Страница 14 из 15
Вспоминается белое горло с бугорком кадыка, Уоллас вновь чувствует горечь. Хья жаль, но тот нашел единственный выход из клетки, – Уолласу тоже нужно валить. В Лес, туда, где нет всех этих гнусных господ и прислуги, где правда простая, всегда на стороне самого сильного. И даже наглые эльфы в Лесу лишь незваные гости, жмущиеся по углам да порогам.
Он везде пришлый чужак, даже в Акенторфе никому не был ровней. Его единственный дом всегда ждал в Лесу. Уоллас там свой по праву рождения.
Эльф Лушта смотрит без страха. Жидкая поросль бороденки, тонкие вздернутые брови и припухшие веки придают хищному лицу вид потрепанного подлеца, сводя в ничто промелькнувшую было симпатию. Уоллас пытается прикинуть, сколько светлому лет, и не может понять. Тот заматерел, но старым не выглядит. Видимо, пребывает в расцвете.
– Мы ждем Гойске. Это мой ааран. – Объявляет Лушта и с видимым удовольствием закуривает, отточенным жестом высекая искру из огнива с ковкой на верхушке кремня. В рысьих глазах его пляшут искры смешинок.
«Вещь недешевая», – отмечает Уоллас. Больно тонкая работа для караванного эльфа. Зато, курительная трубка простая, длинная и прямая, совсем как у Магды. Дым вытекает белый, не пьяный.
Лушта пускает стайку толстобоких колечек и молча щурится на Уолласа. Насупившись, тот находит неподалеку подходящее место и тоже устраивается. Ему нужны эти эльфы, чтобы пересечь черту лучников, – а там будь что будет. Всегда можно уйти.
Подходит второй Рау, хозяин этого неприятного типа. Ааран, главный в вайна, хромает, тяжело припадая на правую ногу. Выглядит старшим из двух, – пожалуй, даже Иму ровесник.
Гойске не нравится Уолласу еще крепче раба. Эльфов сложно назвать добряками, но этот особой породы упырь. Уоллас чует его, как выродки ощущают вожака в стае, – и лучше бы держаться от Гойске подальше. Смотрит эльф тяжело, прямо в нутро, отделяя все наносное. Уоллас догадывается, что Рау с первого взгляда распознал в нем неуверенного юнца.
Гойске держит половину лепешки. Такие кухонные батраки каждый вечер выпекают в особой печи, приклеивая к бокам широкого чана. Уоллас не понимает, почему хлеб изнутри не отваливается, но лепешки висят, будто гвоздями прибитые.
Старик бросает лепешку рабу:
– Нож вернул?
Лушта с заметным трудом ловит подачку. Это удивляет Уолласа, успевшего обвыкнуться с лихой ловкостью светлых. Скупо кивнув, Лушта не спешит есть.
– Нечего наше добро разбазаривать. И жри давай, а то в тебе силы нет. – Отрывисто распоряжается хозяин, рыская взглядом, как бы на чистое да сухое присесть. – Лощавый, задницу подними.
Рау сгоняет невольника. Тот уступает место, без споров освобождая насиженное бревно. Остается рядом стоять.
– Зачем вы меня позвали? – Подает голос Уоллас. Он боится, что если продолжит молчать, старик сочтет его безвольным тупицей.
Уолласа перебивает Лушта:
– Хья, уже язык стесал повторять. У меня от этих кузнечиков крутит кишки. Почему нельзя взять мне обычную булку? Я же просил. Сам бы за ней на кухню сходил.
Гойске отрезает с искренним безразличием:
– Заткнись и всему радуйся.
Крякнув, Лушта сплевывает на землю, без слов обозначив свое отношение. С кислой миной начинает обкусывать хлеб, выковыривать из лепешки начинку и бросать под ноги кузнечиков. Вид пройдохи с него не уходит, глаза по-прежнему искрят хитрецой. Уоллас решает, что у светлого такой породы лицо.
Затем Уоллас настораживается. Чует: кто-то прячется за сараями. Светлые тоже подбираются. Не видно ни зги, все укрыто туманом. Уолласа разбирает тревога, лапает за поясницу ледяными руками – а что, если сходку подсмотрел кто-нибудь из батраков или трактирной охраны? Разболтают Иму Тохто…
Приподняв губу, он до рези в глазах пялится в темноту. Сам не знает, что сильнее страшится увидеть. А потом узнает силуэт. Сразу же, с первого взгляда. Моргает, но видение не уходит.
