Страница 10 из 67
— Ничего, разберемся, — в голосе Лахвостева звучала уверенность. Интересно, он и правда уверен в успехе или же Степанова успокаивает? — Но вы мне, Иван Данилович, вот что скажите, сугубо между нами и не под запись, — тут мой начальник доверительно наклонился к Степанову. — Вы-то сами как считаете, виновен капитан Бразовский или нет?
— Положа руку на сердце, Семен Андреевич, — ответил Степанов не сразу, — тут и так, и этак повернуться может. Прямых улик нет, косвенных немало, но на то они и косвенные… Я-то, если уж начистоту, уже собирался капитану допрос под заклятием предложить, чтобы сам на то согласился. Так оно проще было бы. Признался бы Бразовский в убийстве или в воровстве с закупками — пошел бы под военный суд. Не признался бы — и делу конец.
— А если бы не согласился? — влез я с вопросом.
— Увольнение от службы без мундира и пенсии, — сухо ответил Степанов. — И пусть бы им тогда губные занимались. Что же вы, Семен Андреевич, — обратился он к Лахвостеву, — столь неопытного помощника себе взяли? А вам, прапорщик, — это он уже снова мне, — следовало бы знать, что служилые люди могут быть допрошены под заклятием только с их согласия, за исключением подозрения в государственной измене. И ежели такового согласия не дадут, немедленно увольняются от службы и передаются губным властям. Конечно, и губные уволенных отказников допрашивать под заклятием также не вправе, но, уж поверьте, они и безо всяких заклятий умеют все выведать. Тем более, держать таких подозреваемых у себя губная стража может сколь угодно долго.
— Прапорщик Левской участвует в следствии по собственному государеву пожеланию, — веско пояснил Лахвостев.
— Вот как? — удивился Степанов. — Мои извинения, Алексей Филиппович, но все-таки правила нашей службы знать надо.
— Виноват, господин майор! — вскочив со стула и встав смирно, я показал, что дельные замечания старшего по званию для меня не менее важны, нежели его извинения.
— Вольно, прапорщик. И без чинов, — проявленное мною почтение майору Степанову понравилось. — Пожелаете лично допросить Бразовского? — это уже Лахвостеву. Лахвостев пожелал.
…Капитан Бразовский оказался коренастым, широкоплечим и большеруким. Грубые черты лица капитана больше подходили простолюдину, нежели литвинскому шляхтичу, каковым он числился согласно своей послужной ведомости.
— Скажите, капитан, — Лахвостев говорил негромко и мягко, — вот вы ругались с купцом Маркидоновым, в воровских посулах его обвиняли. Почему же вы о его поведении не доложили начальству?
— Хорошего поставщика терять не хотел, господин майор, — спокойно ответил Бразовский.
— То есть он вам долю от воровских доходов предлагал, а вы его хорошим поставщиком именуете? — с легкой усмешкой поинтересовался Лахвостев.
— Провиант он поставлял надлежащего качества, в оговоренные сроки, цены у него не сказать, что совсем уж малые, но ниже, чем у остальных купцов, те же припасы предлагавших, — обстоятельно пояснил капитан. — А что в воровство меня вовлечь хотел, так это дело обычное.
— Обычное? — недоверчиво спросил Лахвостев.
— Обычное, — капитан пожал плечами. С его сложением выглядело это несколько угрожающе. — Любой купчина хочет доходов побольше, а расходов поменьше. Потому и к воровству все они склонны. Кто поглупее, те тайком в хороший провиант подсунут гниль всякую. Кто похитрее, попробуют офицера подкупить. Но со мной такое не проходит. Мне казенные деньги уж одиннадцать лет не просто так доверяют. Ни одна ревизия никаких вольностей в их расходовании не нашла. Потому что нет их, тех вольностей. И не было ни разу.
— Старшина Буткевич показал, что с Маркидоновым ругались вы неоднократно, — напомнил Лахвостев.
— Так он мне воровство неоднократно и предлагал, — Бразовский по-прежнему был спокоен и нетороплив.
