ГОНИТВА

– Майор Батурин, из Случ-Мильчи, срочно! – просипел Кит.

Адъютант насторожился:

– Там нет гарнизона.

– Проездом. По служебной надобности, – майор вздернул подбородок, словно доказывая штабному хлыщу важную загадочность собственной миссии. Адъютант не обратил внимания:

– Господин майор благоволит подождать. Сейчас вынесу щетку.

И скрылся в ослепительно чистых дверях.

Никита подавил желание сплюнуть на крыльцо. И вчерашнее побоище, и бешеная нелепая скачка казались теперь неуместными и глупыми. В душе он обложил шеневальдцев, которым служил, самой черной бранью.

Кажется, я простудился, подумал он. Хорошо бы горчичную ванну и гданьской с перцем… Воспоминание о чарочке потянуло мысль о жене, и майор опять выругался витиевато и безнадежно. Из носу текло, в глазах кололо. И главное, ни один, ни один из тех хлыщей, что топтали сейчас просторное крыльцо губернаторской резиденции и чистую округлую площадь перед ним, замощенную розовыми "кошачьими лбами", и представить себе не мог промозглой сырости апрельского леса, слякотной дороги, грязных сосулек шерсти под конским брюхом и замызганных до бедер ног всадника. Холодной мороси сверху. И того кошмарного страха перед повстанцами, который Киту довелось пережить.

А вокруг площади первой нежной зеленью распускались липы, "кошачьи лбы" казались волнами, утекающими к стенам полукруглых домов и речкам улиц, уходящих на четыре стороны. По площади разъезжали коляски с выкрашенными красным и желтым спицами колес, фланировали франтоватые бездельники. Прямо под дворцовой балюстрадой разбитная девчонка торговала оранжерейными фиалками. Этой весной фиалки были в моде, их дарили по случаю и без, втыкали за ленты шляп и в бутоньерки, дамы украшали ими прически и пояса… Корзинку разметут в мгновение ока, и тогда звонкий голос, наконец, перестанет вонзаться в уши. Кит отвернулся. Скользнул взглядом по бесстрастным часовым с длинными ружьями, по двухэтажной, разлапистой постройке дворца: окна зарешечены, флигеля-крылья отделены изгибом стен. Фасад освещен солнцем и рельефен. Лениво свисают знамена.

Солнце жаркое и резкое, а небо чистое – и даже представить невозможно, что может быть по-другому!

Неожиданно быстро лощеный адъютант возвратился. В четыре руки и две щетки Батуринская форма приняла относительно пристойный вид.

– Господин генерал-губернатор согласен вас принять.

Идя по ковровым дорожкам бесконечных коридоров, мечтал Никита упасть, где шел – как давеча на площади, и заснуть – благо, тут сухо, тепло и безопасно. Юноша постучал, деликатно придержал гостю створку. И безопасность оборвал раздраженный крик:

– Быстро! Что у вас?!!…

Майор хлопнул зенками, как некстати разбуженная сова. Поводил головой. Солнце било из окон, мешало сосредоточиться, разглядеть сидящих у крытого зеленым сукном стола и на стульях вдоль стены. Кит никак не ожидал оказаться в столь людном собрании, но, как ни странно, усталость помогла ему не испугаться. Несмотря на предупреждающее шипение адъютанта, он прошел насквозь кабинет, почти рухнул на внушительный стол, упираясь руками:

– Пан генерал-губернатор, бунт!!

Пана генерала перекорежило. Он, багровея, поискал глазами стрелу в Батуринском заду. Батурин оглянулся и тоже поискал. Перевел дыхание. Стащил с головы магерку.

– Я единственный уцелел, пан генерал.

Он сухо, коротко пересказал обстоятельства, не затрагивая, впрочем, карточного долга. Карточный долг – их с князем Григорием дело личное. О пропаже денег майор упомянул. Вскользь. Что, убегая, не мог вернуться за ними в сторожку. Тем более, дверь загораживало тело несчастного Стаха.

– Крашевский, бретер и пьяница, – коротко подсказал губернатору хлыщ в такой же, как у адъютанта, форме, только без аксельбантов. В глубине души Кит был с ним согласен. Сидящий с угла стола благообразный дедушка в сбитом набок паричке поморщился, но смолчал.

– Вы доложились вашему полковнику?

– Никак нет. Прямо с дороги сюда.

Его предусмотрительность была оценена благосклонным кивком.

– Что имеем сказать, панове? – губернатор уставился на остальных.

