Паранойя

первое черно-белое отступление

…Пленка слегка исцарапана: словно это старые архивные материалы. Зато звук этой громкой сцены боя - сегодняшний, шестиканальный. Так бывает со снами и воспоминаниями.

Крохотный аэродром на краю лежащего в горной впадине африканского городка. Солдаты еще пытаются удержать ближние подходы, но сверху, в стрекоте стрельбы, в разрывах мин и реактивных снарядов, спускаются повстанцы. Старый армейский газик со снятым верхом и пробитым задним колесом козлом прыгает по выбоинам, проскакивая между воронками разрывов. За рулем - мужчина (как мы скоро поймем - отец Веры), рядом - ее мать, сама двенадцатилетняя Вера на заднем сидении, в окружении багажа. Ей и страшно, и любопытно. Газик, минуя сорванные с петель решетчатые ворота, выскакивает на летное поле, где в начале полосы уже запустил двигатели небольшой турбореактивный самолет советского производства. Спущен трап, возле него -суета спешной посадки.

И тут наперерез джипу выскакивает откуда ни возьмись открытый броневичок, полный стреляющими повстанцами. Граната попадает прямо под передние колеса газика, он взлетает в воздух и обломками оседает на пыльную землю. Броневичок огибает обломки, направляясь к самолету. Вера приходит в себя и видит рядом мертвых родителей.

– Мама! - кричит. - Папа! - и трясет их, словно пытаясь оживить. Потом хватает валяющийся рядом ручной пулемет и начинает яростно, остервенело палить вслед удаляющемуся броневичку. Попала! Еще попала! Двое повстанцев вываливаются на землю. Броневичок замирает, разворачивается, направляется к Вере, осыпая пространство перед собою пулями. Вера, укрываясь за обломками, меняет магазин, продолжает палить по броневичку:

– Вот вам! Вот вам! Вот!!!

Но машина неумолимо приближается. И тут, словно с неба спустившись, материализуется мощный харлей… За рулем - человек, в котором мы могли бы признать того, джинсового, с телевидения, - только лет эдак на пятнадцать помоложе. Джинсовый хватает Веру поперек, бросает на бак, как на седло коня, и гонит, провожаемый стрельбой из броневичка, к трапу самолета. Тот уже опустел и вот-вот поднимется. Джинсовый с Верой на руках успевают в последнее мгновенье, когда самолет уже начинает разгон.

И - в грохоте стрельбы и взрывов - тяжело взбирается в небо…

Закадровый монолог:

– В общем, спас ее Василькин. Был у нас такой… в девяносто первом ушел в отставку. По принципиальным, можно сказать, соображениям. Хотя так я его принципов и не понял. Они с ее отцом дружили. Он сейчас на телевидении, на первом канале, шеф безопасности. Вернулись в Москву, она - можешь представить? - настояла пойти… в Суворовское. Как дочь погибших офицеров. Доби-илась… Пристроили… на особом, можно сказать, режиме. Приходящей. Закончила с отличием. Потом - в виде исключения - сразу в академию…

Возвращаемся в кабинет:

– …А вот у меня тут задержалась… Тиром заведует. Инструктор. Ее даже сам Армен признал! Короче, рекомендую, можно сказать. И, если настаиваете - ручаюсь головой.

– Ну ладно, зови, познакомимся.

– Да она, можно сказать, в приемной уже сидит.

Петрович нажал кнопку интеркома:

– Воронович здесь? Пускай заходит…

Дверь отворилась. На пороге появилась Вера. И обменялась с Косячковым пристальными, оценивающими взглядами. Взглядами равных…

…В "черном кабинете" находилось четверо: Петрушин за собственным столом, рыжий, моложавый Чубарь и представительный Кравченко в удобных кожаный креслах и, наконец, ничем не примечательный молодой человек, опасливо перетаптывающийся в дверях.

– Будет для вас другой вариант, - обратился Чубарь к молодому человеку. - У вас находится Ростропович в гостях. Ростропович едет на машине в Финляндию. Вы садитесь к нему в машину, ничего не оформляйте, а мы поможем вам доехать нормально. Вам уже заказан самолет из Хельсинки в Турцию. И спокойно полетите в Турцию. Все будет нормально. Только одно главное: вам нужно будет прожить в Турции месяца четыре-пять, поэтому возьмите побольше денег с собой, чтобы все было нормально и не было проблем. Иначе ваша жизнь… Вас схватят буквально у трапа самолета.

– Понял. Спасибо, понял, - благодарно закивал молодой человек. - Я все сделаю, как вы сказали. Я… конечно… я в приемной, если можно… - и вышел из кабинета.

Оставшиеся помолчали, переглянулись друг с другом.

– Я не уверен, - нарушил тишину хозяин, - что Борис Николаевич сочиняет. Приказ Бориса Николаевича будет… прекратить.

– Я же говорю, что тут язык совершенно однозначный, - продолжил Чубарь. - Только в лоб ему сказать, что либо заткнетесь, ребята, либо посадим. Все! У нас материалов столько с документами, что хватит лет на пятнадцать каждому, про все воровство, про все убийства, про всю кровь, которая за ними стоит. В полном объеме. И лежит в достаточно надежных местах… Во многих местах это лежит. Если с любым из нас что-то происходит, мгновенно эти материалы публикуются. Схему я лично проработал до мельчайших деталей, сделал два месяца назад, потому что я знал, с кем имею дело. А сейчас картина такая: либо они затыкаются, либо посажу совершенно однозначно. Можете от меня лично им передать в качестве привета…

Стоп-кадр. Щелчок фото-затвора. Камера наезжает сперва на Чубаря. Закадровый голос:

Валерий Чубарь. Вице-премьер правительства. Начальник штаба по выборам президента.

Потом - на Кравченко.

Андрей Кравченко. Работник аппарата Президента. Член штаба по выборам.

Кадр оживает…

– Я к этой роли не подхожу, - возразил Петрушин. - И поэтому делать этого не буду. А Осинкер сможет это сделать? Он же с ними там вроде по контакту дружит.

– Да нет, - вмешался Кравченко. - Осинкера сажать вообще не должны. Он там хорошо… в контактах.

– Сергей, поговори с двумя, - довольно властно распорядился Чубарь.

– Ясное дело: вот здесь нас в штабе познакомить.

– …это дает возможность…

…Вставив кодовую карточку в щель замка, Вера открыла дверь и вошла в каморку без окон, где безустанно крутились магнитофонные бобины и так же безустанно строчила стенографические каракули немолодая женщина в наушниках.