Три поцелуя (ЛП)

— Дорогая, — произнес он, и теплая улыбка осветила его лицо. — Сколько лет, сколько зим. — Он взял ее за руку и слегка сжал между своих ладоней. Он знал, что она позволит ему лишь это. — Входи, — сказал он, отходя в сторону, чтобы пропустить ее.

Мэб вошла в роскошный мраморный зал с мерцающими люстрами из хрусталя в виде капель и филигранью из золота. Ей вспомнилось, как она впервые увидела этот зал, но сейчас это великолепие никак не отозвалось в ее душе. Она посмотрела на Язада.

Это был седовласый смуглый старик с морщинами, похожими на складки, которые изрезали глубокими рытвинами тонкую кожу. Его глаза были яркими, как у птицы, и карими, как у нее. Язад был человеком.

— Почему он забрал ее? Для чего? — требовательно спросила она.

— Пойдемте в библиотеку, моя дорогая, — сказал он. — Там поговорим.

Она последовала за ним. Они прошли по роскошным коврам, расписанных орнаментами красочного Востока, мимо многоруких статуй, бронзовых шлемов, скрещенных ятаганов и сверкающих золотом мадонн с миндалевидными разрезами глаз. Дом Язада был сокровищницей древних красот, а библиотека самой чудесной комнатой из всех. Мэб застыла в дверях. Ей вспомнилось, как она училась читать здесь, держа книгу в одной руке, а крошечную Эсме в другой. Она стояла в доме, где родилась Эсме. Мэб почти почувствовала, как держит свою девочку на руках. Ее руки и грудь навсегда сохранили воспоминания о том, как она прижимала к себе то маленькое тельце, теперь же собственное тело изнывало от боли потери и тоски. Мэб застонала.

— Язад, — в голосе женщины явственно была слышна мольба, — что с ней? Тебе известно?

— Известно, и обещаю тебе, Михай позаботится о ней. Он вернет ее. Чай, моя дорогая?

— Что? Нет! Когда он вернет ее? Что он с ней делает? — Тем не менее, Язад налил две чашки чая из самовара и поставил их на мраморный столик.

— Ничего такого он с ней не делает, — ответил он с понимающей улыбкой. — Всего лишь ждет. Все, что должно было быть сделано, уже сделано и давным‑давно. Можешь мне безоговорочно верить, когда я говорю, что знаю, через что проходит Эсме. Я сам прошел через это, когда был в ее возрасте.

— Через что прошел!

— Конечно, то были другие времена, да и другая земля. Неожиданно сменивший цвет мой глаз на синий в дни моей юности в Шринагаре не остался незамеченным! — Он усмехнулся. — Жрецы решили, что я одержим демоном, но демонов было много, было из чего выбирать! Они едва не убили меня в попытках его изгнать. Те еще были деньки!

Мэб уставилась на него во все глаза. Он улыбался и посмеивался, предаваясь воспоминаниям, и только едва уловимый блеск беспокойства в глазах выдавал истинный ужас происходящего тогда с ним.

— Мне было хуже, чем Эсме, — продолжал он. — Гораздо хуже. Видишь ли, я был первым.

— В каком смысле первым?

— Тогда для этого не было слова, — ответил он. — Это была катастрофа, акт отчаяния, который имел… непредсказуемый результат. Позже, гораздо позже, Михай дал этому название хатра. Целостность. Мне кажется, вот подходящее слово.

— Язад! — в отчаяние выкрикнула Мэб. — Что он с ней сделал? Ты сказал, жрецы решили, что ты одержим демоном. Но это ведь было не так, — выпалила она, будто объявив это, тем самым превращала свою догадку в непреложный факт. — Ты не был одержим!

— Нет, моя дорогая. Я бы сказал, что не был одержим демоном. — Он умолк, и странно посмотрел на нее. Мэб не понравился этот взгляд. Он продолжил: — Скорее я был… инкубатором…

— Инкубатором? — негромко переспросила она.

— Понимаю, в этом слове есть нечто неприятное, но мне кажется оно лучше всего подходит, чтобы описать хатру. Я вынашивал демона, но когда пришло его время появится на свет, мне это не причинило никакого вреда. И с Эсме ничего не случится, моя дорогая. Михай знает, что делает, гораздо лучше куда в мое время.

— Он… он… — Она запнулась, почувствовав, что опять находится на грани истерики. — Он взрастил в тебе демона? — спросила она, и голос ее был полон ярости и отвращения.

Язад склонил голову набок и приподнял тяжелые белые брови.

— Что? Нет, моя дорогая. Ты не поняла. Михай был тем демоном. Он вырастил себя во мне.

