Король и император

– Какое? – спросил Хагбарт.

– Нашего троллеобразного приятеля здесь нет. Я имею в виду императора.

– Откуда ты знаешь?

Шеф снова улыбнулся:

– Я бы почувствовал, окажись этот мерзавец где-то поблизости. Или увидел бы дурной сон.

Много меньше дневного перехода парусника отделяло этот военный совет от другого, в котором участвовали начальники объединенных экспедиционных сил греков и римлян. Лишь эти двое сидели в сумрачной, наполненной запахом нагретого кедра кормовой каюте большой греческой галеры. Ни один из них не считал целесообразным советоваться с подчиненными. Подобно тому как раньше поступили их повелители, император Бруно и базилевс Василий, военачальники решили, что удобнее всего общаться на латыни. Оба довольно сносно разговаривали на этом языке, хоть и не любили его. Грек Георгиос научился итальянскому диалекту у неаполитанских моряков, которых презирал, считая еретиками и бабами. Германец Агилульф перенял французский диалект от живущих за Рейном соседей, ненавистных исторических врагов, претендующих на культурное превосходство. Однако оба пошли на жертвы ради возможности сотрудничать. Каждый невольно проникся уважением к талантам другого за многие месяцы, изобилующие совместными победами и завоеваниями.

– Они на юге, в дне пути, и медленно приближаются? – переспросил Агилульф. – Откуда ты знаешь?

Георгиос махнул рукой в сторону маленького смотрового отверстия, проделанного в узкой корме. Вокруг двух десятков его красных, в сотню футов длиной галер расположилась флотилия суденышек самых разных видов. Это были добровольные помощники, христианские рыбаки с севера испанского побережья, с островов и пограничной зоны между Испанией и Францией.

– Мавры так привыкли к рыбачьим лодкам, что не обращают на них внимания. Вдобавок они не могут отличить христианина от мусульманина или иудея. Каждый вечер наши лодки уходят в море и возвращаются со свежими сведениями. Я уже давно в точности знаю, где находится каждый корабль противника.

– А вдруг противник то же самое проделывает с нами?

Георгиос отрицательно покачал головой.

– Я не так беспечен, как арабский наварх. Ни одна лодка не может подойти сюда ближе пятидесяти стадиев без того, чтобы ее остановили и осмотрели. И если в ней мусульмане… – Он рубанул ладонью по краю стола.

– Почему разведчики успевают вернуться, пока неприятельский флот идет на нас? Наши лодки настолько быстры?

– Да, поскольку лучше оснащены. Видишь, какие у них паруса? – Георгиос снова махнул в сторону покачивающихся неподалеку лодок.

На одной из них, уходившей по тихой воде с каким-то поручением, уже подняли и расправили парус: треугольный кусок ткани на наклонной рее – гафеле.

– Здесь это называют «латинский парус», на их языке «латино».

Тут оба мужчины одновременно хмыкнули, выражая презрение к чудаковатым иностранцам.

– Они говорят «латино», подразумевая, – Георгиос запнулся, подбирая слово, – что-то вроде «аптус», «ловкий». И это действительно удачный парус, рассчитанный на легкие боковые ветры и позволяющий развить большую скорость.

– Почему же тогда у вас другие паруса?

– Если бы ты посмотрел вблизи, – объяснил наварх, – то сразу бы все понял. Когда нужно развернуться другим бортом к ветру, – (в латыни, которой владел Георгиос, не нашлось слова «галс»), – недостаточно повернуть гафель – палку, к которой крепится парус. Этот гафель нужно перекинуть через мачту. На лодке это не проблема, а вот когда мачта высокая и гафель тяжелый… Или судно должно быть маленьким, или команда – большой.

Агилульф фыркнул; объяснения ему наскучили.

– Итак, мы знаем, где они, а они не знают, где мы. Что это нам дает?

Грек откинулся на своей скамье.

– Наше оружие – огонь. Их оружие, о котором ты мне постоянно напоминаешь, – камни. Ты сам рассказывал, что на твоих глазах один такой корабль потопил целый флот и никто не успел даже сказать: «Господи, помилуй!»

