В лабиринтах убийств

А еще я обожала свою начальницу. Да, Валентина Ивановна была осколком прошлого, но каким восхитительным. И выражалась она всегда правильно и торжественно, полностью строя предложение и употребляя слова, которые давно вышли из нашего лексикона. Например, туалет она называла уборной, зимний шарф для нее был только кашне, а плечики для одежды – тремпелем. Еще она говорила: «вероятно»:

– Вероятно, сегодня Вам, Тамара, будет над чем потрудиться.

Или вот еще:

– Томочка, будьте добры, никогда не употребляйте слова-паразиты: «Вот», «Ну», «Значит».

Правда, шикарно? Кто сейчас так тревожится о чистоте языка?

За спиной ее величали «бабушкой», хотя внешне она выглядела совершенно наоборот. Легкая походка, мягкий взгляд, на лице всегда улыбка. Валентина Ивановна принципиально не носила брюк и черных колготок, а придя на работу, доставала из шкафа строгий «английский» пиджак и «лодочки». Если ей предстояли деловые встречи на выезде, она переобувалась в любимые туфли в машине.

Как-то раз я застала Валентину Ивановну сидящей с красным лицом.

– Давайте срочно измерим давление, – перепугалась я. Валентина Ивановна небрежно махнула рукой:

– Пустяки, не обращайте внимания. На голове перестояла.

Довольная произведенным эффектом, она доверительно сообщила:

– Стойка на голове дает приток свежей крови к голове. Клетки мозга обновляются, улучшается мыслительная способность, голова становится легкой и ясной. Весь организм омолаживается и очищается от токсинов. Так что, Тамара Николаевна, готовьтесь, буду Вашей начальницей вечно.

Чтобы соответствовать духу времени, в Департамент назначили нового заместителя – выпускницу Академии управления. Поговаривали, что скорее всего сыграли роль ее нежные отношения с кем-то из руководства. Алиса – так ее звали, являлась воплощением всего современного: от хорошего английского до плоского лэптопа под мышкой. Фурией носилась она по коридорам Департамента, с телефонной гарнитурой, свисающей из уха, на бегу бросая отрывистые указания. Следом мчалась свита приближенных. Девица наверняка была обучена всем современным технологиям, но делать что-то самой принципиально считала ниже своего достоинства.

Хотя мы с ней и были примерно одного возраста, я безоговорочно примкнула к лагерю старорежимных. С этого момента со мной Алиса общалась в крайних случаях, а при разговоре брезгливо морщилась. Жизнь вскоре прояснила, кто выиграл в этой неравной войне.

На Пасху «бабушка» одаривала подчиненных разрисованными пасхальными яйцами ручной работы, не забывая никого, даже хмурую уборщицу Орысю. Исправно ходила на всенощную службу, повязав на голову изящную итальянскую косынку. Из новогодних праздников привечала только рождество и крещение.

– Не думайте, Томочка, я не всегда занудной бюрократкой была. Я ведь тоже была молодой и активной («Вы и сейчас активная», хмыкнула я про себя). А еще слегка небрежной и циничной. Это было модно сорок лет назад.

Валентина Ивановна слегка встряхнула головой, изящно выставила ножку в «лодочке» и с хитрым прищуром посмотрела на меня. Дело происходило в городском музее, в котором готовилась выставка, посвященная «шестидесятникам». «Бабушка» обвела рукой витрины с черно-белыми фотографиями, «слепыми» копиями самиздатовсокго творчества, рукописными нотами и мечтательно продолжила:

– Это ведь и обо мне тоже. Я – частичка той жизни. Это я до хрипоты спорила о преимуществах фолка над кантри, поэзии над прозой. Это моими кумирами были Хемингуэй и Селинджер. Я сравнивала себя с их героями и находила много общего, прежде всего – разочарование от утраты идеалов. Это я открыла для себя Булгакова с его вечным Мастером. У меня до сих пор на антресолях хранятся зачитанные до дыр журналы «Иностранки» и «Нового мира». Не все могла достать и тогда записывалась в очередь в библиотеку и ждала, иногда месяцами.

Она внимательно всмотрелась в групповую фотографию празднично одетых людей, отвела взгляд и с усмешкой закончила:

– А еще женщины именно тогда стали носить брюки, и это была, пожалуй, единственная частичка моды, которой я не поддалась.

