Страница 2 из 3
Кэтрин, вернувшись с работы, по достоинству оценила приготовленные её работником чечевичный суп и салат из цельнозерновой пшеницы, тактично заметив, что креветок в него впредь можно добавлять и побольше. После ужина она занялась проверкой уроков. Седрик отвечал, напустив на лицо непривычно строгое выражение, чётко и сухо, и мать довольно кивала, постукивая ноготками со свежим маникюром в такт. Ритм теперь немного сбивался. У глаз, под размазанными дождём стрелками, проявились морщинки, обозначив не тронувшую губ гордую улыбку, но в самих глазах, в бездонных провалах зрачков ютилась лишь пустота.
Откуда бы ей там взяться?
Кэтрин поймала обращённый на себя взгляд и строго приподняла бровь, чего, мол, уставились, мистер Родус?
— Мой сын добьётся многого, если останется таким же терпеливым и старательным, — заметила она, чмокнув мальчика в макушку. Седрик просиял, как начищенный пятак.
Мэтт же ничего на это не ответил, не отвёл прямого взгляда, завороженный пустотой чужих тёмных глаз.
Кэтрин нервно оправила юбку, поцеловала сына ещё раз, желая спокойного сна, и поторопилась наверх.
Воодушевление от похвалы быстро оставило мальчишку. В свою комнату он плёлся еле-еле, глаза тёр устало и вздрагивал, стоило Гектору завыть.
— Расскажите мне сказку, сэр, — попросил Седрик, уже лёжа в постели. Одеяло натянуто почти до плеч, тёплые глаза, почти золотые при свете ночника, блестят интересом, на бледных губах улыбка…
Он казался милым, и это так странно откликалось в бьющемся едва-едва сердце. Улыбка мальчонки, словно в зеркале, отразилась на собственных губах. Может, когда-то, в самой первой ещё жизни, и у Мэтта… у Аэта был ребёнок? Или, может, маленький брат или сестра, или даже внук?..
На лице, верно, промелькнуло что-то совершенно непозволительное, раз Седрик сел на кровати и склонил голову набок, внимательно всматриваясь в его черты.
— Вам грустно, сэр?
Враки! Ему не должно быть грустно.
— Ложись… — «Я не могу делать больше, чем следует, agóri». — Ложись, тебе завтра рано вставать.
Седрик горько, скорее как старик даже, вздохнул, но подчинился.
Покинув его комнату, Мэтт всю ночь и часть утра провёл на воздухе, выискивая своевольного грима, что никак не желал возвращаться на положенное ему место в адской псарне.
Гектор всё ещё выл и поскуливал в своей будке, вторя мелодии дождя. Казалось, кто-то ещё ревёт болезненно и скорбно, почти по-человечески, но звук тут же тонул в шуме воды, стоило только прислушаться.
Больше в округе не бродило ни единого чёрного пса, а босс не мог ошибаться, сказав, что грим поёт свою песню одному из жителей этого дома.
***
Сломанные наручные часы неприкаянного Аэта показывали «1».
Кэтрин, какая-то блеклая, с плохо скрытыми косметикой следами бессонницы, ушла в спешке, даже не пожелав сыну доброго утра. Мальчонка не то чтобы сильно расстроился, однако выглядел ещё более слабым, чем вчера. Спутанные каштановые кудри, испарина на отдающих синевой висках, карие глаза словно дымкой подёрнуты, ноги босые…
— Что случилось, Седрик? — Мэтт закрыл бестиарий, приложил ладонь к его бледному лбу. Не горячий. Из груди к собственному изумлению вырвался вздох облегчения.
— Я не болею, сэр. Я просто хочу, чтобы Гектор был дома. Ему холодно, сэр.
Интересно, влияет ли близость грима к умирающему на отмеренный тому срок? Проверять не особо хотелось, потому что… Потому что мальчонку… жалко. Вот чёрт!
— Оденься, я пока наложу тебе кашу.
Седрик недовольно скривился, но ушёл наверх и вернулся уже полностью одетым: узкие ботинки, брюки со стрелками, рубашка (сегодня серая), даже галстук. Мэтт, пусть и не был педагогом уже лет так с триста, считал издевательством заставлять ребёнка ходить так по дому. Седрик ковырял овсянку без особого энтузиазма.
До смерти человека, которому пел грим, оставался день, а Мэтт всё ещё не был уверен в том, что правильно определил проклятую псину. В бестиарии говорилось, что гримы — огромные чёрные псы, что голоса их, чем ближе к смертному часу, тем больше напоминают человеческие. Что, если грим давно не виделся со своей стаей, он становится безумным. Оставляет роль простого вестника и начинает искать души, полные вины, изводить тех, кому ещё не время умирать.
