Страница 11 из 15
29 July 2014 20:44
#Когдауменябыломногоденег я постоянно плакала, нервничала, говорила, что я так уже больше не могу
#ктотолькододумался от них отказываться? Потом все закончилось, и мочь тоже
Я перестала делать то, что у меня лучше всего получалось, и мой муж произнес: «Мешки под глазами исчезли, и ты стала улыбаться». Я начала делать то, что никогда не делала, потому что я это делала хуже всех. Сегодня был очень приятный нервный день. Я начала делать то, чего всегда очень боялась. Со страхами уходят и мешки, и морщины.
– Замысловато, читаю между строк, но почему так много сказано о бывшей хорошей жизни, немыслимом богатстве, разбитом корыте? – спрашивает Люзаарт.
– Много? Это еще мало сказано. А то, что между строк, так она (жизнь) мне так и читается. Ее моменты улавливать надо!
30 July 2014 08:11
Когда я росла, мама мне всегда говорила: «Смотри под ноги, доча». А я шла, и все вверх и вверх (до тех пор, пока не поскользнулась), и даже сидя на полу, перебитая, я смотрю в небеса.
– Классно! Действительно, классно пишете… Даже скорее не пишете, а думаете! – восторгается Майделиверифлоуверс.
– Спасибо! – отвечаю я ей.
Мари. Взгляд из будущего
Мари. Взгляд из настоящего
Дневник был анонимный. Я не признавалась в своей профессии. Мне было стыдно, что я не могу наработать пациентов в Лондоне. Порой мне казалось, да даже не казалось, а я чувствовала, что не хочу никого видеть. Практика мне была отвратительна. И я решила писать. Надо было куда-то излить свое отвращение и никуда не уходящую грусть.
30 July 2014 11:48
Я не могу мыслить и писать на двух языках одновременно, #эмиграньтакая, поэтому иногда исчезаю. Потому что женщину надо либо читать, либо разглядывать. Я не хочу, чтобы меня знали в лицо.
– Здесь так многие делают, особенно с золотыми виртуалами, богатство – скука, – пишет Олгалеч5.
31 July 2014 18:52
Когда я была маленькая, я любила писать. Мама домой приносила мел, много мела, и я писала: на шифоньере, пианино и прочих пригодных для этого предметах. Потом стирала и опять писала те же буквы. Слова были одни и те же, только с каждым стиранием появлялся новый смысл.
Мари. Взгляд из будущего
Мари. Взгляд из настоящего
Я втихаря от всех писала роман, психологический мистический детектив на английском языке, а также выдуманную жизненную историю про одинокую женщину «Люську» на русском, который забросила. Моим единственным читателем был муж. Но мне этого было недостаточно. Самоуверенность утекала, как вода через разбитый горшок. Все, что я писала, мне казалось бессмысленным, тупым, никому не нужным. Мои «демоны» мне намекали, что, мол, Алекс и просто так меня любит, да и из депрессии помогает мне выбраться, вот поэтому ему и нравится все, что я пишу. Нравится ли ему на самом деле, или он просто не хочет меня расстраивать? И чтобы ответить, нужна была другая аудитория – чужая. Инстаграм предоставил мне эту платформу.
2 August 2014 19:44
Когда я была школьницей, мама говорила: «Доча, ради бога, только не задумывайся». Сегодня я, похоже, выросла – не задумываюсь, а только наблюдаю.
Мари. Взгляд из будущего
Мари. Взгляд из настоящего
Наступали дни, когда мне было страшно больно писать свою жизнь. Тогда я убегала к себе на кровать, сидела под одеялом и тупо смотрела в потолок, пока напоминание, что я себе обещала честно писать все, что я чувствую, чтобы вылезти из этой ситуации, не брало верх над моей боязливостью.
4 August 2014 15:04
Я – ему: «Я чувствую себя виноватой, что не работаю».
Он – мне: «Ты работаешь 24 часа в сутки. Ты мыслишь».
Я – ему: «Но ведь я не приношу домой деньги».
Он – мне: «Их приношу я».
Я – ему: «Но ведь их даже не хватает на оплату долгов и поменять это корыто на карету».
Он – мне: «Когда ты мыслишь – ты двигаешься. Когда ты двигаешься – ты идешь. Когда ты дойдешь – все оплатится по счетам».
