Черта

Смотрители много рассказывали об Окринсах, чье племя было священным. Меня безумно захватывали эти истории. Жизнь в обители была достаточно скромной. Деревянные дома на несколько аватаров напоминали спичечные коробки. Да, они были удобные и функциональные, все что нужно было для жизни в них имелось, но вот эта вот стройность и линейность в какой-то момент надоедала мне так, что горе начинало дребезжать и рваться куда-то наружу, лишь бы больше не видеть эти серые стены. В такие минуты рассказы о жизни Окринсов были как глоток свежего воздуха. Яркие краски, события, сменяющие другу друга со скоростью света, умопомрачительные путешествия не могли оставить меня равнодушным. В библиотеке обители было очень много книг, посвященных этому племени. Одна история меня так захватила, что я посчитал, что теперь она должна остаться со мной навсегда. На свой страх и риск я вырвал из книги несколько страниц, посвященных ей. С тех пор я ношу эти листы с собой как талисман, аккуратно упаковав их в кожаный переплет тёмно-коричневого цвета, на котором ровно и красиво было выгравировано мое имя и год рождения. Я часто перечитывал эти страницы. Особенно они мне помогали в минуты отчаяния, когда мое горе изнывало от боли, но я, как учил меня учитель, прятал свое состояние от иных, позволяя себе отпускать чувства только ночью. Обычно я включал небольшую настольную лампу, доставал эти листы и громко с выражением начинал читать этот текст как заклинание: «А потом он увидел перед собой океан. Быстро скинув с себя одежду и оставив ее тут же на берегу, Клинкос кинулся в воду с задорным криком «Аааааа!» Вода оказалась теплой и тягучей, в ней нельзя было утонуть даже при всем желании. Она походила на желе и пух одновременно. Под водой можно было совершенно спокойно плавать с открытыми глазами, никакого дискомфорта от этого не ощущалось. Тело, окутанное в эту негу, становилось легким и расслабленным, оно парило в невесомости. Клинкос резвился как ребенок. Густота воды нисколько не стесняла его движений, но являла собой прочную опору для всего тела. Вдоволь накувыркавшись, он вышел на берег. Тиона уже сидела возле его вещей и ждала, весело напевая какую-то песенку себе под нос и жадно уплетая клубничное мороженное.

– Клинкос, ты как маленький ребенок, – шутливо сказала она.

– О да! Знаешь Ти, я могу быть по-настоящему счастлив только в те моменты, когда я, как несмышленый малыш, резвлюсь и дурачусь, делая только то, что приносит мне искреннюю радость!

– Я так люблю тебя, дорогой!

– И я тебя, моя замечательная Ти! Наверное, мне было бы гораздо сложнее стать собой если бы не ты.

Клинкос, ты знаешь, никто не может стать собой, не взаимодействуя с другими. Только через иных мы можем познать себя. И все, что есть в других – есть в нас! Абсолютно все! Особенно с лихвой того, что нас раздражает и как-то цепляет. Если бы ты знал, Клинкос, скольких бесов я приняла в себе, прежде чем полюбить тебя так, как люблю сейчас! Когда мы только познакомились, я была одержима тобой, хотела тебе нравиться и во всем угождать. Многие называют это маской. Но я считаю иначе. Это наша праздничная сторона. Это не лицемерие или обман, это наша суть. И глупо винить друг друга в том, что мы хотим понравиться кому-то, скрывая при этом своих демонов. Это норма! Вначале нам нужно убедиться в безопасности, разглядеть другого поближе, привлечь его. А привлечь мы можем только тогда, когда мы так же безопасны. Природа устроена так, в этом нет нашей вины. Просто нужно понимать, что за праздничной стороной последует другая, та, которую мы прячем в шкафу. Это не должно становиться чем-то из ряда вон выходящим. К этому стоит быть готовым. Помнишь, какое-то время спустя, у нас настало время претензий и придирок, – она мягко и смущаясь улыбнулась, – я ненавидела весь мир и боролась с ним как обезумевшая фурия! Мне было не понятно, почему мир не гнется под меня, ты не гнешься под меня! А потом наступило опустошение и отчаяние. У меня не было сил что-либо делать, я не хотела ничего! Тогда я подумала, что можно уже завершить свой путь, я даже была к этому готова, мне не было страшно покинуть эту вселенную, потому что она меня не радовала, а перспективы моей жизни меня не впечатляли. Но в один из дней ты мне сказал: «Если ты все еще жива, значит, ты нужна этому миру! Значит твой путь еще не закончен! Не смей сдаваться!» Хоть сил продолжать жить было немного, но что-то щелкнуло в моей голове тогда, и я решила, что буду жить, хочу жить, умею жить! Так что, дорогой, если бы не ты, мне было бы просто невозможно стать собой! Я очень тебе за это благодарна! Особенно за то, что не смотря на ту боль, которую я тебе причиняла в порывах своего бешенства, ты не стал швырять ее в меня обратно, понимая, что эти «ножи» летели в тебя не с целью тебя ранить, а с целью облегчить мою собственную боль от непонимания этой вселенной – Тиона улыбнулась своей лучезарной улыбкой, обняла Клинкоса за плечи, а он в свою очередь мягко и нежно прильнул губами к ее лбу».

