ГОНИТВА

Описания девицы либо дамы получить не удалось ввиду полной разноречивости в показаниях опрошенных.

Предположительно, князь Витольд казнен "Стражей", возможно менским или омельским комитетом, так как причастности виленской "Стражи" к этому делу не установлено. Вероятно, упомянутая гостья предлагала князю перейти на сторону инсургентов. Когда же тот отказался и пытался задержать эмиссара,"Стража" отомстила Пасюкевичу, избрав для мести момент нахождения князя подальше от Омеля – чтобы отвести от себя подозрения".

Несколько раз промелькнула в отчетах вредная паненка 16 лет, сбегавшая то и дело из-под присмотра бабушки. По каковому поводу не менее вредная бабушка поднимала шум на всю Лейтаву.

"No4

В июне месяце 15-го числа от панны Клары Хуторянковой было обращение в отделение Краславское о пропаже ея внучки, паненки Лотош Ядвиси, 16 лет от роду. Оная паненка, прибыв с панною Кларой на ярмарку в Краславку, своим коштом и волей домой воротилась. Хотя панна Клара о сем внучкой еще за день упреждена была, однако весь город подняла на ноги и чуть не крылатых гусар отправила вслед за девицею. По какому поводу губернатор Краславки должен был помянутой панне Кларе строгое внушение сделать".

Несмотря на частое упоминание этих семейных дел, предчувствие Генриха молчало.

Айзенвальд позавтракал вином и сыром, послал лакея Яна купить у цветочницы под окном букетик первых фиалок и вновь засел за работу. И понял, что нашел.

По прочтении трех рядов всплыла дата "31 октября 1830" – Задушный день. Количество сгинувших безвестно по данным всех отделений полицай-департамента, таблице Матея Френкеля и, наконец, рапортам ландштаба после этого дня выросло в десять раз. Военные, те вообще со свойственной им грубой прямотой всю свою сводку подавали в двух частях: потери до этой даты и после нее. Различие било в глаза.

И военная разведка, и блау-рота копали глубже. В мемориале, который Генрих все же прочел, четко значилось:

"Если до Задушного дня (1830 года октября 31-аго дня) исчезали бесследно в основном люди, поддерживающие Блаунфельд высказываниями, также должностные лица в поветах, местечках и им подобные, что можно отнести на деятельность подрывных элементов – то с ноября пропадают все без разбора, вне зависимости от политических позиций и убеждений, лишь бы только человек оказался вне населенной местности. Каковое доказывается большим разбросом общественного положения и имущественного состояния пропавших".

Генрих потер щеки. Явственно зазвучал в голове ломкий голос отца Казимира из Навлицы, называющий Задушный день.

Бесповоротно выстроились в одно: бегущие, как по ниточке, слепые волки… Зимнее поле… Волки, хватающие за руку с оружием, точно зная, для чего оно предназначено… Женский голос, хлестнувший плетью сквозь вой… Несуразности Лискны… Хриплый голос корчмаря и фольклориста Коти Борщевского: "Ох, не дай нам Боже увидеть, как она снова пойдет по земле. Все равно как в войну: солдатики непогребенные лежат, и над ними жируют вороны. Ты-то, Тумаш, не помнишь, маленький был тогда". Девушка с моста в Краславке, бросающая в воду склизкие зеленые камешки, о которой рассказала панна Цванцигер…

Айзенвальду сделалось жарко. Он скинул сюртук и растянул узел галстуха.

Легенда делалась явью.

И можно было отбросить осторожное "если предположить", впервые возникшее вместе с воображаемой схемой в гостиной особняка Цванцигеров.

В Задушный день на погосте в Навлице была Морена… Та самая языческая смерть, при одном упоминании которой болтун Котя, застреливший чудовищную рысь и спокойно гуляющий ночами по кладбищу, трясется студнем… ради служения которой Антя Легнич готова лишиться бессмертной души… и сам Айзенвальд… к черту.

И тогда легко объясняется и большое число пропавших, и неразборчивость силы, которая похищает или убивает людей.

Генрих еще раз перелистал военные рапорты.

