День последней капли

Лу: Я понимаю, у тебя стресс, и сделаю вид, что ты этого не писала.

Euguar: До полуночи. И ни минутой позже.

Женька посидела пять минут, неподвижно глядя в экран, а затем вообще ее удалила. Ей казалось странным, как она не сделала этого раньше, ведь это было так естественно, каждое слово давно лежало на поверхности, просилось быть высказанным. Что же мешало? Женька точно знала, что не пожалеет.

Она вышла из дома и поехала к коллеге, мэфроу Лепелтье, «Чайной Ложечке», поболтать в ближайшем баре. По дороге она думала о своих коллегах. Все они представлялись ей ширинкой. Зубчиками в ней. Они были слаженными и шершавыми, всегда вмиг застегивались один на другого, чтобы решить задачу, а вне ее были как бы вечно расстегнуты. Они идеально составлялись в единый механизм металлической молнии, надежный, корректный и идеальный. И только мэфроу Лепелтье, «Ложечка», прозванная так за ее нос, постоянно окунутый в чашку кофе, гордо задрав голову в редких полукудрях, смусоленных гелем, ездила, как бегунок, вдоль этой слаженной машины из единодушных сотрудников, насмешливо то ссоря их, то соединяя, то наводя сумятицу вскользь оброненным замечанием, то ошпаривая одним лишь взглядом поверх очков и масляно-сочным «пардо-о-о-о-о-он?», от которого теряешь речевые навыки и невнятно что-то бормочешь. А потом не понимаешь, как можно было так облажаться и не сказать в свою защиту ничего путного. Женьке порой не нравилось в коллективе абсолютно всё, и только мефроу Лепелтье украшала это место всегда.

Приезжала ли Лу за вещами, так и осталось загадкой, но Жене не было дела. Мобильный, по крайней мере, о ее метаниях под дверью не сообщил. Оказалось, так приятно не быть с ней ни в какой связи. Оказалось, когда ты отчаянно смел, то отчаяние не так заметно, а смелость – она просто бьет в глаза, так, что даже львы приседают.

Духота стояла до позднего вечера, и даже в районе полуночи ветер лишь гонял ее, нисколько не освежая. Хотелось дождя, но всегда навязчивый, в этот раз он где-то загулялся. Женька думала о том, как мир сегодня прямо на глазах сходил с ума. Папа, зная, как она боится стоматологов, сосватал ее самой инфернальной тетке. Лу до того обнаглела, что, не смущаясь, назначает ей, занятому взрослому человеку встречу с соплячкой! Да еще не спросив, когда ей удобно! И плюс ко всему, обозначив, как эта подруга ей важна и дорога, тем не менее, пожаловала той аудиенцию лишь через полгода с точностью до минуты. И даже то, что сама она, наконец, сбросила с себя эту пиранью, подтверждало: город перегрелся. На работе она в перерыве вышла в мессенджер, впервые ощутив непривычную легкость. Сначала не поняла, а поняв, поразилась – как, оказывается, была сильна незримая порабощающая сила Лу. Общаясь с кем-то кроме нее, Женька всегда ощущала дискомфорт. Словно совершала что-то плохое. Словно воровала то, что принадлежит одной ей, Бессменной Лу.

Женька щелкнула на вкладку Мадо.

Мадо.

Как–то так вышло, что после смерти Кати это ее новая ближайшая подруга. Не та ближайшая, которой расскажешь все, не самая надежная и верная, не главная подруга на всю жизнь, а просто журналистка одного местного телеканала, с которой ее свел случай, не самый интересный, но с тех пор вот уже полгода они друг у друга в самой активной ротации. Дружба с Мадо – это повод бить тревогу, но бить ее некому. Никому нет дела, с кем она дружит. Все упреки и призывы – формальность, слова. На деле всем безразлично. Даже маме. Иногда эта мысль приходит в голову Женьки, но ее даже высказать некому.

Мадо – это верх живучести, это непрерывные поиски, где потеплее, погрязнее и хорошо кормят. Это честнейшие глаза и ни проблеска совести. Остается только удивляться – и Женька не переставала это делать – как с такой пронырливостью, без единого комплекса и c непобедимой жаждой наживы Мадо так мало пока чего достигла. Ее телефонной книжке и умению влезть в самый узкий лаз всегда можно было только позавидовать, однако карьера ее как-то мало напоминала поступательное движение вверх. Мефроу Лепелтье как-то посоветовала Женьке держаться от нее подальше и в качестве причины привела именно ее бестолковую карьеру. Женька не поняла и через полдня размышлений пришла за пояснением.