— А почему в день, когда Маркидонова убили, вы старшину Буткевича одного в двадцатый амбар отправили, а восемнадцатый сами в одиночку смотрели? — резко сменил тему Лахвостев. — По правилам такие проверки проводят вдвоем.
— По правилам — то одно, а по уму — то иной раз совсем другое, — блеснул житейской мудростью Бразовский. — По правилам мы со старшиной только после обеда бы и закончили, а так до обеда точно бы управились, не случись убийства. Я сколько по военным закупкам служу, всегда так делалось.
— Подозрения в отношении вас в немалой степени основаны на показаниях старшины Буткевича, — похоже, Лахвостев очередной сменой темы попытался пробить толстую стену абсолютного спокойствия капитана. Не вышло.
— Старшина — человек обстоятельный и предельно честный, — Бразовский снова устрашающе пожал плечами. — Что видел и слышал, так и скажет — видел и слышал. Чего не видел и не слышал — скажет, что не видел и не слышал.
— Если вам допрос под заклятием предложат, согласие дадите? — Лахвостев не унимался. И, похоже, своего наконец-то добился. Бразовский шумно вздохнул, тряхнул головой, широко улыбнулся и с неожиданной радостью в голосе сказал:
— Скорее бы уже предложили, господин майор! Сейчас же я не поймешь кто — то ли подозреваемый, то ли нет. А так враз бы все подозрения сняли!
— Вы, капитан, хотя бы понимаете, что такое допрос под заклятием?! — изумился майор Лахвостев. — Вы же потом две, а то и три седмицы с госпитальной койки не встанете!
— Да хоть и месяц! — Бразовский азартно хлопнул ладонью по столу. Стол, коему такое проявление чувств явно не понравилось, аж содрогнулся. — Да хоть два месяца, зато встану честным офицером, а не подозреваемым черт знает в чем! Виноват, господин майор!
На том Лахвостев капитана и отпустил, послав за старшиной Буткевичем. Старшина, примерно такого же медвежьего сложения, что и капитан, даже лицом на него походил, разве что был заметно выше ростом. Представился по форме, стоя во фрунт и поедая начальство глазами, да еще и таким зычным голосом, что мне лично стоило больших усилий не вздрогнуть.
Характеристике своей, данной капитаном Бразовским, старшина Буткевич полностью соответствовал. Ничего нового по сравнению с известными нам сведениями не сообщил, старое повторил именно в описанной капитаном манере: «Что видел и слышал — говорю, чего не видел и не слышал — говорю, что не видел и не слышал». Идеальный, в общем, свидетель, но толку от его свидетельств если и было больше, чем ничего, то совсем на чуть-чуть. Вот вам, кстати, о пользе правил — действовал бы Бразовский по правилам, осматривая амбары в паре со старшиной, ему бы пришлось тогда есть остывший обед, зато сейчас не надо было мечтать о допросе под заклятием, потому что в таком случае непрошибаемая честность старшины Буткевича стала бы для капитана лучше любого алиби.
Принесли послужную ведомость Буткевича. Бегло ее просмотрев, майор Лахвостев удивленно спросил старшину:
— Так ты, Буткевич, в губной страже служил?
— Так точно, ваше высокоблагородие, урядником!
— А в армию что перевелся?
— Мне, ваше высокоблагородие, как пятый ребенок у меня народился, жалованья еле-еле хватало.
— Жалованье в губной страже у тебя повыше было, чем сейчас, — заметил Лахвостев.
— Деньгами-то повыше, ваше высокоблагородие, — согласился старшина. — Да только тут я на казенных харчах, да еще паек на дом дают. Так что на женку с детишками денег и побольше приходится, чем в губной страже-то.
— И как вам эти добрые люди, Алексей Филиппович? — поинтересовался Лахвостев, отпустив старшину.
— Знаете, Семен Андреевич, двойственные ощущения, — ответил я. — Не врут. Но…
— Но?.. — уцепился Лахвостев.
— То ли не всю правду говорят, то ли сами верят, что говорят правду, но это не так, — ерунду, конечно, сказал я полную, но по моим ощущениям так оно и выходило.