Я невольно глянула в указанном направлении. Черно-белое фото изображало компанию людей, сидящих и стоящих в тени деревьев. Видимо, друзья собрались на природе или чьей-то даче. На дальнем плане, у овального стола, сидел длинноволосый мужчина в светлом «гольфе» и сосредоточенно глядел в объектив. Рядом с ним стояла улыбающаяся девушка с короткими вьющимися волосами в черном платье с белым воротничком. За ее спиной – стройная женщина в белой блузке и черных брюках. Волосы у нее были стянуты сзади в тугой узел. На первом плане, в плетеном кресле сидел усатый мужчина, одетый в спортивную куртку. Ему положила на плечо руку импозантная брюнетка с прической в стиле 60-х.

Надпись внизу гласила: «Групповая фотография из личного архива «шестидесятников». Чем-то она притягивала меня. Наверное, тем, что сильно напоминала черно-белые телефильмы моего детства. Где героини в платьях-мини с шикарными прическами задумчиво курят и хмурятся. Где герои в белых рубашках с закатанными рукавами обнимают за плечи героинь, шепчут им на ушко нежные слова и пристально смотрят в глаза. И музыка – тревожная и волнующая. То, что киношные герои искали справедливость и спорили о счастье, только добавляло желания именно по ним выстраивать свою жизненную программу. Темное зло и белое добро. Все правильно, так и должно быть в жизни. Где-то там, в гуще важных дел, в центре главных событий видела я свое будущее. Среди красавиц-женщин и надежных мужчин. Нет, определенно в этой фотографии было что-то еще. Что-то, что я никак не могла уловить.

– Еще модно было бунтовать, – прервала мои ностальгические размышления «бабушка», остановившись перед стендом с суровыми листками судебных приговоров. – Но в дозволенных рамках и для узкого круга. – При этих словах она как-то криво усмехнулась. – Нас это устраивало. И весело, и не страшно. Была у нас веселая кампания друзей из творческих кругов. Сообща придумали такую серьезную антиобщественную акцию – колядование. Сколотили агитбригаду из неженатых и незамужних, все по правилам. Сшили костюмы по эскизам, присланным знакомыми из Канады, разучили «Щедрика» и пошли колядовать по квартирам городской профессуры и театральной элиты. Встречали везде радушно.  Хозяева щедро одаривали – в основном напитками и закуской. Уже на обратном пути нашу группу с палкой, украшенной засушенными колосьями и ветками калины, остановила бдительна милиция. Повели в участок, проверили документы, – все хулиганы оказались вполне приличными студентами и творческими работниками. На радостях все вместе основательно отметили запрещенный праздник, затем хором спели «Щедрика». В финале вынесли в милицейский дворик дидуха и торжественно сожгли в урне.

Валентина Ивановна, растроганная возвращением в юность, присела на банкетку отдохнуть и попросила меня сходить к методисту и принести несколько экземпляров выставочных каталогов. Затем усадила меня рядом и медленно заговорила, бережно листая глянцевые страницы. Я застыла в благоговейном молчании.

– Вот так мы, Томочка, и жили. Как-то на Новый Год отправились в Карпаты. Устроили восхождение на Говерлу. Тогда редко кто поднимался на эту вершину. Всех манил Эльбрус и Ай-Петри. Мы решили сломать традиции. С собой взяли мешок сырой картошки и бутыль спирта. Пожалуй, тогда я единственный раз изменила принципам и облачилась в штаны. Целый день поднимались вверх вереницей, с детишками и гитарами. Всю новогоднюю ночь пели народные песни и танцевали вокруг костра на горной вершине. А над головами – огромное небо и Полярная звезда…

Мне трудно было представить молодую «бабушку» в компании усатых диссидентов, пляшущей вокруг заснеженных елей под звездным небом. Но тем не менее, дело обстояло именно так. По крайней мере, наша уборщица Орыся, которая совсем не была похожа на уборщицу, а больше – на отставную балерину – такая же хрупкая, стройная, с седым «ежиком» волос и жестким взглядом, услышав, как я в курилке в красках расписываю Милке «бабушкино» прошлое, подтвердила, что все так и происходило.