Таких как маленький Седрик.
Потому грима и нужно вернуть в Ад — баланс должен быть соблюдён. Но едва ли вислоухого спаниеля можно считать огромным псом. А за ошибку платить придётся дорого — босс ненавидит тех, кто не может справится с поставленной задачей.
Мальчонка, грустный и чего-то отчаянно боящийся, весь день просидел почти на одном месте не просясь больше гулять, не желая смотреть телевизор или читать, не приступая к занятиям. Он лишь привычно глотал постную пищу и смотрел в окно, на стекающие с крыши струи, огромными блюдцами карих глаз.
Вой Гектора был невыносимым, раздирающим, и Седрик, слыша его, обвивал руками костлявые коленки и прятал в них лицо, чтобы скрыть слёзы. Внутри будто ножом проходили от каждого всхлипа упрямого мальчишки, но Мэтт не имел права утешать.
Кэтрин вернулась домой до нитки вымокшей и до неприличия помятой. Мастерски выкрашенные и уложенные волосы висели влажной паклей, макияж потёк, углубляя синяки, в туфлях на невысоком каблучке хлюпало. Седрик подскочил с дивана и кинулся к матери, тараторя что-то о своём треклятом чёрном псе, что не мог замолчать даже на секунду. От резкого движения мальчишку подкосило, и он упал Кэтрин в руки, едва не ударившись об угол стола.
— Что с тобой? Почему тебе стало плохо? Для кого я составляла предписания, Господи?! Почему ты опять говоришь о своём чёртовом псе?! Я слышать не могу, слышать не могу этих псов! Ты сделал все задания? — В ответ покачивание головой. — Почему? Я устала, я устала, устала, Седрик! А что ты сделал сегодня такого, чтобы я исполняла твои прихоти?! Что ты сделал, Седрик?! Почему ты требуешь чего-то от меня?! У меня голова… разрывается…
Мальчик замер в её хватке, болезненно сжавшись и глотая слёзы. Кэтрин мягко отпустила. Попыталась хоть немного оправить причёску, но ничего, конечно, не вышло. Седрик поплёлся в свою комнату, размазывая по лицу слёзы.
— Я… — начала было Кэтрин, обернувшись к Мэтту, привычно высокомерно.
— Что вы хотите слепить из него, мэм? Разве недостаточно того, что он любит вас, чтобы уступить? Разве должен мальчишка чувствовать себя виноватым за чьи-то неоправданные ожидания?
— Кажется, я не для того вас нанимала, — заявила без вечной своей зубодробительной вежливости. Пустота в бездонных глазах болезненно пульсировала.
— А я, кажется, не к убийце собственного ребёнка нанимался, — бросил Мэтт вместе с пухлым денежным конвертом аванса. Хлопнул дверью.
Тяжёлые капли больно били по лицу, ветер бил наотмашь, но это ничего, это ничего. Мальчик будет жить. Пусть Мэтт и служит Аду, но отдавать ему душу больного ребёнка он не намерен. Он уже не успеет вернуть грима боссу, но если убить пса — пойманная им душа будет свободна.
Это ребёнок — жертва. Значит грим — чёртов спаниель.
Пальцы легли на ребристую рукоять пистолета. Щёлкнул затвор. Гектор замолчал на миг, вылез из конуры, щуря глаза от дождя. Высунул язык, приветственно замахал хвостом.
Мэтт выстрелил.
***
Сломанные наручные часы неприкаянного Аэта остановились на нуле.
Он стоял у свежей могилы, раз за разом перечитывая невообразимое «Кэтрин Льюис» на надгробии.
Он ошибся. Он забыл, что песню грима слышат лишь те, кому она поётся. Не распознал силуэт близкой смерти в зеркале чужих глаз.
Грим сидел тут же, в ногах своей последней жертвы. Огромный, мохнатый, с налитыми кровью глазами. Воистину пугающий. А уж когда из пасти полились торопливые слова искажённым до рези в ушах голосом мёртвой женщины…
— Это из-за меня, из-за меня он не играет с другими, не ходит в школу, не может дружить ни с кем, кроме щенков! Гордая, гордая, гордая дура! Надо было сдаться. Надо было молить его отца, хоть на коленях, занять денег на лечение! Тогда! Я не унизилась, я встала на ноги и могу не думать о деньгах. Что толку? Теперь деньги — мусор! Я не могу ничего сделать для него. Никчёмная, никчёмная, никчёмная! Лучше б я умерла родами, но он был здоров! Лучше б я умерла родами! Умерла, умерла, умерла!.. — грим качнул головой и замолчал, фыркнув от попавшей в глаз капли.