Из морока выступает знакомая низенькая фигура. Уоллас крепко зажмуривается, но Магда остается Магдой и не спешит никуда исчезать.
Будто издали доносится голос Гойске:
– Теперь все собрались. Можно начинать говорить.
Подойдя, Магда не выбирает место. Не глядя опускается на задницу со стороны эльфов. Грязь на одежде его мало заботит. Темный с чужого плеча, в обноски обряжен, носит старую фуфайку с длинными, не по росту подвернутыми рукавами. Ее глубокий капюшон наброшен на голову. Еще есть плешивая меховая безрукавка, от которой несет падалью, и коричневые штаны, у колен прихваченные шерстяными обмотками. Дополняют вид огромные стоптанные башмаки из разных пар. Оба левые и такие разбитые, что гаже были только у банного хья.
Темный возится, достает из-под намотанной на пояс тряпки потасканную трубку с обгрызенным чубуком. Такие в трактире передавались по кругу. Уоллас представляет, как заколачивает эту трубку эльфу в горло.
– Угостишь? – Небрежно просит Магда у Лушты.
Помедлив, раб подходит, опускается рядом на корточки и, зажав лепешку под мышкой, вынимает кисет. Отсыпает немного травы, а затем огнивом стучит, осветив вспышкой изможденное лицо Магды. Уоллас не может отделаться от ощущения, будто чего-то важного недостает. Но все, вроде, на месте.
Темный кажется ненастоящим. Собственным двойником из тумана. Хотя вид у Магды неожиданно трезвый, не мутный и не испитый. Подлец опускает голову, и под капюшоном мелькает знакомая ухмылочка, тотчас заволокшаяся трубочным чадом.
Смотреть на Магду противно, и Уоллас отворачивается к светлым, вновь дивясь внешним различиям. Вроде, близкий народ, а рост, повадки и масть как из разных корзинок. Лишь одно для всех эльфов остается одинаково верным: ни один из них не заслуживает и крупицы доверия.
С наслаждением затянувшись, Магда снова обращается к Луште:
– Пожевать что найдется?
Тот только бровь поднимает.
– Дай ему половину, – отрывисто распоряжается Гойске.
– С чего вдруг?
– Слабаки мне не нужны. Это вас обоих касается.
Луште ничего не остается, кроме как вытащить лепешку и нехотя разорвать ее пополам. С невольным восхищением Уоллас наблюдает, как курящий чужое зелье Магда непринужденно забирает чужую жратву.
«Зубы бы ему выбить, чтоб как хья деснами чавкал!»
Уоллас успел приловчиться сам с собой беседы вести. В его мыслях завелся недалекий Ублюдок, поселился точно плесень в башке. Больше с Уолласом никто не общается.
Отряхнув корочку, Магда гложет край лепешки лезвиями белоснежных резцов. Уоллас вспоминает хмельное признание Има: темный без души выселок. Жадная пустота, кривое зеркало, что искажает желания. Он всех под черту подведет.
Голос Магды звучит глухо и низко, отлично от памятного говорка. Темный во всем не похож на прежнего Магду, – может, это вовсе не он? Может, из тьмы да тумана таки выбрался кто-то другой?
– Рау, повторюсь: мне меч нужен, из бесовской стали, можно людской, можно два легких ваших. Еще, средний лук. И без хорошего доспеха я не работаю. Возьмите теплую одежду в размер, сапоги, моему выродку потребуется походное снаряжение. Топор или молот придется вам сладить. Как в любом деле: сначала вкладываются, потом получают, – а я что-то не вижу затратный кошель.
«Моему выродку» – гремит эхом в башке.
Ублюдок ржет как припадочный. Уолласу приходится зажать себе дырки ушей.
Значит, его не как ровню позвали. Не как того, кто способен собственной волей решать. Он лишь булыжник на игральной доске, весомое преимущество для полуухого хиляка. Ишь, восстал из трясины вместе с правом зваться хозяином. Они скованы с Магдой, как лодыжки колодника.
Может, Уолласа опять облапошили? Ведут, точно телка на веревке? Этот Лушта здорово позабавился, внушив недоверие к Тохто. Он бросает взгляд на невольника: сидя на корточках, Лушта пыхтит трубкой все с тем же насмешливым видом сытого хищника.
– Эльфы, я не давал вам согласия!
Уоллас вздрагивает от неожиданности. Неужели, это он громогласно прогрохотал?