Иштван Ланге, выходец из Валахии, сменивший на посту приснопамятного Айзенвальда, встречался с Китом на приемах; и сплетен о губернаторе ходило немало. Говорили, давний предок пана Иштвана весьма любил сажать на колья своих недругов, да и друзей тоже. Последний, хвала цивилизации, на колья никого не сажал, но Виленская гауптвахта – место тоже весьма неприятное. И "панове" уперто молчали.

Иштван покинул занывшее кресло и прошелся вдоль зала, грузно колыхаясь, заложив руки за спину, точно арестант.

– Молчим? Значит, молчим… Эта штучка из столицы, – с ядом в голосе произнес губернатор, – как его там? Зенвальд, да?!… Прожил у нас без году неделя, а лезет указывать, как нам воевать. Все они… А мы молчим. Майор, что ты на это скажешь? – Иштван Ланге потряс зажатой в пухлой ладони бумагой. – Да ты садись. Вижу, на ногах еле держишься.

Батурин, слабо что понимая, махнув рукой на фамильярность начальства, с удовольствием рухнул на стул. Стул был дубовый, лакированный, с высокой спинкой, изогнутой в виде лиры, и неудобным скользким сиденьем. Майор выругался про себя. С другой стороны, подумал он, все удачно получается: свидетелей его позора не осталось, князь Григорий промолчит, и на повстанцев можно списать пропажу казенных денег. Порученца жалко, но войны без жертв не бывает. Ободренный этими размышлениями, Кит преданно уставился в отечное лицо генерал-губернатора.

– С другой стороны, – тихо, ласково заговорил давешний старичок, обернувшись к качающемуся на каблуках начальнику, – пан Айзенвальд исполнял личное поручение его светлости. Точно такой же документ уже пошел с фельдъегерской почтой в Блау. И неизвестно, что решит герцог.

Батурин поерзал на стуле. Благообразный дедушка, притулившийся над чернильным прибором и бумагами, показался ему писарем. Майор и представить не мог, чтобы тот посмел рот раскрыть.

– Кроме того, господин сей – посланец явный, – тянул старичок. – А сюда могли быть отправлены и тайные с похожей миссией. И поди узнай, что и как доложат они.

– Это ваше дело, пан Френкель, выявить и доложить! – фальцетом выкрикнул Ланге, швырнув бумажку на стол перед Батуриным.

Никита вздрогнул. Имя страшного ротмистра было на слуху даже у него, попавшего в Вильню совсем недавно. Кит отвел глаза и, не сдержавшись, скосился в премориал. Майор владел немецким, но было неудобно читать вверх ногами, и дело двигалось медленно. "1831, … апреля. Строго секретно. Е.С.Г. ун Блау. Рассылка: генерал-губернатору Виленской губернии Ланге Иштвану, начальнику штаба Виленской группы войск… главе общества по борьбе с политической заразой…" всего пять имен. "Изучив бумаги от… за номерами… и в связи с… считаю нецелесообразным и даже опасным ввод дополнительных войск с территории Герцогств… Максимально ограничить перемещения войсковых единиц в ночное время; проселками; пересеченной местностью, особенно, через болота… И во избежание дальнейших потерь начать вывод войск…"

Поражаясь несуразной загадочности того, что прочитал, Кит захлопал глазами.

– И что: на вас тоже напали призраки?

Фальцет губернатора резал уши. Батурин помотал головой.

– Никак нет! – каркнул он.

– Вы там еще не все прочитали? – с искорками опасного веселья во взгляде спросил Френкель.

Ланге обошел стол, возложил длань на плечо майора:

– Не смущайтесь. Ничего достойного внимания и тайного в этой цидулке нет. Вы, простой офицер, выскажите ваше мнение.

Ночные шляния по сырому и холодному апрельскому лесу, голод, усталость, ссора с женой и подступающий насморк делают человека кровожадным.

– Наказать, чтоб неповадно, – просипел майор.

– Что ж, я дам вам эту возможность.

И Ланге небрежным кивком показал, что аудиенция завершена.

После Кита дважды допрашивали чины из военной разведки и блау-роты. С тупым упорством Батурин твердил одно и то же. И, наконец, его оставили в покое. Дали поесть, умыться, снабдили свежей лошадью, пакетом с сургучными печатями и провожатым. Майору предстояло девять верст скакать до местечка Троки, чтобы в тамошнем гарнизоне принять под команду карательный отряд.