Страница 4 из 60
И ведь она не делала ничего такого! Готовила завтрак, который кто-нибудь из сестёр приносил мне в комнату, болтала о местных жителях, выспрашивала фархесские сплетни, даже спрашивала советы по готовке, хотя сама же и научила меня почти всему… Но этот её неизменно настороженный, заискивающий взгляд, это желание угодить во всём, непременно добиться моей одобряющей улыбки или кивка… За всем этим я днём и ночью чувствовала что-то неправильное, и очень долго не могла понять, что именно, пока однажды наша младшенькая меня не просветила в своей привычной небрежно-болтливой манере:
– Нанни говорит, что ты на мать волком смотришь, а она из шкуры лезет, чтобы тебе угодить. Правда, что ли?
Мы с ней как раз работали над тестом для хлеба, и я от неожиданности едва не выронила в чан весь мешок с мукой, что, конечно, стало бы трагедией и напрочь убило бы опару.
– Чего? – протянула я, вытирая руки о передник. – Вы тут в Предельной глуши, смотрю, совсем одичали?
– Ничего! – Глянула на меня наглым зелёным глазом, ну просто никакого почтения к старшей сестре! – А просто ей стыдно.
Ронять мне было уже нечего, поэтому я уронила себя саму. На вовремя подвернувшийся под пятую точку стул.
– Я маленькая была и не помню, но Нанни, и Дафна, и Лейла тоже, говорят, что ты нас всех спасла, когда к старику Суини в лавку устроилась работать, что с того света нас вытянула, что, если бы не ты, мы давно или по садам Предков гуляли, или ноги для клиентов какого-нибудь борделя раздвигали.
– Кейлин Сесиль Тауни! – Я хлопнула по горестно искривлённому рту ладошкой. – Это что за разговоры такие?! Ноги? Бордель? Это кто тебя тут так просвещает? Нанни? Да я ей так всыплю, неделю сидеть не сможет!
Линни недоверчиво закатила глаза. Ну да. Нанни и Дафна статью в своего покойного батюшку пошли, господина Габра, и хоть и были младше меня на два с половиной года, подзатыльником я их могла наградить только в том случае, если предварительно встану на стул.
Шутки шутками, но после этого разговора я стала внимательнее присматриваться к маменьке, и в самом деле стала замечать за так раздражающей меня угодливостью стыд. От этого прямо ещё хуже стало: стыдилась она, а виноватой чувствовала себя я, прямо до слёз, поэтому и ограничила свои визиты в Предельную до минимума, отговариваясь делами в кофейне, хотя и маменьку, и сестёр любила очень сильно, жизни без них не мыслила.
Из Фархеса в тот раз я уезжала с тяжёлым сердцем, понимала, что так или иначе придётся искать новое место для лавки, а если поиски затянутся, я буду вынуждена и вовсе переехать в Предельную. Хорошего настроения мне эти мысли не добавили, к тому же раздражение шевельнулось холодной змеёй, стоило увидеть виновато-радостную маменькину улыбку.
Я мысленно шикнула на себя, туша это гадкое чувство, а затем порывисто обняла родительницу и прошептала, прижавшись плечом к пахнущему сладкими травами и кухней плечу:
– Я люблю тебя, мам.
– И я тебя, малышка, – ответила она, удивлённая этим внезапным порывом. – У тебя что-то случилось?
– Нет. – Я покачала головой. – Просто хочу, чтобы ты знала. Мы тебя ужасно любим. Все.
– Даже несмотря на то, что я у вас такая бестолковая? – в таких же зелёных, как у меня, глазах подозрительно сверкнули слёзы, и я поторопилась заверить:
– Другой нам не нужно!
Но это не помогло, и она разрыдалась. И я вслед за ней, потом к нам присоединилась Линни, и Нанни, и Лейла. Дафна держалась дольше всех, но и она не железная, так что в слезах мы едва не утопили кухню, на которой моим родным предстояло ещё готовить обед для почтовых работников, и для экипажа дирижабля, на котором я прибыла на Предельную, ну и для других местных жителей тоже.
После этого случая маменька стала смотреть на меня иначе, а я наконец-то вздохнула полной грудью, почувствовав себя, наконец, дома. Впервые за много лет мне не хотелось поскорее убежать на работу, да и вообще о работе думать не хотелось.
