Страница 9 из 20
Лес, как лес. Некоторые горделиво называли его тайгой, однако ею он не был. Тайга начиналась дальше, и я никогда туда не ходил. Как-то так вышло, но среди многочисленной родни, проживавшей в глухих сибирских деревнях, ни охотников, ни егерей сроду не водилось. Впрочем, изредка в памяти, из раннего детства, вдруг возникала огромная волчья шкура, висевшая в сенях. Я очень её боялся, но откуда она взялась и куда потом подевалась, никогда не интересовался. Теперь же подозреваю, дед мой в тайгу шастал, во что невозможно было поверить.
Старика помню седовласым, морщинистым, сухим и сгорбленным от собственного роста. И человеком он, как и сын его, мой отец, был мягким. Не оттого ли и бабка от него ушла ещё раньше, чем я обрадовал и в тоже время озадачил семью своим появлением на Свет.
Хворал. Врачи предрекали, помру, но дед выходил. Настоями какими-то, травами. Хороший он был, добрый, честный, справедливый и улыбчивый. Чего бабке с ним не жилось? Говорили, будто в город подалась. За весельем. Не знаю, я никогда её не видел. А с другой стороны, какая к чёрту деду тайга? С его-то характером?
Правда, ни старость, ни норов отнюдь не мешали ему, учить меня ходить на лыжах, и в лесу за деревней он всякий раз бодро бежал впереди. До сих пор не знаю взаправду ли я не мог его догнать или же отставал лишь потому, что обожал останавливаться и подолгу глядеть, как стелются за мной поверх радостно скрипящего на морозе снежного наста две широкие лыжни. Точно такие же преследовали и старика.
По возвращении домой, мы парились в бане, а после дед рассказывал, словно анекдот какой, как воевал с фашистами. Всегда один и тот же случай, да сам же посмеивался. Под Ленинградом в разведку пошли. На лыжах, в зимних маскхалатах. И на нейтральной полосе встретились с финскими разведчиками. Те тоже на лыжах и в маскировке, но о том, что перед ними враг, первыми скумекали советские бойцы, да всех без единого выстрела и повязали. Дед схватил одного финна за причинное место и пригрозил, будет дёргаться, вырвет ему самое дорогое, и возвращаться тому в родную Суоми будет уже незачем. Так шестеро разведчиков Красной армии, даже не перейдя линию фронта, притащили в расположение своего полка семерых языков противника.
История из раза в раз обрастала новыми подробностями, но с неизменным окончанием, природа в Карелии, как и в Сибири, великолепна. Детская новогодняя сказка. Леса, озёра такие же, только холоднее. Я слушал и, улыбаясь, сильно сомневался, что случай в разведке был на самом деле, но других рассказов о войне у деда не водилось. Помню лишь, до жути он не любил лето, несмотря на то, что сытнее. Болота, комары с мошкой и всюду преследующий тебя смрад убитых да запах крови. «Не дай Бог, летом долю солдатскую спытать», – говорил старик, не ведая, что внуку его суждено встать в строй именно в июне да на две с половиной тысячи вёрст южнее северных лесов, в бескрайних выжженных степях. Там, где лето круглый год, а в короткие зимние месяцы почему-то осень и весна вперемешку. Ну, а как по-другому? Военкомату не прикажешь, когда и куда тебя загнать, отдавать Родине долг, который ты у неё не брал» …
***
Увлёкшись чтением собственных записок сумасшедшего, как называл свой дневник, я не заметил вошедшего в санузел дежурного по роте.
– Вас там товарищ прапорщик зовёт, – громко объявил младший сержант и я, вздрогнув от внезапного испуга, захлопнул тетрадь.
– Чего? – переспросил Татарин
– Старшина Арутюнян в каптёрке ждёт, – объяснил Евдокимов, не скрывая презрения к нам.
– Идём, – пообещал Гафур, первым спрыгнув с подоконника и выкинув в урну окурок. – Дежурный, возьми кителя наши новые, поручи подшить.
– Что? – выражение лица младшего сержанта говорило, он и в самом деле не понимает сказанного.
– Подворотнички новые пришейте, – пояснил я, пряча в вещмешок тетрадку. – И не забудь именно дембельскую подшиву. Понял?
– Никак нет, – отчеканил Евдокимов.
– Шайтан, – вздохнул Татарин. – В пять слоёв складываешь и чёрной ниткой, и паутину не забудь. Вас, вообще, никто не учил что ли правилам приличия военнослужащего первого года службы?
– Никак нет, – упрямо повторил дежурный по роте.
– Что никак нет?
– Никак нет, это никак нет, – безапелляционно ответил младший сержант. – Я ничего не буду пришивать…
– Тебя никто и не просит, тебе по званию не положено, – усмехнулся я тупости младшего командира. – Тебе говорят, озадачь бойца какого-нибудь, знающего только, чтоб не испортил.
– Никому я ничего поручать не буду, сами себе пришивайте. Мы такие же солдаты, как и вы, и не важно, что вы старше призывом и были в Чечне. Я тоже рапорт написал, скоро уеду.
Давая нам понять, что мы с Гафуром в своей роте никто и звать нас никак, Евдокимов покинул санузел.
– Э, стой! – крикнул вдогонку Татарин и кинулся было бежать за дежурным по роте с вполне ясными намерениями, но я остановил.
– Не спеши. После отбоя посмотрим, чего он стоит.
– Рапорт он написал, неважно ему, – раздосадовано проворчал Гафур, надевая новую форму и с хорошо заметным нежеланием натягивая сапоги. – Тапочки надо достать.
– Ну, вот Евдокимов этот нам и достанет, – пообещал я уверенно, спрятав концы шнурков в берцы и потуже затянув свой вещмешок. – Пойдём, глянем, чем старшина угощать будет, а то кишки к позвоночнику пристыли.
– Не, реально беспредел какой-то в армии настал. Духи дедов ни во что не ставят, – не прекращал бурчать Татарин, пока мы не вошли в каптёрку роты и только чудом не утопли в собственных слюнках от запаха еды.
Сколько всего вкусного было на огромном столе: большие окорочка с золотой поджаренной корочкой; копчённая колбаса, нарезанная толстенными колёсами; душистая ржаная булка хлеба, разделанная на огромные дольки; нетронутый шмат сала с розовыми прожилками; в двухлитровой банке солёные помидоры и огурцы. И царствовал над этим праздником живота пузатый запотевший бутыль самогона.
При взгляде на всё это богатство, у меня пропал интерес к чему бы то ни было. Жизнь и без дембельских замашек вполне удалась.
– Ай, ребята, пришли уже, – всё так же счастливо причитал старшина. – Садитесь, садитесь, кушайте, дарагие. Как я радый, как я радый, что живые вы…
Мы уселись за стол и я, моментально водрузив на кусок хлеба колбасу, отправил бутерброд в желудок. В жизни ничего вкуснее не ел.
– Ай, кушайте, кушайте, ребята, – неустанно повторяя, Арутюнян наполнил до краёв стопки и придвинул их к нам. – Ну, давайте, ребята. За приезд ваш давайте. Ай, надо, ребята, надо.
Чокнулись и прапорщик выпил первым. Мы тоже греть не стали и через долю секунды довольно закряхтели. Хорошо пошла зараза. И ведь первый раз в жизни попробовал самогонку. Даже в деревне не решался, от одного запаха воротило, а этот ничего, толковый. Опьянел я моментально и медленно осматривая помещение, спросил:
– А каптёр где?
– Ай, какой каптёр? Зачем он мне, когда я сам лучше, – пожаловался Арутюнян, пережёвывая кусок куриного мяса. – От нового призыва толку нет совсем, никакого понятия у них…
– Так и мы без понятия были, – ухмыльнулся Татарин, вилкой доставая из банки мятый помидор. – Вспомни, как ты меня петухом обзывал, когда я ночью попался с сигаретами для дедушек. Ночью в город в самоход бегал и, как раз, вернулся, типа без палева думал, а тут ты…
– Ай, нет, вам пинка дашь, и вы понимаете уже, как надо, – возразил старшина. – А этих не тронь, они жалобы сразу пишут, в этот, как его, комитет материнский…
– Какой комитет? – переспросил я, перестав жевать. – Чего это?
– Ай, не знаешь. А почему не знаешь? Ай, они давно уже есть, – Арутюнян снова наполнил стопки до краёв. – А потому что они раньше не лезли к нам так, как теперь лезут. Они политические враги. Ай, я думаю, у них заказ, армию нашу развалить, и они это сделают. Вы меня, ребята, знаете, я зазря никогда никого не бил, не ругал, только за дело. По-мужицки, чтоб вы из армии нормальными людьми в жизнь вышли, если вас до армии не научили. Ай, вы думаете, вас там, на гражданке бить не будут, если неправильно делать будете, не по-мужски?