Я и сам не мог объяснить себе, почему именно этот момент настолько захватил меня, что я не только решился на «преступление» и испортил книгу, написанную много веков назад, чутко хранимую смотрителями, но и по сей день ношу эти листы с собой, читая их как молитву.

Первый бой

Что такое жизнь вне обители я узнал буквально сразу, как только покинул ее. Я долго брел по дороге, усыпанной камнями без какого-либо плана и маршрута. Почему-то мне интуитивно казалось, что строить планы и маршруты – это мало того, что скучно и не интересно, так это, по большому счету, не имеет никакого практического значения. Однажды один из смотрителей дал мне задание вообразить всю свою жизнь наперед, разбить ее на временные отрезки и написать, что конкретно меня будет ждать в каждой точке. Мне это задание показалось очень глупым, о чем я незамедлительно сообщил.

– От чего же ты так думаешь, Катоки? – спокойно спросил меня смотритель.

– Учитель, когда мое горе только вселилось в аватар и я увидел обитель, мне казалось, что все, что в ней есть, такое большое и необъятное, что мне понадобится не одно воплощение, чтобы познать ее полностью. Буквально через год жизни здесь я понял, что изучил весь этот мир и нравы его жителей до такой степени, что никаких сюрпризов мне ближайшие 200 лет жизни принести не смогут. Еще через 2 года я снова поменял мнение, впервые задумавшись о том, что обитель – это только часть другой огромной вселенной, о которой я ничего не знаю. Я как-то интуитивно стал доходить до того, что все мы воспринимаем мир и видим его по-разному, хотя, казалось бы, смотрим в одну точку. И тут дело совсем не в точке, дело во взгляде на нее! Описанный вами мир, учитель, который ждет меня за воротами, скорее всего окажется совсем не таким для меня, каким он является для вас. Именно поэтому я предпочитаю не строить планы и умозаключения относительно событий будущего, потому как в ста процентах случаев из ста, мои планы поменяются, только лишь потому, что поменяется мое мнение относительно этого мира.

Учитель внимательно выслушал мою теорию. Закрыл глаза и так просидел минут 5, ничего не говоря и не шевелясь. Тогда я в первый раз увидел со стороны как происходит процесс общения учителя со своим горем. Затем он плавно открыл глаза, медленно встал, подошел ко мне и произнес слова, которые до сих пор звучат у меня в ушах:

– Катоки, ты абсолютно прав в своей теории. Она будет подтверждаться в твоей жизни из раза в раз до тех пор, пока ты не выдумаешь иную и не поверишь в нее. В мире уже существует все, что может нарисовать себе твое воображение, вопрос лишь в том, чтобы найти этому подтверждение. И если ты веришь, что планы не нужны и глупы, каждый раз ты будешь находить все новые факты, свидетельствующие о хаотичности этого мира и невозможности жить в системе. Но это и есть система, Катоки. И пока ты веришь в то, что жить можно только хаотично, ты будешь рушить все планы. Это и будет твой план.

Я замолчал. Мне еще только предстояло осознать то, что хотел до меня донести учитель. Кроме того, я почувствовал, что он как-то не заметно для меня выиграл этот спор, даже не восприняв мой вызов как вызов. По сути, тогда я в первый раз в жизни осмелился отказаться от выполнения задания, да еще назвав его при этом глупым. Для меня это был бой. Однако, для учителя, судя по всему, это было что-то повседневное и легкое, и уж точно не воспринималось как сражение.