— Что? — Мэб растерянно смотрела на него. Она покачала головой. — Нет, Язад. Все не так. В меня вселялись Друджи. — Она вздрогнула. — Сотни раз! Но мой глаз никогда не менял цвет. Как и глаза Аркадия, когда вселялись в него. Это что‑то другое.

Язад кивнул. Он был терпелив.

— Именно. Это что‑то другое. Нечто волшебное. Это хатра. 

Глава одиннадцатая

Хатра

В Обители шпионов Михай нежно смахнул четырнадцатилетнюю пыль с волос Королевы и ее гладких щек. Он слегка подул на ее ресницы, чтобы смахнуть паутину, которая с них свисала. Ее сухие пустые глаза даже не моргнули.

Он повернулся к Эсме, которая все еще смотрела на Королеву.

— Мне кажется, будто я уже видела ее, — прошептала она. Девушка перевела взгляд на Михая и добавила: — И тебя тоже. Но это не так. Я что‑то помню, но это не мои воспоминания. Я знаю, что они принадлежат не мне.

— Эсме, что ты помнишь? — спросил Михай.

— Что? Я не знаю… — Она бросила взгляд на губы Михая, покраснела и отвернулась.

Он заметил это и улыбнулся.

— Ты помнишь, как я целовал тебя, — произнес он негромко.

— Я никогда ни с кем не целовалась! — резко возразила девушка.

— И все же ты это помнишь, не так ли? — Он сделал шаг в ее сторону. Годы ожидания не прошли даром. Он был внутренне весь напряжен, сжат как пружина. Ему ужасно хотелось прошептать нужные слова и обернуться волком, и умчаться так быстро и далеко, чтобы напряжение наконец отпустило истерзанные мышцы. Ему хотелось выть. Но больше всего на свете ему хотелось услышать об этом воспоминании из уст Эсме. — Расскажи, — настаивал он.

Ее глаза затуманились, словно она погрузилась в водоворот того воспоминания. Михай поддался вперед, жадно вслушиваясь.

— Ты полез в воду, чтобы узнать, как вода. Твои волосы вымокли. Стояла зима, голубые льдины плыли по течению, подобно корабликам. Все таяло. Ты это слышал. На горах трещал лед и снега сходили селью. Однако вокруг было по‑прежнему белым‑бело, но это ненадолго. Было холодно. Но твои губы… твои губы были теплыми. — Взгляд Эсме тут же сфокусировался, и она в смятении нахмурилась. Она покачала головой. — Это не я, — осторожно произнесла она, сделав шаг назад от него.

— Нет, Эсме, это была не ты.

— Тогда почему?.. Что со мной происходит? — Ее юное лицо перекосило от страха, и она заскулила, как маленькое животное. — Я помню и другие вещи, — прошептала она. — Ужасные вещи.

Михай постарался успокоить ее.

— Эсме, будет лучше, если ты постараешься мыслить ясно. Послушай меня. Подумай о длинном коридоре со множеством дверей по обе стороны. Я хочу, чтобы ты оставила все двери открытыми. Хорошо? Просто думай о коридоре с открытыми дверями и если ты сможешь держать в голове эту картину, то будет не очень больно.

— Но все равно будет больно? — тихо спросила Эсме.

— Не очень, моя прелестная жемчужина, — пробормотал он. — Только самую малость. — Он солгал. Будет больно. Как если бы вас изнутри разрывали на части. Он сожалел об этом, но не знал другого пути.

Это был единственный выход. Он обнаружил его случайно давным‑давно.

Михай пришел из цитадели Друджей под названием Герезаян в горах Тянь‑Шаня. То был мир сугробов и льда, бесконечных еловых лесов, ледяных озер в древних скалах. Мир волчьей песни и ветра. Кыргызские кочевники называли эту землю «горами духов» и держали свои юрты и коз на нижних склонах, подальше от Друджей, которые населяли высокогорье. Не то чтобы это как‑то спасало их.

Жизнь в Герезаяне застыла в оцепенении жестокости. Время стекало каплями с кончиков сосулек, и племя Михая делало все, чтобы облегчить уныние их нескончаемых дней. Они охотились, как им заблагорассудится, оборачиваясь волками, орлами или снежными барсами. Они шпионили за людьми, когда удавалось найти их, вселялись в них, хотя это редко приносило пользу. Мало удовольствия было во владении тела одинокого пастуха или одутловатой тётки, которая изъяснялась на языке больше напоминающий хрюканье свиньи и воняла прогорклым жиром. Когда они обнаружили, что человеческие дети бродят в одиночку, то забрали их к себе в холодные пещеры и оставили там. Они пытались рассмешить их, но дети были тупыми и плаксивыми, и такое развлечение быстро становилось утомительным.