с романо спрашивать? Да? Ну позолоти ручку, я погадаю, где девочка!
Она схватила Катину руку, насильно разжала ладонь и, подняв ее к своему лицу, забормотала таинственным и завораживающим шепотом гадалки:
— Вижу… вижу… далекая дорога девочки…
Но Важа Гогоберидзе, приосанившись, снова взял на себя руководство событиями.
— Стой! Прекрати дурацкое бормотание! За овцу ответишь по всей строгости, само собой! А сейчас отвечай, женщина: девочка где?
А цыганка, вдруг совсем осмелев, в ответ расхохоталась в лицо Важе, сверкая ослепительными зубами.
— Ищи, господин товарищ милиционер! Ищи! У романо нет вашей девочки! У нее спрашивай! — И, позванивая браслетами, цыганка тыкала пальцем в грудь Кати.
Под водительством Важи и Леона Георгиевича мы облазили все шатры, все фургоны, но нигде не обнаружили и следа Ли. Перепуганные цыганята спросонья таращили на нас черные блестящие глаза, бормотали нечленораздельное, а толпа взрослых цыган переходила следом за нами от шатра к шатру, от повозки к повозке. Они перебрасывались отрывистыми непонятными словами, но Важа поводил в их сторону сердитым начальственным взглядом, и они замолкали.
Лианы в таборе не было.
Печальные, еще более обеспокоенные возвращались мы в Цагвери; почти всю дорогу ехали молча. Только Важа, энергичный и деятельный, как и раньше, продолжал строить вслух дальнейшие планы поисков. Оказывается, он уже сообщил о пропаже Ли не только по всем железнодорожным станциям от Цагвери до Тифлиса, не только в отделения милиции, но и в угрозыск республики. По возвращении в Цагвери он намеревался сам встать во главе большой поисковой группы, собирался сам проехать по всем станциям узкоколейки на «кукушке», а потом, выйдя на основную железнодорожную магистраль, проехать по ее вокзалам.
— Не может быть, батоно Леон, чтобы никто не видел девочку! Такая заметная. Я у Тиграна бываю, всегда на нее смотрю, она на балконе сидит или в Александровском саду бегает… Невозможно, чтобы не видел кто-нибудь! И вы не беспокойтесь, батоно, не пропадет ваша Лиана…
Но Леон Георгиевич не отвечал на горячие тирады милиционера; он, казалось, совсем потерял надежду.
На обратном пути я сидел в кузове повозки рядом с Катей и всю дорогу задыхался от папиросного дыма — Леон Георгиевич и Важа беспрерывно курили. Катя прижималась ко мне теплым боком, и я чувствовал, как она вздрагивает от сдерживаемых рыданий.
Вернулись мы на рассвете — уже покраснели вершины гор, порозовели белые клочья тумана, поднимавшегося из ущелий, россыпями искр светлела в траве выпавшая за ночь роса.
На крылечке Катиного дома нас ждали Маргарита Кирилловна, Ольга Христофоровна и дед Автандил. Мама Ли похудела за одну ночь, под глазами, делая их еще больше, легли глубокие сиреневые тени. Ожидая нашего возвращения, никто в доме не сомкнул глаз. Не могу передать, с каким страстным нетерпением всматривались тетя Маргарита и Ольга Христофоровна в подъезжающий экипаж. И какое отчаяние проступило на их лицах, когда они увидели — мы возвращаемся без Ли! Мне хотелось броситься к родным Лианы, обнять их, сказать добрые, обнадеживающие слова. Но что, что я мог им сказать?!
Ольга Христофоровна тоже словно бы похудела за ночь, лицо стало какое-то иконописное, прозрачное. Мне всегда казалось странным, что Ольга Христофоровна — бабушка Ли. Не похожа она была на старушку — такая живая, молодая, напористая. И волосы — блестящие, золотые, без единой сединки, и никаких морщин на чистом гладком лице. Нет, она вовсе не выглядела бабушкой Ли, а, пожалуй, старшей подружкой Маргариты Кирилловны, иногда представлялась даже моложе ее — может, потому, что мама Ли была и ростом повыше, и держалась серьезнее, никогда не расхохочется в полный голос, от души…
— Значит, не нашли… — упавшим голосом сказала Маргарита Кирилловна, и мы, один за другим, обреченно поднялись на крыльцо, вошли в дом.
