ГОНИТВА

Но самое интересное Тумаш талантливо приберег к концу.

Сестра покойного князя, вельможная пани Ирина Рощиц-Замойская, когда ее наконец смогли допросить, вспомнила (а за ней и пребывающие на момент того разговора навеселе супруг и гости), что брат говорил ей про какую-то "увозом увезенную" по его приказу паненку, после чего и стал страшиться болота и леса. Да еще несколько раз повторил, что "не знать ни сна мне, ни могилы". О какой паненке шла речь и как толковать странные речи, никто из опрошенных объяснить не мог.

Передохнув и выпив третий стакан чаю, Занецкий завершил с триумфом, что как раз на сороковины смерти князя Омельского шурину его Рощицу-Замойскому привелось проезжать пущей по краю Гнилого болота. И там и пан Константин, и двое его слуг, и приятель дома, с ними бывший, видели явственно покойного князя живого, на коне сидящего молча. Было это в час с четвертью пополудни, и солнце ярко светило, что исключает как галлюцинацию, так и явление призрака, которые в белый день на дороге не встречаются. Вознеся короткую молитву, пан Константин направил верхового к шурину, разумея удостовериться в виденном, а при удаче и все дело выяснить. Но тут кони под седоками стали беситься и зады вскидывать, а когда удалось их унять, то князь Витольд Пасюкевич пропал, и конь его пропал, и не было ни на том месте, ни вокруг никаких следов – ни человеческих, ни конских. В истинности видения сего пан Рощиц-Замойский присягнул в костеле в присутствии пана Баранкевича и ксендза Ингевора Лютого того же 27-го числа ввечеру…

Студент перевел дыхание. Вид у него был, как у кошки, слизавшей чужую сметану и не застуканной при этом. Жаль было его разочаровывать. Айзенвальд потер ладонями усталые глаза.

– Простите, Тумаш, – произнес он с легкой запинкой, – но все это выглядит, как… как это… клюква развесистая. Начиная с дедка, Семерки Игната, с его клюквой. Скажите на милость, какая клюква в июле? Далее… – генерал побарабанил пальцами по столу. – Далее – неувязки, благоглупости, откровенная ложь. Вам, как студенту математического факультета, должна быть известна "Бритва Пьера". То есть, не стоит привлекать мистику там, где все можно объяснить причинами обыкновенными.

– Извольте!

Тумаш сцепил на столе перед собой крепкие тонкие пальцы. Айзенвальд неспеша налил себе чаю, неспеша размешал в стакане сахар, отпил. Усталость отступала, а непримиримый вид юного секретаря подначивал к дерзости.

– Во всяком преступлении… э-э… следует искать, кому оно выгодно, – генерал перерасставил чайник и стаканы на круглом подносе. – Будь я следователем… – он щелкнул ногтем по серебряному боку чайника. – Учтите, я не собираюсь оспаривать душевных качеств пана Рощица-Замойского, поскольку с ним не знаком. А значит, все дальнейшее – лишь мои предположения.

Тумаш подобрался, взгляд его сделался ядовитым. Айзенвальд же продолжал, неуловимо усмехаясь:

– Итак, будь я следователем по этому делу, я бы рассматривал следующие три возможности. Убийство из мести, из-за денег, и политическая расправа.

Секретарь молчал: видимо, пока был согласен.

– Рассмотрим меркантильный вариант. Насколько я понимаю, у князя Омельского не имелось других наследников, кроме сестры Ирины, в замужестве Рощиц-Замойской. Ее супруг – душа общества, страстный охотник и хлебосольный хозяин. Он скорее убьет время в лесу на ловах либо за накрытым столом, чем с расчетными книгами. Ставлю в заклад свой письменный прибор, – Генрих, дотянувшись, огладил ощетиненных бронзовых медведей, сжимающих в лапах перья, – что долгов у пана Константы больше, чем доходов. И вся история подстроена им от начала до конца, чтобы проблему эту решить.

Айзенвальд загнул палец:

– Князь Пасюкевич не знает окрестностей, а если знает, то не настолько хорошо, как владелец Трайнавы. Ему не хочется выезжать на охоту, но шурин настаивает, почти бросается в драку. Верно?

Он загнул второй палец. Тумаш обреченно кивнул.