"…- убито дикими зверями, тела найдены: 52 человека. Из них рядовых 28, унтер-офицеров 23, офицеров 1. Все без исключения – конвойные команды, сопровождавшие грузы или военную почту от города к городу.

– убито в драках местными жителями, до приказа No17 от 8 января 1831 года "О запрещении увольнений в город в Лейтавском округе по причине особого положения":

6 рядовых.

– боевые потери в патрулировании и столкновениях с отрядами инсургентов:

2 рядовых, 1 офицер, всего 3 человека.

– пропало без вести, тела не обнаружены: 17 человек, из которых рядовых 10, унтер-офицеров 5, офицеров 2. Из этих 17 человек 12 пропало при сопровождении конвоев, что позволяет отнести гибель их на диких зверей. А 5 человек, именно же:

3 рядовых, унтер-офицер и лейтенант пропали 14 января 1831 года с караульной вышки, из охраны Тракайских складов Е.С.Г. ун Блау…"

Дикость? Суеверия?

"То, что у вас, в Эуропе, народный вымысел, у нас – реальность! Мой Господь распадается на осколки. И у каждого свое имя, и каждый требует веры и обещает свои чудеса!"

Количество исчезновений ужасало. Каждое ведомство видело свою малую часть и объясняло скачок после Задушного дня естественными причинами: нападение диких зверей, козни инсургентов-"лисовчиков", гибель от мороза, драка на меже за кусок земли… Если объясняло вообще.

А похоже, были это вот они, "мор, глад и трус", равно пугающие революционный комитет и сумасшедшего крестолилейца, но которые пока еще никто не заметил. И, судя по всему, не заметит – пока не станет поздно. И носил этот ужас вполне конкретное имя. Не менее памятное здесь, чем имя Айзенвальда, некогда военного генерал-губернатора Виленской губернии. Имя оболганной женщины, вызванной из своей могилы в угоду патриотическим порывам и амбициям князя Ведрича Александра Андреевича, теперь тоже не вполне живого. И не понимающего, что Морена – не та сила, которая станет кому-то служить. А пройдет, сметая правых и виноватых и превращая пусть и захваченную, но такую прекрасную землю во всеобщее кладбище. И было лишь одно в безупречной схеме Ведрича, в своем яром желании отомстить связавшего могилу предателя на перепутье, кровь его родственника и полную луну, чего член "Стражи" никак не мог представить: Северина не предавала! И потому у них всех оставалась надежда.

Северина – не предавала! Но не кричать же об этом на площади – все равно Айзенвальду не поверят.

Генрих по привычке провел руками от подбородка к затылку, точно сдирая паутину с лица, потянулся до хруста в спине. Выпить захотелось смертельно: хоть мальвазеи, хоть гданьской водки.

Патриот х…!

Что же со всем этим делать?… Пытаться победить Морену-смерть обычными средствами: казнями, облавами, массовым вводом войск – все равно, что завалить костер грудой дров и радоваться, что огня не видно…

"В некоторых случаях было установлено, что люди погибли от большой стаи волков – такие происшествия в таблицу не внесены. Общее число их примерно по 1 на каждые 2 необъясненных. Известно, что губернаторы Вильни, Краславки и Двайнабурга направляли охотничьи отряды на отлов волчьих стай, но из числа самих полесовщиков пропала почти пятая часть (по бухгалтерским книгам губернаторов – 18 человек), после чего охотники вообще отказались идти в лес".

Князь Пасюкевич боялся леса. Знал? Но ведь он погиб задолго до Задушного дня… и даже того вечера, когда в речку Краславку посыпались склизкие зеленые камешки. И почему тогда волки пощадили самого Айзенвальда?

Отставной генерал вышел из дома на шумную виленскую улицу, но и там тренированный разум продолжал работать, перебирая варианты. Лавина необъяснимых смертей не обрывалась с последним днем масленой, когда, по уверениям пана Борщевского, власть Морены заканчивалась до следующей зимы. Она продолжала нарастать. Либо древние законы переставали действовать, либо эстафету Морены перенимала какая-то другая сила, и следовало возвращаться к документам, оставленным дома, и там еще раз внимательно искать ее следы. Память услужливо подсунула цитату из отчета полицай-департамента: