Три поцелуя (ЛП)

— Мило, — пробормотала она, ошарашенная происходящим. Джек Хаск улыбнулся ей, и он был так красив, что глазам было почти больно смотреть на него. Её захлестнула очередная волна скептицизма. Почему, гадала она, — почему я?

— Глупая девчонка… — услышала она, или ей показалось, что услышала шепот бабушкиного голоса.

— Сначала шоколад, — сказал Джек Хаск, хрипотца голоса в его голосе уже была не так заметна. — Это мое единственное правило пикника.

— Ну ладно, — сказала Киззи, симулируя нежелание и разворачивая одну из конфет. Шоколад был настолько темным, что казался почти черным. Он растаял у нее на языке древним ароматом какао‑боба, земли, тени и солнечного света, горечью с послевкусием сладости. Его вкус… прекрасный, тонкий и странный, заставил ее почувствовать себя новичком, отведавшим какую‑то неведомую приправу.

Сыр на вкус оказался точно таким же, отличным от всего, что девушка пробовала до того, и она едва ли могла ответить ужасным тот был на вкус или замечательным. Она ела его вприкуску с хлебом, и Джек Хаск спросил Киззи, как ей думается, не слишком рано для вина, которое он извлек из своей корзины, и разлил в изящные бокалы из травленного стекла, размером не больше бумажного стаканчика.

Вино было насыщенным и темным, подобно шоколаду, и Киззи потягивала его медленно. Она млела и млела, пока не растянулась на пледе облокотившись на одном локте на боку, подобно одалиске, бедро которой напоминало спелое зеленое яблоко для Джека Хаска склонившего на него голову. Он лежал, закрыв глаза, а Киззи легонько игралась с кончиками его прядей.

Через некоторое время он сел и вновь полез в корзину. Он достал абрикос, который оставил у себя в ладони, и персик, который вручил Киззи. Она взяла его и покатала в руке. Его кожура была мягкой и бархатистой, как пиджак Джека Хаска, а его аромат… она слышала запах медовой сладости, даже через кожуру. Девушка поднесла плод к лицу и сделала глубокий вдох. «Нектар», — мечтательно подумала она. Но она не откусила ни кусочка. Она не хотела, чтобы сок стекал у нее по подбородку. Она только еще раз вдохнула аромат фрукта и увидела, как Джек Хаск доел свой абрикос и выбросил косточку. Затем он прислонился спиной к одной из каменных урн и устроил голову так, что плющ и цветы стали своеобразным париком для него.

Киззи рассмеялась.

— Тебе идет, — сказала она.

— Нравится? Вот. — Он поднял тяжелую лозу плюща, чтобы соорудить парик и для нее и жестом пригласил сесть поближе. Она подобралась к нему и замерла, пока он расправлял цветы у нее на лбу, то и дело останавливаясь, чтобы аккуратно спрятать прядь ее настоящих волос обратно под шарф.

Его лицо было так близко к ее лицу. Она не могла отвести взгляда от его губ; она слышала запах абрикоса в его дыхании, видела следы влаги на его алых губах. Он тоже смотрел на ее губы. Она вдруг очень занервничала. Он наклонился ближе. Киззи замерла, не зная, закрыть ли ей глаза или оставить их открытыми. Ею овладел ужас стать одной из тех девушек в фильмах, которые зажмуриваются и морщат лицо, пока мальчик сидит себе спокойно на месте и ухмыляется.

И спустя несколько мгновений, она была рада, что не закрыла глаза, потому что Джек Хаск не поцеловал ее. Он взял персик из ее руки, поднес к губам и откусил кусочек. Так близко. Аромат, что источал персик пьянил, и у Киззи возникло жгучее желание наклониться и разделить с ним плод, отведать его нектар, отведать нектар на губах Джека Хаска. Она не могла оторвать глаз от его губ. Она слегка подалась вперед. Джек Хаск увидел это, и склонился ниже.

На этот раз все было по‑настоящему, это действительно должно было произойти. Киззи собиралась поцеловать красивого мальчика. Почему тогда она думала о персике, вкус которого должен был остаться на его губах?

Почему она представляла, каким восхитительно‑вкусным будет поцелуй Джека Хаска?

Она смотрела на него во все глаза, но на периферии ее зрения что‑то блеснуло. Это был маленький серебряный нож, все еще вонзенный в кожуру сыра. Нож, подумала она. Ее пальцы дернулись, желая потянуться к нему, поскольку по стеклянной поверхности ее разума скользнуло какое‑то знание. Все приметы дня, водоворот лебединых перьев, могила с мертвой травой, бабушкин стилет, покрытый инеем преисподней, все эти воспоминания о предупреждениях слились в единое простое понимание: в жилах бурлило навязчивое предостережение — не есть фруктов коим был не сезон. Стояла поздняя осень, сады были голы, и ни один персик, привезенный из‑за тридевять морей, не мог источать столь пленительный аромат. Без сомнений, зрелые плоды могли принадлежать только одному саду.

Киззи все это знала. Ее душа была у гоблина на крючке, и он готов был в любой момент начать сматывать леску. Она знала. Но теперь в фуге желания, которое почти материализовалось, напоенное мускусом и специями вина и шоколада, когда бедро все еще хранило тепло головы Джека Хаска, это знание было столь же несущественным, как слова, начертанные на воде. Не осталось ничего, кроме отражения совершенной красоты Джека Хаска. Это была красота, существовавшая лишь в грёзах, созданная лишь для того, чтобы угодить ей. И цель была достигнута. Веки у нее были тяжелые, но душа легка, как паутинка, сплетенная пауками на ветру, удерживаемая лишь одной нитью.

Киззи понимала, что умышленно нырнула в реку незнания того, что ее ждет, и отринула звонкое многоголосье мертвых, потому что кровь уже будоражило от предвкушения, а губы покалывало от желания. Ей хотелось скорее познать новый вкус.

Она не дотянулась до ножа. Она вся отяжелела, будучи под гипнозом, в то время как ее душа сжалась, подобно ушам шипящей кошки, Киззи подалась вперед и полностью испила влажный рот Джека Хаска, и его алые‑преалые губы были голодны, и отвечали ей тем же. Их веки были сомкнуты. Пальцы сжимали воротники и волосы, плед для пикника на траве. И когда они опустились, придавив собою тени, горизонт перевернулся набок, и день, медленно, насыщенно, песчинка за песчинкой, рассыпался и угасал.

Это был первый поцелуй Киззи, и, возможно, последний, и он был восхитительным. 

Пикантные мелкие проклятья

такие, как эти

Поцелуи могут разрушить жизнь. Соприкосновение губ, иногда столкновение зубов.

Новый голод рождается импульсивно, сменяя осторожность. Проклятая девушка с влажными губами от первого поцелуя может почувствовать себя неожиданно неистовой, подобно муссону. Она может надолго позабыть о своем проклятии и стать неосторожной, и позволить ему сбыться. Она может убить всех, кого любит.

Может. А может и — нет.

Но один конкретный демон в Индии склонен был надеяться, что девушка все‑таки исполнит свое предназначение и убьет.

Это история о проклятии и поцелуе, демоне и девушке. Это история любви с танцами и смертью в них, о пении и душах, и тенях на струнах воздушных змеев. Она начинается под Индией, на пороге прошлого века, когда британцы все еще катались на слонах с махараджами и сражались на засушливых границах империи.

Эта история берет свое начало в Аду. 

Глава первая

Демон & Старая Стерва

Там, в аду, англичанка, известная в Джайпуре как «старая стерва», пила чай с демоном. У нее были седые волосы, прямая спина, тонкие губы, и взгляд, который мог застрелить смех, случайно возникший в воздухе, подобно тому, как ружье — дичь. Соотечественники терпеть ее не могли, но даже они были бы шокированы, увидев ее здесь.

— Переходи к делу, — нетерпеливо сказала она.

Если он и выглядел человеком, то только потому, что когда‑то давным‑давно таковым являлся. Маленький и древний, с круглым как у луны лицом, иссохшим, подобно старой кожуре яблока, половина которой была красного цвета, как пятно от вина.

— Помни, моя дорогая, — ответил он с добродушной улыбкой, — горстка может выжить, и сама по себе, без чьей‑либо помощи. Землетрясения полны сюрпризов. Дети еще живы, они как скрытые сокровища? А дух парит и наблюдает, как их извлекают на свет.