Старая телевизионщица закинула очки на макушку, приобняла ее за плечи и пошла с ней к выходу, как бы выпроваживая подобру-поздорову.

«Посмотри на нее, деточка, – сказала Чайная Ложечка, – у нее много знакомств, но нет подруг. Даже одной. Ты не в счет, потом поймешь, почему. У нее нет стабильной карьеры, потому что и стабильного места, где бы заложить ее фундамент, тоже нет. А теперь задайся вопросом, почему у нее нет ни подруг, ни стабильной работы и ты сама себе ответишь, – мэфроу Лепелтье плавно вывела ее на ответ, и он показался Женьке очевидным до банальности, – Потому, деточка, что уж больно эта пташка неразборчива в средствах. Как видит цель – теряет и стыд, и разум. Цель – это хорошо, но никто не хочет быть средством. Вот ее отовсюду и гонят. Странно вообще, что ты с ней подружилась. Для нее не странно – ты можешь быть весьма полезна. Но тебе-то она на что? Где у нее клубничным джемом смазано? – мефроу Лепелтье рассмеялась, но Женька все равно обиделась. Ее водят за нос, она не раз это замечала, но раз это видят все… Что же делать? Ставить точку?

С Мадо так весело и всегда беззаботно. Она не походит ни на кого вокруг – рыжие кудри, спокойная уверенность в чуть усталом и циничном взгляде. Суетность, узколобость, безумная энергия и страсть к проказам. После того разговора с Чайной Ложечкой дружба с Мадо всегда была в налете чего-то неуловимо сального. Не того постыдного, чем приятно эпатировать публику, а истинно постыдного. Но Женька так в ней нуждалась, так упивалась этой хлещущей через край изобретательностью. Да что говорить, с Мадо она на редкие моменты забывала о Кате, в груди переставало саднить, а голова не лопалась от вопросов. Мадо была нужна как анальгетик.

В мессенджере она ради приличия написала Лакшми, близкой школьной подруге, подруге на все времена, дежурное «как дела?» – и сбежала на вкладку Мадо. Лакшми ответила длинно, и что-то у нее явно было не в порядке. Женька об этом не узнала. Не успела прочитать. Ей ответила Мадо.

Euguar: Привет, мать! Ты тут?

MAD MADO: Yep.

Euguar: Занята?

MAD MADO: Ругаюсь с сестрой. Не хочет мне одолжить до июня буквально 20 центов. Ты не одолжишь?

Euguar: Забудь, никогда. Она приехала?

MAD MADO: Сволочь ты. Нет, в чате лаемся, теперь она в Сантьяго.

Euguar: Оставь ее в покое, никто в здравом уме не даст тебе денег. Я завтра к тому стоматологу иду.

MAD MADO: Милок, я выжму из нее эти чертовы пятнадцать тысяч!

Euguar: Сколько?????

MAD MADO: Мне надо на что-то жить! У меня машина старая, между прочим.

Euguar: Я сказала, что иду к стоматологу.

MAD MADO: Я слышала

Euguar: Ты бы ее видела!

MAD MADO: Стоматолога? Баба?

Euguar: Папина подруга. «Молчание ягнят».

MAD MADO: Глаза?

Euguar: Ты ее знаешь?!!!!

MAD MADO: Так всё-таки глаза?

Euguar: Так знаешь?

MAD MADO: Откуда, нет, конечно! Че за врач-то?

Euguar: Да там такие глаза – словно не видят или видят насквозь. Я бы на ее месте вообще не загорала, с загаром еще страшнее.

MAD MADO: Обделаешься прямо в кресле!!

Euguar: Очень остроумно! Так ты с ней трахалась что ли? Я угадала?

MAD MADO: Смотря как зовут.

Euguar: Иди в жопу! Ники Фридман. Знаешь ее?

MAD MADO: Может быть… Еврейка?

Euguar: Не знаю, возможно.

MAD MADO: Ну и чего ты ссышь, евреи – лучшие стоматологи!

Euguar: Даааа, а лесбиянки – лучшие гинекологи, засунь себе в жопу свои стереотипы! И как она в постели?

MAD MADO: Так ты дашь мне денег?

Euguar: Не дам!

MAD MADO: Слушай, у меня все шансы работать на «3FM», завтра встреча с нужной женщиной.

Euguar: Карьера через постель, как низко!

MAD MADO: Так низко, что скоро вам со Лакшми придется вставать на табуретку, чтоб поцеловать мои ботинки. А Лакшми, кстати, на две табуретки.