Страница 14 из 18
Глыба выскользнула и грохнулась на пол – будто рванул снаряд, разлетевшись синеватой шрапнелью.
Второй брюнет отскочил и отчаянно заорал, мешая свои и русские слова:
– Ман ба шумо гуфтам, номер дома другой. Что теперь, ахмак шумо! Мизбон Помир деньги теперь штрафует, чаханнам.
Белка вдруг дёрнула Дьякова за руку, завизжала:
– Что с ним?
Абсолютно бледный Конрад с остановившимся взглядом поднимался из-за стола. Слепо шарил рукой, роняя стаканы, сахарницу… Прохрипел чужим голосом:
– Мизбон Помир. Хозяин Памира.
Пошатываясь, подошёл к растерянным грузчикам, навис:
– Мин ана?
– Чего? Не понимай, – поразился первый брюнет.
Дьяков, замерев, смотрел в обтянутую светлым плащом спину. Взбешённый Конрад схватил брюнета за грудки, затряс, закричал:
– Мин ана? Шину исми?
Второй гастарбайтер промямлил:
– По-арабски. Совсем глупо. Спрашивает, кто он такой и как его зовут.
– Я откуда знай? – удивился первый грузчик.
Конрад бросил жертву. Перевёл тяжелый взгляд на второго таджика – тот попятился в ужасе, выставив вперёд руки и лепеча:
– Не убивай меня, дэв, я не знаю твоего имени.
Конрад посмотрел на разлетевшиеся по кафе куски льда. Нагнулся, поднял один к глазам. Прошептал:
– Ях. Лёд. Кругом один лёд. Холодно.
Белка рванулась первой, Игорь за ней. Девушка вцепилась в рукав неузнаваемого Конрада, трясла, просила сквозь слёзы:
– Ну хватит, хватит! Вам плохо? Что с вами?
Дьяков поддержал:
– Врача, может, вызвать, Анатолий Ильич?
Конрад ударил взглядом – Дьяков замер. Пошагал к витрине с висящей на рукаве девушкой, бормоча:
– Не Анатолий. Рамиль знает, кто я. Надо проломить лёд.
Стряхнул Белку. Ударил кулаками в витрину, та загудела, но выдержала. Схватил пустой стол с тяжёлой мраморной столешницей, поднял легко, развернулся – и швырнул.
Орал ошарашенный бармен, скулили от ужаса грузчики, в голос рыдала Белка, с чудовищным грохотом рушилось многометровое стекло.
Конрад дождался, когда упадут последние обломки витрины, и шагнул в получившийся проход.
Когда очнувшийся Игорь выскочил на улицу, она была уже вымершей. Голой, будто выжженная злым солнцем пустыня. Забежал в одну арку, в другую. «Колодец», тихий до звона в ушах: не треплются воробьи, не стонут дверные пружины.
Никого.
– Товарищ! Я здесь на проспект выйду?
Дьяков вздрогнул, обернулся. Брюнетка появилась невесть откуда: выгоревшая пилотка с зелёной звёздочкой, тонкая белая шея, торчащая из ворота мешковатой гимнастёрки, словно ландыш из ржавой консервной банки. Плечевой шов сползал чуть ли не до локтя, карабин оттягивал узкое плечо и казался неуместным, как швабра в руке художника. Кино снимают?
– Товарищ! Неужели трудно ответить?
Девушка нахмурилась, оттолкнула и скрылась в арке с обшарпанными боками.
Игорь сглотнул. Очнулся и бросился вслед – спросить о Конраде.
В прохладном туннеле пусто. В просвете – зелёный борт старинного грузового автомобиля.
– Красноармеец Дубровская! Почему опаздываем?
– Заблудилась. Виновата, товарищ старшина.
– Понаберут в армию всяких. Как ты в поле расположение части разыщешь, если в городе блудишь? В кузов, живо.
Хлопнула дверца. Рявкнул двигатель, синий дымок выхлопа проник в арку. Дьяков поспешил наружу: на проспекте – ни одной машины в час пик. И «полуторка» исчезла.
Игорь шагнул на мостовую, озираясь. Ерунда, бред. Куда же пропал Конрад? Куда делись машины, люди, птицы?
– Посторонись!
Дьяков едва успел отпрыгнуть на тротуар: вдоль проспекта плыл серый кит аэростата. Он был огромен, нетороплив и погружён в себя, словно набирался сил перед полётом. Левиафана удерживали за подвешенные к раздутым бокам верёвки одетые в шинели девушки. Второй от тупого носа шла красноармеец Дубровская – та самая, которая пять минут назад уехала в кузове «полуторки».