Точнее не так. Не хотелось думать о проблемах, которые непременно возникнут, как только я вернусь в Фархес. Поэтому я оттягивала, оттягивала и оттягивала своё возвращение, и тогда проблемы приехали за мной на Предельную.
И ведь что самое интересное, ничто не предвещало неприятностей! Я проснулась рано утром и, пока в доме все спали, спустилась на кухню, чтобы приготовить завтрак.
Блины в этом доме любили всегда, а мои – особенно. Уж так получилось, что в нашей семье, где было намешано столько кровей, сколько нет в некоторых маленьких государствах, никому не досталось ни капли магии. За исключением меня.
Нет, магом в полновесном смысле этого слова я не была, но некоторой особенностью обладала: мне достаточно было один раз глянуть на человека, чтобы угадать его вкусовые предпочтения. Какие именно он любит блины: тонкие, пышные, с начинкой или без, со сметаной, с корицей, с рыбьей икрой или с кленовым сиропом… А уж о предпочтениях своих домашних я знала давным-давно.
Поэтому этим утром я свой выбор остановила на маленьких круглых оладьях.
Просеяла в большую миску две с половиной чашки муки, сахару добавила, соли, соды совсем немножко, одну чашку кислого молока, одно яйцо и, конечно же, ваниль. Ваниль в моей семье страстно любили все.
Разогрела на малом огне огромную чугунную сковородку и, осторожно черпая густое тесто, разлила первый десяток блинчиков. Аромат пошёл сразу такой, что у меня в желудке что-то заворчало, нетерпеливо и жадно.
Едва дождавшись, пока первая порция зарумянится с обеих сторон, я схватила самый симпатичный блинчик, обжигающий, ароматный, и, постанывая от удовольствия, запихала его в рот прямо целиком.
Тем временем на кухню спустилась маменька, поцеловала меня в висок.
– Хозяюшка моя… Пахнет так, что я язык готова проглотить. – Достала из холодильного шкафа жбан с молоком, варенье, печёночный паштет и черешневый компот. Магии ей судьба не отвесила ни грамма, но, как и я, она была прекрасно осведомлена о вкусовых предпочтениях своих дочерей, которые тоже не заставили себя ждать, и сонные, зевающие, спускались вниз по одной, завязывая пояски халатов и жадно принюхиваясь к лучшему в мире будильнику – утренним оладушкам.
Мы ещё не закончили завтракать, когда в дверь домика кто-то стукнул, решительно и громко.
– Может, молочник? – неуверенно пробормотала маменька, но посмотрела при этом отчего-то на меня.
Дурное предчувствие ледяными пальцами сжало моё ёкнувшее от иррационального страха сердце, но вопреки всему я упрямо согласилась:
– Может.
– Я открою! – Вскочила на ноги Линни и, на ходу запихивая в рот очередной блинчик, резвой козочкой поскакала к двери, в которую продолжали настойчиво колотить.
Я и трёх вздохов не успела сделать, как по всему домику разлетелся внушительный мужской бас:
– Фру Мадейлин Тауни?
– Ой, – пискнула вместо ответа Линии, и я тут же поторопилась к нашей младшенькой на выручку, чувствуя, как мне в затылок дышат остальные домашние.
– Я фру Мадейлин Тауни, – выкрикнула я, выскакивая в выстывшую за ночь прихожую. – А вы, собственно…
Хотела спросить, по какому вопросу, но осеклась, увидев чёрную форму и золотые эполеты. Императорский стряпчий.
– Примите. – Протянул мне жёлтый пакет. – Вашу левую руку, будьте добры.
Проколол безымянный палец церемониальной иглой, кивнул, щёлкнул каблуками и, не произнеся больше ни слова, вышел на улицу.
Маменька смотрела на конверт в моих руках, как на ядовитую змею, с тревогой и опасением, а сёстры скорее с любопытством, и Линни, как обычно, не выдержала первой.
– Ну, что там? – подпрыгивая на месте от нетерпения, спросила она. – Открывай же скорее!
– Действительно, – откашлявшись, согласилось с сестрой Лейла, и зачем-то добавила:
– Императорские стряпчие такие важные, скажи? У меня от них сердце в пятках колотится.
– Скажи своему сердцу, что пока оно мне диплом об оконченных кулинарных курсах не принесёт, пусть и не думает на посторонних стряпчих засматриваться, – проворчала маменька, шлёпнув при этом сестру полотенцем по месту пониже спину. – Мадди, что там?