Сказка про монаха

Крестьянин улыбнулся. Совсем по детски. Встал и с поклоном ответил:

— Зовут меня Ли Шестой. А еще иные кличут Большой Шестой…

— Точно большой, — подтвердил монах, выразительно смерив взглядом рост попутчика. — А из каких Ли, уважаемый? Фамилии в этих местах встретишь не часто, все чаще деревню поминают…

Крестьянин заулыбался польщено.

— Это вы правы. Только деревни-то все почитай внизу остались, а как повыше в горы, народ все почтенный… хоть и не богатый… — Ли вздохнул горестно. — Дворами живем. Еще, почитай, с первых династий.

— Ого…

— А то… Мы вот аж в родстве с Белым Князем состоим.

— Это как? — И-Жэнь аж остановился. — У него ж фамильное имя другое было.

— Другое-то другое. Звучит иначе, а пишется одинаково.

Монах (теперь, когда он упомянул подорожную, его можно было бы называть и усэном — иноком-воином) кивнул понятливо — разное произношение одной фамилии встречалось не редко. Впрочем, бывало, что менялось не звучание, а иероглиф.

— А поближе кого не назовешь?

— А как же, назову…

«Спроси человека о его семье — обретешь родственника», — гласит народная поговорка. Так получилось и в этот раз, хотя разговор получился таким же длинным, как и цепочка родства, связывающая собеседников. Заодно выяснили подробности жизни каждого, обсудили погоду, урожай, цены на соль, прелести жизни в диком юэском пограничье — путь монаха начался аж в предгорьях Юэшаня (тут Большой Ли только охнул потрясенно, хотя иной собеседник понял бы это раньше по жестковатому северному говору). Не забыли вспомнить и обиды, чинимые забывшими свой долг чиновниками. Ли при этом так завздыхал, что разговор как-то сам собой затих. При прошлом Сыне Неба жилось лучше… За разговором любая дорога короче, в молчании каждый шаг равен тысяче. Потому, скоро Ли спросил вновь обретенного родича:

— Почтенный. Вы бы рассказали чего. А? Говорят, монахи мастера истории сказывать, а?

— Хм… — неопределенно выдал «святой человек» и встряхнул бочонок, прислушиваясь к всплеску… Жидкости за время пути поубавилось.

— Расскажите, а?

Вот чего И-Жэнь не умел, так это рассказывать. Приключений в жизни хватало, а вот умения поведать их другому… Зато опять вспомнился наставник: «Главное в притче, чтобы слушатель узнал себя»…

— Повстречал однажды монах торговца вином, вот прям как я тебя… — монах прервался, подбросил движением тела бочонок и перехватил его поудобнее, — а у того, как раз так же ременная лямка порвалась. Вот и вызвался добрый хэшан помочь страдальцу… — начало получилось правильное, Ли заулыбался. Теперь требовалось найти в повествовании ту неправильность, несоразмерность, каковая и нуждалась бы в поучительном финале…

Думать долго не понадобилось. У-сэн, тихонько хмыкнув, продолжил:

— И вот, когда добрый монах понёс вино, он вскоре начал уставать, и часто присаживаться передохнуть — совершая при этом множественные глотки, дабы укрепить свои силы…

В изрядно опустошенном бочонке сильно плеснуло вино, и рассказчику пришлось опять поправить ношу.

— Тогда торговец забеспокоился — жадность одолела его — ибо незваный помощничек хлебал так, как и подобает истинному монаху. Однако, он не мог придумать предлога, такого, какой помог бы ему спасти своё добро не потеряв лицо…

Торговец вдруг засмеялся.

— Это вы про меня, наверное, рассказываете, добрый человек. Точно, настоящий хэшан… И про жадность вы тоже правы. Да все лучше, чем на землю или разбойникам…

— Ну так где их нет? — ухмыльнулся И-Жэнь. — Ничего. Со мной не бойся разбойников. — Он выразительно качнул чень-дао. И поймал в глазах собеседника странный отблеск тоскливой, безнадежной зависти.