На её посиневших щеках проступали сочащиеся гноем пятна. Глазницы вдруг опустели, провалились, превратились в чёрные ямы.
– Посторонитесь, гражданин. Не препятствуйте движению.
Пожилой с четырьмя треугольниками в голубых петлицах подошёл вплотную. От него пахнуло гнилью. Сквозь разодранную гимнастёрку виднелось расползающееся исподнее в бурых заскорузлых пятнах.
Игорь отшатнулся к стене. Всхлипнул, рванул пуговицу и просунул ладонь под рубашку, пытаясь зажать пляшущее в бешеной скачке сердце. Замутило, жёлтая пелена застила глаза, всё вдруг закружилось, завизжало, как двигатели вражеского самолёта – того самого, который не должен был пропустить к городу аэростат заграждения.
– Дяденька, вам плохо? Дяденька!
По изнывающему, истекающему горячей асфальтовой вонью проспекту ползла бесконечная пробка. Светловолосая девочка лет семи теребила за рукав, заглядывала в глаза:
– Если плохо, надо в «скорую» звонить. Только у меня мобильника нет, мама говорит, что потом купит, с квартальной премии. Дяденька, это когда?
Игорь мотнул головой, глубоко вздохнул. Звон в ушах отступал, и сердце грохотало реже, но всё равно сильно, словно пыталось выбить дверцу грудной клетки. Вспомнил про ребёнка:
– Что «когда»?
– Ну, эта… Квартальная премия. В классе у всех мобильники, меня лохушкой дразнят.
– Не знаю.
– Жалко. А у вас есть мобильник? Айфон, наверное, – девочка горько вздохнула. – Будете в «скорую» звонить?
– Нет, не буду.
– А меня Настей зовут. Все уехали, кто на море, кто на дачу, я, как дура, одна в городе. Потому что денег нет, и дачи нет, и смартфона. Ничего нет, просто какой-то кошмар. А дяденька воронёнка спас. Он совсем подрос. Воронёнок, конечно, подрос, а не дяденька. Про дяденьку я не знаю, я его не видела больше. Мама говорит, что пора выпускать на волю, а я не хочу.
– Детка, ты меня заболтала вконец, – прохрипел Игорь. – Спасибо тебе за заботу, но у меня дела.
Пошагал к кафе.
– А воронёнка Конрадом зовут! – крикнула вслед девочка.
Игорь вздрогнул, обернулся.
Как ни странно, девочка не исчезла. Так и стояла: жёлтые косички с выбивающимися «петухами», белое платьице и сползший гольф на левой ноге.
Вернулся в кафе. Грузчики исчезли, уборщица собирала гремящие осколки стекла и обломки льда в ведро, бармен кричал в трубку:
– И ушёл! Витрина вдребезги. Да вызвал ментов, сказали – ждите…
Белка уже перестала плакать, хлюпала красным носиком. Спросила:
– Ты видел его глаза?
– Что? Да, глаза. Бешеные глаза.
– Да не то, – нетерпеливо махнула рукой девушка. – Они чёрные.
– Может быть, – рассеянно сказал Дьяков.
– Ты идиот? – рассердилась Белка. – Не заметил? Не знаешь, какого цвета глаза у твоего друга? Они были голубые, понял? Голубые! А стали чёрные! Как будто другой человек теперь.
– Другой?
Дьяков сел на стул, пробормотал:
– Теперь. Можно подумать, кто-то знает, кем он раньше был.
Часть вторая
Рамиль
14. В горах
Памир, лето 1940
Вернуться засветло не успели. Чёрное небо накрыло закопчённым казаном, первые звёзды, заспанно помаргивая, украсили ночь.
Илья бросил поводья: в темноте лошадь лучше найдёт дорогу, если ей не мешать; шуршали камешки под копытами, впереди фыркал злой жеребец Рамиля, камертоном звякала сбруя, словно отвечая ей, хором трещали цикады.
Начался спуск. Илья откинулся назад, почти касаясь лопатками лошадиного крупа. Зашумел горный ручей, на берегу которого – лагерь экспедиции.
– Припозднились, начальники, – сказал пожилой таджик из обслуги. – Плов остыл. А подогретый плов совсем не то. Не то, эх… Обещали же к полудню, я старался, зря только девзиру потратил. Если бы знал…
– Хватит ныть, – перебил Рамиль. – Коней прими, забери образцы у Ильи Самуиловича.
– Я сам, – возразил Горский. – Опять в кучу свалят, потом не разобраться.