Мари. Взгляд из будущего
Мари. Взгляд из настоящего
«Идите работайте, что вы сидите», – советовала умная, давшая себе побеждающий ник Pobeda с какими-то там цифрами девушка под моими постами в Инстаграме. Ее слова звучали настойчиво и требовательно. Она, судя по ее опыту и знанию моей жизни, знала, что мне надо. А я вежливо отвечала и наивно оправдывалась за свое злополучно сложившееся существование и объясняла, почему я не иду работать. «Кто эта дрянь, которая решила мне давать советы, что мне делать и куда мне свои мозги пристроить», – гневалась я, но такт и этика психотерапевта не позволяли послать ее на х…. «Да и вообще, был ли это провинившийся такт, а может, этот страх кого-нибудь заслуженно обидеть не случаен?» – думала я, перечитывая огорчившие меня комментарии. Странно, что ее это разозлило. Да и потом, не понимаю, какое ей дело до того, что я тут о себе пишу? Может, у нее есть кто-то, кому она хотела бы высказать то же самое, да не получается, потому что «нельзя», «плохо обо мне подумают». Вот и получается, что высказывается здесь.
Я поправила болтающуюся на плече лямку черного прозрачного гипюрового бюстгальтера под футболкой, одетого не по-модному с семейными мужскими трусами в клеточку, и задумчиво уткнулась в буквы на мониторе. Буквы смотрели на меня возмущенным взглядом. Вакуум чужой агрессии захлебывался во мне, но я ее по привычке проглотила и разрешила ей продолжить надменное и знающее «что мне делать» инстаграм-марание.
Мама, насколько я помню, всегда во всем и всем уступала. Она не конфликтовала. «Только, ради бога, не ввязывайся», – таков был девиз ее жизни. Трусливо волоча это скромное изречение изо дня в день, она терпела и молчала.
Когда я родилась, мама передала нравоучительную апофегму мне по наследству, не спрашивая: «Тебе это надо, доча?» И я, не зная, надо мне или нет, взяла и закрепила ее за своим характером. Иногда, вопреки маминым убеждениям, я ввязывалась или же, если быть точнее, враждебно высказывала недовольство, и то только тогда, когда надо было показать свое высокомерие.
Напыщенность перешла ко мне по генетической линии от папки. Зарплата у него была маленькая, а ему хотелось быть большим и важным. Он легко опустошал свои карманы, покупая «выпивку» для любителей выпить за чужой счет, и оставшиеся 28 дней до следующей получки ходил на работу и приходил с нее с пустыми карманами. И я не перечила советчикам по жизни, не противоборствовала недовольным, но иногда надменно злилась вслух, если представлялся такой случай (противоположная сторона была не защищена, страдала заниженной самооценкой и не возмущалась, когда возмущалась я). Я стала заниматься психотерапией, и навыки «возмущаться» исчезли, оставив мне покорность и терпение. Я приходила в негодование молча, про себя, разрешая и уступая всем, кто хочет воспользоваться правом «барского» высокомерия.
Женщина с ником Pobeda отписалась и поменяла свой ник. Возможно, ее разозлила моя жизнь, потерявшая все денежные сбережения; и успех, который был приметен только мне, для нее был не чем иным, как провалом.
Но чувство вины за «тунеядство» меня не покидало.
Уже два года мама жила без моей финансовой поддержки. Скромно одевалась и скромно питалась. А мне хотелось видеть ее «королевой», без забот и тревог. Я ее вспоминала очень часто. Ее заляпанный маслами малярный костюм, ее нервно дрожащий голос, когда звонили в дверь и требовали возвращения папиного долга, и ее ласковые руки, массирующие мои уставшие от ежедневных каблуков ноги. Мамуля нежно перебирала мои пальчики и по-доброму, сердечно приговаривала понятные только ей слова. Они звучали мягко, и даже непонятная мне речь звучала успокаивающе и беззаботно. Я не скучала по ее голосу. Он звучал каждый день в моем мобильном телефоне. Я скучала по ее припухшим пальцам и мягкому «пузу», в которое можно было уткнуться и разреветься от отчаяния. В телефон я не плакала, по нему слезы были непонятны и страшны. Она их боялась. Беспомощность захлестывала ее, и тогда мы менялись ролями. Я выступала в роли успокаивающей, а она в роли нервно-заботливой. Вот так страшен был телефон. В нем были слышны звуки, но нельзя было прикоснуться и упереться в плечо.