И-Жэнь вспомнил недавние слова Ли о семье и безуспешной торговле. «Вот ведь прижало человека. С чего подать платить?.. К горным братьям тоже не подашься — такому вахлаку там делать нечего… Занимать в долг у кого-то будет». Обычный сюжет, который заканчивался кабалой — процент займа рос, чтобы отдать его, приходилось занимать опять и опять, все более попадая в зависимость обязательства. До тех пор, пока жить становилось невмоготу. Но до этого, вроде, еще не дошло, и потому монах не расстроился еще одной истории несчастий — мир вообще юдоль страданий, а не Нирвана.

В животе заурчало. Разбуженное хмелем нутро стало требовать более тяжелой пищи.

— Вы, господин, может, лепешки попробуете? — спросил Ли. Не услышать столь громких требований он не мог. — Рад буду отдать вам половину.

— Ага, давай, — быстро согласился И-Жэнь.

Они скоро нашли подходящее место — небольшую поляну у дороги — и расположились с удобствами в тени под молодым дубком. Монах привалился к дереву спиной и закрыл глаза — блаженная легкость разливалась по телу, кружила голову. Хорошо.

В ветвях, воспользовавшись молчанием путников, засвистала пичуга. Рядом зажурчала разливаемая по сосудам жидкость. Судя по запаху та самая. Из дикой сливы. Ветер шумел листвой, по лицу тепло топтались лучики солнца, вспыхивали красным на закрытых веках.

— Готово, господин, прошу вас, — позвал Ли.

И-Жэнь открыл глаза и выпрямился, чуть качнувшись — вино таки ударило в голову.

Лепешка оказалась вкусной…

— Так ты, значит, без навару домой топаешь?

— Да.

— Да-а, незадача, — протянул в ответ монах. Встряхнул головой и сфокусировал взгляд. — Я бы купил его у тебя… да, понимаешь, обет давал не покупать вина… Ну и… — он сделал неопределенное движение рукой, — денег нет.

— Э, какая плата с хэшана? Это вы мне помогли, все равно вино или самому пить или… — он вздохнул.

Оба молча вцепились зубами в половинки лепешки. И за хрустом жующих челюстей не сразу услышали неторопливый цокот копыт. Монах встрепенулся первым:

— Лошадь, вроде?

Коня в этих горах мог позволить себе человек богатый и знатный, что бы последнее слово ни значило. Прокормить-то эту скотину труда бы не составило, но зачем кормить того, кто в крестьянском хозяйстве почти не пригоден? Здесь больше нуждаются в волах, мулах, да ослах, используя сильных и выносливых животных и в упряжке, и под вьюки. На лошадях только ездят. Те, кому зазорно седлать мула или громоздиться на осла…

Ли, однако, судя по выражению крупного лица, встрече со знатным человеком не радовался. «Боится?» — задался вопросом монах, нисколько не заботясь о своем нечаянном спутнике — опыт пройденных дорог научил тревожиться только о себе, оставляя встречным самим разбираться с собственными бедами, в коих они сами и были виноваты. А если и не были, то… все по Воле Неба и не одинокому у-сэну противиться Ему. Но и чужие страхи оставлять без внимания не стоило — этому тоже научила дорога.

Из-за кустарника скрывавшего поворот появилась примечательная группа. Верхом был только один — высокий парень в длинном платье, перехваченном на талии воинским поясом. Небрежный узел с бронзовой заколкой на затылке и свободно падающая волна длинных темно-русых волос. Пальцы уверенно держали повод, не перетягивая его, но и не давая лишней свободы животному. Ноги в нарядных желтых сапогах с короткими голенищами упирались в деревянные с железной оковкой овалы (наверняка еще со времен начала династии) архаичных стремян. Справа от передней луки седла торчала рукоять прямого меча-цзяня. Но, только рассмотрев лицо молодого человека, у-сэн подумал про себя: «Опасен». Слишком напряженные губы и слишком жесткий взгляд. Как у человека ищущего самоутверждения.

Двое других, шедших пешком, одеты были заметно хуже, однако, отличаясь от обычных крестьян неуместным качеством ткани грязной и трепаной одежды. Короткие солдатские мечи, да крепкие дубинки в три локтя длиной и вовсе рассеивали последние сомнения о профессии их хозяев. Даже без учета того, что последний из путников нес на плече тяжелый да-дао с клинком из плохой стали.

Ли, сидевший в тени рядом с монахом, резво вскочил и тут же склонился в почтительном поклоне, сверкнув лысеющей макушкой.