Важа Гогоберидзе вошел вместе со всеми. Он — единственный — не терял надежды. Аккуратно положив на край стола новенькую фуражку, принялся рассказывать, как четыре года назад так же пропал в Цеми шестилетний мальчик. Нашли его лишь на пятый день; забрел в Боржомский заповедник. А там и волки, и рыси, и змеи… Но все-таки ничего ужасного с малышом не произошло, до сих пор жив-здоров. Такой джигит растет — ух!
Тетя Маргарита и Ольга Христофоровна жадно слушали: значит, не все потеряно, есть надежда!
— Но нам-то, нам что делать? — спрашивала мать Ли, обводя всех измученными глазами.
— Пока — спать. Спать! — скомандовал Леон Георгиевич, взяв тетю Маргариту под руку. — Необходимо хотя бы немного отдохнуть, иначе к вечеру мы все попадаем с ног. А впереди — поиски. Нужны силы…
— Правильно, батоно Леон! — солидно поддержал Важа, надевая фуражку. — Часа два отдыхайте, а после Важа придет, решим, куда ехать. Однако Важа не будет спать, не имеет права. Пойдет по телефону звонить — что нового.
Меня Катя уложила в столовой, у самой двери, на сундуке, покрытом лохматой серой шкурой.
— Это какой был зверь? — спросил я Сандро.
И он похвастался:
— Волк, бичо! Я убил. Вон тем ружьем убил.
Над сундуком висело старенькое охотничье ружьишко, и я невольно вспомнил оружейные сокровища дядюшки Котэ. Вот бы показать Сандро — есть чему позавидовать охотнику!
Не знаю, сколько времени я продремал, но мне показалось, что чуть ли не через минуту меня разбудил громкий шепот за дверью. Проспал я все же, вероятно, не меньше часа — за окнами совсем посветлело.
Прислушался к голосам, звучавшим за дверью.
— Телеграмма! Понимаешь, Кэто, срочная! Молния! Леону Георгиевичу немедленно показать… — голос Важи.
— Он совсем недавно уснул, Важа, — возражала Катя.
— Все равно буди!
— Плохое о Лиане? Потому и не говоришь мне? — Катя зашмыгала носом, готовясь заплакать. — Важа, миленький…
— Я тебе не миленький, тебе Сандро миленький! — грозно оборвал Важа. — Тебе бы только нюни распускать, женщина! Приказываю будить — значит, буди! Я власть тебе или нет? Подчиняйся! А не то…
— Ну-ну, разгрозился, страшный какой… так тебя и испугались!
Уснуть снова, конечно, я не мог, сел на сундуке и прислушался, боясь пропустить хотя бы слово.
Поворчав и похныкав, Катя подчинилась «власти» — было слышно, как зашлепали по полу босые ноги, — пошла в пристройку, где обосновались на лето родные Ли.
На цыпочках я подкрался к двери и, чуть приоткрыв ее, заглянул в щелку. Важа Гогоберидзе стоял шагах в трех от меня; обычно самоуверенное лицо его было нахмуренным, напряженным. Держа близко к глазам бланк телеграммы, он перечитывал ее.
Леон Георгиевич спал не раздеваясь и сразу же вышел.
— Новости, Важа? — шепотом, чтобы не потревожить жену и тещу, спросил он. — Плохие новости? Да?!
Милиционер помедлил с ответом.
— Я сообщал вам, батоно Леон… Вчера звонил в Тифлис, там в милиции друзья, Жора Сванидзе… вот… прислал… — И Важа с усилием, будто непомерную тяжесть протянул Леону Георгиевичу телеграмму.