Страница 7 из 15
– Мы сор, который после молотьбы выметают из мельницы. А они – зерна. То есть, достойнейшие среди нас. Матерям могут служить и подле них находиться. Цвет того, что вокруг различают. Оттенки, значит, всей жизни.
– Аррш зорб! – Вырывается у опешившего Уолласа. – Так я тоже цвет вижу.
Им вроде хочет что-то сказать. Хлещет взглядом из-под белесых ресниц, но лишь крепче начинает спешить, выплевывая указания встречным батракам.
Уоллас потерянно смотрит наверх. Небо усыпано перхотью звезд.
Прежде ему дозволялось отираться лишь у черного входа на кухню. Он впервые внутри. В трактире оказывается ожидаемо опрятно и по эльфийским меркам уютно. Ясно с первого взгляда, что здесь справное хозяйство ведут. За «У Тохто» даже гордость берет. Хорошо быть частью достойного дела.
Темно как в пещере, люди бы посшибали углы. Во всем зале нет ни одного свечного огарка или даже тощей лучинки, только в углу пылает массивный, с нахлобученным глиняным клобуком очаг. Он прикрыт железным забралом, – сквозь щели пыльную темень секут линии отблесков пламени. Ставни распахнуты, в дверной проем и духовые оконца вползает влажный ночной воздух. Со двора тянет стоячей водой, жабами, плесенью, и болотная вонь смешивается с запахами трактира.
Потолок в общем зале высокий, двухскатная крыша покоится на могучих балках распоров. С ее изнанки свисают косматые, похожие на еловые темно-зеленые ветви, усыпанные кругляшами крохотных шишек. На вид они свежие, полные соков, будто вовсе не срезанные, – и сруб трактира вновь представляется живым существом, готовым грузно встряхнуться и на чурбанах ног двинуться в сторону Леса.
Уоллас смотрит на пол, устланный рубленым камышом. Обычные болотные дрыщины. Их меняют каждые несколько дней. И наверху обычный кипарисовый лапник, закопчённый трубочным чадом. И вообще, все здесь обычное.
Размером комната похожа на ту, что держал Том в родном Акенторфе. Уоллас прикидывает: его свободных шагов от стены до стены не меньше двадцати получается. Вширь идти тоже не близко. Справа устроена ниша, в ней вроде как для гостей стойла. От общего зала закутки со столами отделены простыми перильцами и занавесями, с таким же узором, как простынь на входе.
Рядом с очагом имеется стойка. За ней два нарядных работника разливают травяные настройки, грибное пойло для ухарей, да сладко пахнущую бражку из паданцев. На щербатой столешнице уже выставили ряды плошек с лопнувшими посередке орешками.
Простая обстановка лоснится, истертая локтями да задницами, но дерево все еще крепкое. Долго прослужит. От больших, душ на десять столов с длинными лавками тоже тянет запахом кипариса.
Сейчас мебель сдвинута, столы составлены сзади под стенкой. Батраки вымели из центра камыш, на пол набросали свежей земли и хорошо утоптали. Теперь кряхтят, лавки подтаскивают, устраивая их по кругу. Намечается развлечение, – танцы или местные игры.
В дальней части трактира устроились на чурбанах музыканты. Пара стариков собирается налаживать инструмент. Выглядят они любопытно: длинные, до крестца крысиные хвостики кос, глаза с бельмами, лица точно из извести в спешке кромсали. Их кожаные одежды расшиты бляшками и бубенцами, бряцающими при малейшем движении, а инструмента хватит на пяток музыкантов. Тут и многострунные лютни, и трещотки с круглыми бубнами, даже набор дырчатых дудочек, стянутых вроде плота. В ногах стоят бочки, а к ним пристроены бурдюки, таких Уоллас прежде не видел, – из округлых боков торчат узловатые палки свирелей.
Уоллас представляет, как все это может шуметь. Ему уже доводилось слышать эльфийскую музыку. Разбитную, ухабистую плясовую, с пьяными песнями, – и другую, хриплый плач, рвущийся из глоток рабов. Слов Уоллас не разбирает. Оно даже к лучшему.
Затем внимание Уолласа привлекают трактирные украшения: «У Тохто» убран сухостоем в простых глиняных крынках. Наверное, потому, что Им неравнодушен к цветам. Обычно вазы расставлены на столах, но сейчас их собрали на лавке в самом непроглядном углу. Будто на алтарных подмостках, там колосится мертвый лесок. Дверь на кухню распахнута, явив холщовую занавесь, очень чистую, с нашитой спиралькой бечевы посередке. Оттуда выкатывается Черенок с выпачканными в тесте руками, что-то отрывисто крякает, и служка спешит прихватить сбоку ткань.
