Страница 17 из 20
Не получится ли так, что я сделаю что-то непоправимое – какую-то страшную подлость или глупость, если скажу?
Где Илья и Всеволод?
Может быть, с ними что-то случилось. Может быть, нужно звонить родителям. Может быть, нужно звонить в полицию.
Алёнка напряжённо что-то пишет. Фаина Георгиевна ждёт.
Алён, давай скорее. Ну что там, что?
Хорошо, но я не могу так. Я взрослый человек, на мне ответственность – и за мальчиков в том числе.
Алёнка пишет.
Нет, все на месте.
Ну хорошо.
И боюсь, что она добавит что-нибудь ещё.
Или попросит сейчас, прямо сию секунду, сделать скриншот экрана со всеми ребятами. Одной фотографией, понятное дело, не обойдётся. Но ничего не просит.
И вот в эту секунду и приходит сообщение от Алёны.
если вас Фаина Георгиевна спрашивает, не говорите, что ребят нет. пожалуйста. они потом объяснят
Хочу ответить, хочу спросить – но класс ждёт, а потом девятый класс. После них пишу Алёне:
Алён, что случилось? Почему ты не хотела, чтобы я говорила? Где мальчики?
не могу сказать. у них всё хорошо
Слушай, а ты не можешь позвонить Севе? Просто скажи, что в школе спрашивают. Нельзя же так. Сейчас и Фаина Георгиевна писала.
хотите вам номер могу дать. сама не буду
почему?
Молчит некоторое время. Успеваю открыть балконную дверь и вдохнуть согревшийся воздух.
потому что он себя ведёт как урод и я бы вообще лучше ничего не говорила. но вам расскажу, ладно, если пообещаете Фаине Георгиевне не говорить
Алёна, я не могу обещать. Ты же понимаешь.
понимаю. короче, они вместе школу продалбывают, Сева и Илья, искать их нечего, завтра уже будут. они пошли какой-то там с похоронами помогать.
Господи, с какими ещё похоронами?
похоронами мужа Тамары Алексеевны.
Алёнка
С утра дядя Вова вернулся с литровой бутылкой из-под лимонада. Видела, как утром выходил – серьёзный, собранный, в маске, в хозяйственных перчатках матери, как дурак какой. Одно хорошо – что из-под маски орать не будет: ему, его лёгким прокуренным, воздуха не хватает – не наорёшься.
На бутылку накрутил пульверизатор, которым мать цветы опрыскивает.
– Алёнка, давай в коридор отсюда, – говорит, – будем нечисть гнать.
– Какую ещё нечисть? – я с места не двинулась. И без того сидела с утра на кухне, ждала, пока проснутся.
– А вот, – отчим приподнимает бутылку, показывает. – Сегодня объявление прочитал, сходил в церковь.
– В церковь же нельзя.
– В саму нельзя, а на паперть – или как она там называется – можно. И сходил, пока вы с мамкой тут жопы отращивали.
Стараюсь не обижаться, как и верно Верка сказала – нечего над всем задумываться. Будешь много задумываться – станешь как этот придурок. И воняет от него всем подряд – жареной сморщенной копчёной колбасой, хлебными сухарями, пивом. Уже и утром наверняка приложился, прежде чем в церковь пойти.
Когда с мамой в Москву переезжали, она говорила – здесь-то мужики все непьющие, здесь работать надо. Поэтому два года жили в общежитии, искали непьющего.
Потом тётя Катя умерла, и мы переехали в однушку на Марьиной Роще.
На кухне живу я, там и диван стоит.
В комнате – мама с дядей Вовой, а ещё парализованная бабушка, ей за шкафом вроде как комнатушку отгородили. Иногда её выносят в прихожую, и тогда лежит под лампочкой, горящей без надобности перед туалетом, пока я не погашу свет. Наверное, так раньше из родительской спальни выгоняли детей, когда нужно было. Сейчас с матерью она, вроде как две болящие – хотя если у матери этот самый вирус, чего и боимся, то бабка точно заразится, и никакая святая вода не поможет. Я-то не боюсь, хрен бы со мной. Так хоть в больницу заберут, чтобы матери с отчимом не видеть, хотя он мне и не отчим никакой. Однажды сказала – твой ёбарь, так мать по губам треснула. Саднило, но только сильнее хотелось говорить что-то мерзкое про них.
