Страница 3 из 19
Бежал он недолго — убедившись, что с убитых забирать нечего, я прихватил только тесак, вытащил свой нож и догнал безрукого бегуна уже через сорок шагов, оставив его лежать на испещренном следами песчаном вздутии.
— Дотащи… — стекленеющие глаза неотрывно смотрели на грязные палатки впереди — Дотащи, сука…
— Ага — зевнул я, ускоряя шаг. Припекало…
Долбанный праздник…
— До…
Выметнувшийся из моря упырок подхватил умирающего шипастыми граблями и задом вернулся в прибой, оставив на песке пятна крови и дырчатые следы своих восьми крабовых лап. Почти человеческая, безволосая и будто оплывшая голова с торчащими из глазниц толстыми стебельками свисающих на щеки глаз повернулась ко мне, перед тем как уйти в воду:
— Зачтется за мясо…
— Ага — повторил я, бросая взгляд через плечо и убеждаясь, что предыдущие оставленные мной трупы уже исчезли в воде.
Подводная прибрежная живность тоже радовалась кровавому ежемесячному празднику Смакендритт. Хотя сегодня их радость была куда сильнее — вроде как слышал я день или два назад, пребывая в своем сомнамбулическом коматозе, что во время этого праздника обычно вообще ничего не происходит. Максимум пара изнасилований, несколько драк и редко, очень редко потеря кем-нибудь конечности, что торжественно швыряется на мелководье. Гибели случаются еще реже — раз шесть в год, что для такого крупного лагеря просто несерьезно. Прибрежные мутанты огорчаются…
Смакендритт…
День Свободы.
День Ответственности.
Они сука совсем охренели.
Раз в месяц всем здешним работягам, всем сборщикам и рыбакам давался день безнадзорности. Надсмотрщики нихрена не делали, предаваясь с утра возлияниям и готовясь закрывать глаза на всякие мелкие по их понятиям бесчинства: редкие изнасилования и драки. Кражи, грабежи и прочее в список праздничных угощений не входили — за это карали на месте. Ну да… кусок мыла украсть нельзя, а силком трахнуть какую-нибудь давно уже желаемую девку — легко.
Лежа вчера на песке, застыв в холодном бреду пытающегося сбросить блокаду разума, я краем уха слушал испуганные разговоры сидящих и лежащих рядом рядовых гоблинов Зоны 40, что заранее готовились получать оплеухи от надсмотрщиковых прихвостней. Тогда же звучали громкие испуганные извинения — припомнив или выдумав за собой грехи, гоблины поспешно каялись перед обиженными, надеясь, что завтра все удастся решить миром.
Когда же забрезжил рассвет, в нашу условную клетку явились как раз прихвостни — почти ставший надсмотрщиком папа Гольдер с прочей отрыжкой. Они забрали ту девку и меня… а я послушно пошел, толком не реагируя на тычки и даже не задумываясь, на кой хер они меня потащили к той прибрежной дюне в нескольких сотнях метров от лагеря. Вот и выяснилось — позвали, потому что захотели умереть от моей руки.
Само собой, безнаказанности как бы и не было. Праздник заканчивался перед медленным закатом. Надсмотрщики ждали в центре лагеря, где к тому времени собирались все обитатели. Далее следовал ленивый призыв — лучше признайтесь сами. Если нам придется дознаваться самим — пожалеете. И начиналась комедия — насильники выходили вперед, каялись, что мол вкус сучьей свободы застил глаза и вздыбил член. Примерно то же самое говорили драчуны, что успели за этот день выместить всю накопившиеся за месяц обиды, а заодно выплеснули беспричинную злобу.
Что делать тем, кто просто хочет относительно спокойно пережить этот день и не потерять последних зубов? Тут все просто. Не хочешь, чтобы тебя херачили — плати бухлом! Или жопой. Тут уж чем богат. И с чем готов расстаться.
Драк на самом деле было херова туча — судя по обрывкам запомненных мной пугливых разговоров их боялись больше всего…
Да…
Я вспомнил правильно. Набил кому-нить рожу — и каешься перед надсмотрщиками. Потом платишь им мзду. И вопрос закрыт. А что было чем платить — бьешь не всех подряд, а только тех, кто не может тебе заплатить бутылкой скверного самогона или связкой вяленой рыбы.
Смакендритт…
День, когда, оставшись без отеческой заботы надсмотрщиков, ты познаешь всю глубину дерьма… Ты проникаешься этим дерьмом до глубины в души и начинаешь отчетливо понимать для чего вообще нужны эти прекрасные защитники — надсмотрщики посланные с Двуглавой Башни дабы насаждать порядок и следить за производительностью…
Глянув влево, я секунд пять задумчиво пялился на охренеть какую уродливую постройку, воткнутую в воду в ста с небольшим метрах от берега. Затем еще с полминуты я медленно скользил взглядом по тросам и стальным колоннам воздушной транспортной линии — обычная канатная дорога с кабинками. Единственный путь из Зоны 40.
В Зоне все было организовано предельно просто. В двух рабочих лагерях, расположенных на максимальном удалении друг от друга — Сорокушка и Малая Сорокушка, трахните кто-нибудь фантазию нарекавших — живут те, кого именуют мусором Формоза или же сборщиками. Обычные гоблины. Каждый день они выходят на долгие рабочие смены, выращивая, собирая, рыбача, рубя и грузя все на одну из двух плоскодонных барж. По одной такой барже на каждый лагерь. Когда звучал двойной протяжный гонг, рабочая смена заканчивалась, а баржи отходили от пирсов и двигались к Двуглавой Башне, она же Двузубая, она же Вилка. Добравшись до подножия Вилки баржи разгружались и оставались там до рассвета, вместе с которым возвращались к берегу. Такой вот замкнутый круг каждый день — за исключением одного дня в месяце. Смакендритт. Он же единственный выходной для всех здешних рабов.