На свекольном лице жирного Тохто застыло озабоченное выражение. Картоха носа лоснится, растрескавшись лапками красных сосудов, шапки нет, и на макушке мерцает кожаное озерцо лысины, обрамленное жидким пушком. На кухне душно и жарко, как в бане, – повар и батраки упарились от кипящих котлов. Редкие волосы Черенок собрал в хвостик. При взгляде на хозяина Уоллас невольно свой затылок оглаживает: у него все ссыпалось даже из носа с бровями.
Напарник Има кажется похожим на гнома, с его круглой физиономией, негустой, остриженной в кружок бороденкой и широким, когда-то сломанным и криво сросшимся носом. Нос хочется двумя пальцами дернуть и куда следует довернуть для порядка.
По привычке насторожившись при виде ворчливого Тохто, Уоллас пересекает вслед за Имом трактир и останавливается у входа на кухню. Заглядывает за занавеску, задохнувшись от жара и запахов. Торф под котлами чадит, потолок и стены закопчены так, что сажу даже в темноте видно, но одежда работников остается на удивление чистой.
Как все хозяйство, комната выскоблена. Дощатый пол добела выметен, на полках опрятные рядочки посуды, на крюках железные черпаки. Ножи, щипцы и вилы для мяса, и даже увязки сложены в разумном порядке.
Эльфийская еда на людской взгляд неприятная. Корешки, похоже, перележали в подполе. В клетке ползают друг по другу прыщавые жабы, рядом, в большой миске кишат мягкотелые многоножки. Повар не глядя высыпает десяток в дырявый черпак и отправляет в кипящее масло. Уварившиеся тушки обваливает в смешанном с травами мучном порошке, – том самом, что мелет Уоллас.
Сизый торфяной дым смердит гнилым камышом и хмыриным навозом. Странно, что эльфы не готовят на дереве, Уоллас натаскал им солидную дровницу. Свежие поленья еще не просохли, но во дворе сохранились остатки старой укладки, – оттуда он смог бы чурбанов поднести.
Ожесточенно лопоча на своем, Черенок длинной ложкой мешает в котле с хлебаловом мясо. Оно ползет по кругу, величественно, словно на смотре, – и уже наплевать, что снизу тянет дерьмом.
Им свойски заходит на кухню, принюхивается, бросает что-то одобрительное Черенку. Трясет за плечо вайну, облапив и прижав толстяка к своему боку, – лысая макушка как раз достает до выпирающих мостками ключиц. Затем Им наклоняется и густо сплевывает в котел. От ужаса Уоллас весь передергивается, но светлые только смеются. Даже жирный трактирщик скалится в щербатой ухмылке. За правым верхним клыком у него отсутствует зуб, – гримаса получается на редкость противной.
Черенок тоже плюется в еду. Его примеру следуют младшие повара, пара подтянутых эльфов с натруженными руками и мордами душегубов. Одинаково завязанные узлы на платках делают их близнецами. Тоже вайна, сразу видно, что не рабы-одиночки.
Наконец, Им вспоминает про топчущегося на пороге Уолласа:
– Че переминаешься? Плюнь сюда и проваливай. Тебе нужно танец придумать, пока кровососы не заявились.
Уоллас вмешивает желтую пыль в похожую на дерьмо глину, пыхтит и беззвучно хлопает в ладоши. Упившиеся зеваки со смеху обделаются, такое их ждет гнусное зрелище.
«Танец, значит, приспичило. Поплясать им нужно устроить» – ворчит про себя, пытаясь вообразить подобие музыки. Было бы легче, если бы барды настраивали инструмент, во дворе лютню хорошо слышно. Но те молчат, будто назло, и бередит душу предгрозовое спокойствие.
Цветные эльфы ему не нравятся крепче других. Он отравился отношением к ним бродяг-простецов, смешанной со страхом почтительной ненавистью, бессильной злобой и завистью.
Делает шаг и выходит на твердое место. Ладно, плевать. Он никогда не был танцором, не его это, петушатничеством баб развлекать. Другие парни показывали себя во всей своей стати, а он жался в углу: гномьи девы людские праздники не удостаивали вниманием, а обхаживать соплеменниц Уолласу не хотелось. Мало ли, перестарается и накликает сватовство.