Хотя бы из комнаты меня не выгоняют, когда хотят спать вместе – потому что неоткуда, я на кухне постоянно. Вначале-то иначе жили, ещё хуже, и в школу я другую ходила.
С дядей Вовой мама уже и тогда знакома была, но он вначале вроде как стеснялся, не приходил. А когда сюда въехали, ремонт сделали, беленькими бумажными обоями оклеили, тёмной краской для пола прошлись, проветрили сильный и въевшийся запах, от тёти Кати оставшийся, – пришёл.
Непьющий, работящий.
Это мама так сказала.
По мне – ещё та образина.
Даже если с алкашами в Вологде сравнивать – что с того, что не водку пьёт, а вино покупает, «Liebfraumilch» в голубой прозрачной бутылке, отчего содержимое тоже кажется голубым, несъедобным. И мне предлагал. Один раз зашла в комнату, а он там сидел, смотрел выключенный телевизор. Лен, сказал он, пошатнувшись, давай со мной. Кивнул на наполненный бокал. И не пьяный был почти, но отчего-то испугалась, покачала головой, быстро ушла на кухню. Он не настаивал, но просидела тихо, чтобы не привлекать внимания больше, не шевелилась почти.
Маме не рассказала. И потом многое ещё не рассказывала.
– Это святая вода, – говорит дядя Вова, плотнее закручивая пульверизатор, – налил мужик из ведра. Молодцом мужик.
– А ведро откуда?
– Из церкви. Откуда. Они там освящают и людям выносят.
– А. В вёдрах? Святую воду?
– А в чём тебе надо? Давай, выходи. А то и тебя полью.
– Куда мне выходить, в коридор? Я читала вообще-то.
На самом деле смотрела видосики в «YouTube», но всё равно. Там девчонка прикольный макияж делает, и фон красивый – диван с белым пледом, неоновая надпись. Хочется на неё смотреть, а не на это всё. Не на дядю Вову.
Хочу такой же диван, и плед, и дорогого бенгальского кота с розовым маленьким ошейником.
Дядя Вова вдруг откручивает пробку и сильно нажимает на бутылку – всё льётся на меня, на ноутбук.
– Вы совсем уже!.. – вскакиваю, смотрю. Вроде клавиатуре ничего – тороплюсь, хватаю полотенце, на котором ошмётки вчерашней каши застыли, вытираю, смахиваю капли. Нет, ничего, не успел.
– Я ж сказал – выйди вон. На тебя ещё святую воду переводить.
На мне белая домашняя футболка, лифчика нет. Вижу, как дядя Вова смотрит.
Встаю и иду в коридор.
Что он с этой святой водой прицепился? Теперь и лужи на столе, на полу сырость. А кто вытирать будет? – конечно же, Алёнушка. Взяла тряпку и вытерла, рассуждать мне ещё будешь.
Смотрю в зеркало – может быть, рассказать? Не про сегодняшнее. Посмотрел и посмотрел, это всё равно. Не про вино – что ж, тебе дядя Вова и выпить предложить не может, пригубила бы чуть, и всё.
Нет, про позавчерашнее.
И Вере говорить не стала, а то она начнёт – чё мамаше не скажешь, чё не скажешь.
Да хрен знает, что не скажу.
Он там пока святой водой всё поливает – стол, табуретки, холодильник.
А позавчера я пошла к микроволновке, бутерброд с расплавленным сыром достать, а он на стуле сидел, видел. И вдруг встал и обнял сзади – правой рукой прижал мои руки к дверце микроволновки. Услышала, как он молнию на джинсах расстегнул.
Не двинулась, но вдруг мама сказала что-то из комнаты, так что услышали: и он, и я. Она себя уже неделю плохо чувствовала, а сегодня вообще. От температуры лекарство дали, заснула.