– Третье. Опытные егеря, обязанные удержать пана Витольда рядом с остальными, и, по уверениям пана Константина, защитить его от вероятной опасности – отчего-то теряют гостя из виду. И не ищут его, когда гроза прошла. Или ищут, но без должного усердия. Почему?

Занецкий вытянул шею: точно надеялся в блестящем боку чайника увидеть ответ на это "почему". Но упорно и гордо отмалчивался.

– Еще одна странность. Следователя к найденным телам берут не местного, который все и всех знает, а вызывают из Вильни. На этом теряя еще полдня. Удивительно, что покойники вообще дождались осмотра, а не были съедены: муравьями, например. Или болотными рысями навроде той, чья шкура украшает стену пана Борщевского.

– Что из Вильни – это скорее в пользу пана Константина, – хмуро возразил студент. – Местного пристава подкупить или запугать легче, чем виленское светило.

– Верно. Но не исключено, что однажды он все равно проболтается. Поэтому гораздо логичнее пригласить кого-то со стороны, – Генрих поболтал ложечкой в остывающем чае, – как следует извозить в болоте, хотя, вероятно, имеются гораздо более удобные подходы к этому островку… Дедок же не самоубийца лезть за клюквой по пояс в грязи, ежеминутно рискуя утонуть.

– Но их же никто не убивал! – Тумаш уронил в пустой стакан щипчики для сахара и густо покраснел. – Ран же не было!

Айзенвальд потер щеку плечом, вытащил щипцы, отряхнул и задумчиво повертел в руках, глядя, как огонь мягко отражается в серебре:

– Вы когда-либо слышали про духовые трубки, привезенные иезуитами из Нагуаля в шестнадцатом веке? Такие использовали для охоты краснокожие. Трубку заряжали шипом ядовитой акации. Хватало легкой царапины, чтобы убить животное куда более крупное, чем человек, – Айзенвальд подтянул к себе газету, ногтем отчеркнул нужное место. – Вот, на открытых частях тела имеются царапины от веток. Скрыть след от шипа ничего не стоит. К тому же, сейчас существуют духовые ружья, стреляющие на гораздо большее расстояние, чем трубка. Вы поручитесь, что у заядлого охотника Рощица-Замойского такого нет? Кстати, совершенно не обязательно, что жертвы не отстреливались. Но пока суд да дело, ружья было нетрудно подменить, а заодно перевязать оборванный ремешок.

Тумаш горестно, не скрываясь, вздохнул. Видимо, все еще не желал расстаться с версией о таинственной смерти, жуткой и загадочной; с видением, в котором князь со слугой убегают от навьев по болоту, спотыкаясь, врезаясь в кусты и размахивая бумажкой с молитвами…

– Версии о политической расправе и мести изволите?

Секретарь застонал, умоляюще вскинув руки. Айзенвальд аккуратно положил щипчики на край подноса:

– Сердитый я сегодня какой-то, простите.

Тумаш немедленно расплылся в улыбке:

– Чего там… Интересно вы все это рассказываете. Словно сами присутствовали. Вам бы на заседании Виленского исторического общества выступить, чтобы наш Долбик-Воробей не сильно нос задирал.

– Так почему его не утереть?

Тумаш обиженно пошуршал газетами:

– А кто меня пустит?… Там только профессура да заезжие знаменитости голос имеют. А кстати… граф Адам Цванцигер сегодня там уникальный доклад сделал, касаемо последних раскопок на горе Вздохов в Краславке. Факультет просто гудит. Я с его племянниками дружен. Вот поеду и узнаю из первых рук…

– Цванцигер? – переспросил генерал, вздрагивая. Именно в Краславском поместье этого самого Цванцигера служил нынче управляющим пан Алесь Ведрич, чьи деяния последние два дня не давали Генриху покоя.

– Ага! Он фольклорист, историк, археолог – не хуже Розеты. Его только кузены Тишкевичи в науке переплюнули. А хотите, вместе поедем? Там всегда интересно, – Занецкий вскинул длинные наивные ресницы.

– Да, – Айзенвальд коротко кивнул. – Я буду готов через четверть часа. Еще чаю, или распорядиться об ужине?

Занецкий облегченно выдохнул:

– Там накормят. У пана Адася всегда замечательно кормят, – облизнулся и, высмотрев на подносе кусок сахара покрупнее, звучно им захрустел.