Агилульф кивнул. Он участвовал в битве при Бретраборге, видел, как флагман Шефа «Неустрашимый» разнес в щепки флот Рагнарссонов. Это произвело неизгладимое впечатление на германца.

– Я тебе верю. Значит, враги постараются сражаться на расстоянии, а мы предпочтем подойти поближе. Наверняка они ждут ночного нападения. Но у меня есть идея получше. Видишь ли, все мои рыбаки твердят одно и то же. Эти северные корабли, говорят они, – парусники. Никто не видел, чтобы они пытались идти на веслах; по-видимому, они слишком тяжелые и широкие. Но в этих водах ветер всегда стихает в полдень, поскольку вода и суша нагреты одинаково. Вот тут-то я и нанесу удар.

– Они могут швырять камни не сходя с места, – возразил Агилульф.

– Но не через носовые и кормовые штевни. В любом случае я намерен сначала отогнать или сжечь вспомогательные суда, арабские галеры. А потом разберусь с северянами. Ведь я могу двигаться, а они нет. В самом худшем случае мы просто уйдем на веслах. Если же противник окажется слабее, мы его разгромим.

– Значит, ты зайдешь с фланга, при необходимости обезвредишь северян и потом с моря ударишь в тыл арабской армии. А я буду теснить пехоту и конницу по фронту.

Георгиос молча кивнул. Оба понимали, что в их генеральном плане возможны любые изменения. Но теперь каждый знал, что думает другой и как поступит в том или ином случае. Они еще не проиграли ни одной битвы и даже стычки, пройдя через все северо-западное Средиземноморье, от берега до берега.

Агилульф встал:

– Годится. Мои воины, предназначенные для твоих галер, уже оповещены. Они будут ждать на берегу за час до рассвета, со всеми припасами. Вышли лодки, чтобы забрать их.

Георгиос тоже поднялся. Мужчины обменялись рукопожатиями.

– Хотел бы я, чтобы здесь был император, – неожиданно сказал Агилульф. – Я имею в виду моего императора.

Георгиос пренебрежительно хмыкнул и закатил глаза:

– Он твой император, а не мой. Мой император и даже тот дурень, что был перед ним, не стал бы на этом этапе войны гоняться за какой-то реликвией.

– В последнее время она помогала Бруно, – сказал Агилульф со всем почтением к монаршьей непогрешимости, какое только мог изобразить.

Глава 9

– Расскажи мне еще раз об этом проклятом… – Бруно, император Священной Римской империи, защитник веры, гроза еретиков, вероотступников и язычников, оборвал фразу.

У него выдался трудный день. Еще один трудный день. Здесь, в этой пересеченной ущельями стране, где Франция соединяется с Испанией и одновременно отделяется от нее высокими Пиренеями, в каждой деревне был замок на скале, и большинство из них называлось не иначе как Пигпуньент, «Остроконечная Вершина». Вот почему здесь окопалось так много мусульманских бандитов. Но с этим покончено. Император очистил от нехристей эту землю. И теперь, когда он вправе ждать благодарности и помощи от христиан, избавленных им от врагов, его встречают упрямым сопротивлением, запирают ворота, отгоняют в горы стада, прячутся в неприступных жилищах. Правда, не все. Если верить баронам, которые приняли его сторону, сопротивление оказывает только некая еретическая секта, давно обосновавшаяся на пограничных землях. С ней вели непримиримую войну многие поколения католиков.

Проблема заключается в том, что, по всеобщему мнению, тайну Святого Грааля хранят именно эти еретики. Если Грааль существует – а Бруно страстно верит, что он существует, точно так же, как Святое Копье, на котором держится его власть, ранее существовало, затерянное среди язычников, – реликвия спрятана еретиками на одном из этих скальных пиков.

И поэтому император решил покорить врагов, сжечь, разгромить, запугать, подкупить или выманить из их горных берлог. Иногда это получалось, иногда нет. Сегодня был плохой день. Яростное сопротивление, ворота, недоступные для камней тяжелой катапульты, – и двадцать славных братьев из ордена Копья полегли вместе со многими воинами, набранными с помощью баронов в Южной Франции.