Квир

Эти юные особы, доказывали всем вокруг, что их чувства друг к другу имеют право на существование. Девушки отвоевывали, по глупости то, что и так принадлежала им без сомнений. В любом из веков и даже в этом, где все нестандартные союзы отслеживались службами. Ничего серьезного, просто контроль, статистика… Только все равно ведь неприятно.

Вся эта борьба и противостояние навязаны обществом. В журналах и на телевидении, в пересудах за чаем и у подъезда, все говорят о том, что можно, а что нельзя. И, наверняка, эти дети, эти юные создания, совсем не задумались бы ни единожды о том, можно ли быть им влюбленными друг в друга или нет, если бы не развешивали уши на каждом шагу. Они просто бы растворялись в любовной тяге друг к другу, таяли бы всеми внутренностями и пенкой как растаявшее мороженное, поднимались бы за края.

Но, вместо этого, они поднимались лавой и бурлили да брызгали смертельной угрозой на каждого, кто осмелится им возразить. Это отвлекало их от главного – друг от друга. Но, разве же им теперь понять? Они зомби правительства, зомби религий, родителей, учителей, противоположного пола.

Ли накрыла досада за них и прочих, оказавшихся в подобной ситуации. Ей хотелось подойти и ударить по рукам так, чтоб разбились эти бестолковые объятья. Встряхнуть каждую по очереди. Да так лихо, чтоб сразу в себя пришли. И не говоря ни слова, лишь глазами передавая информацию, Ли представляла, как вкладывает ладони одной в руки другой девушки. И под звуки джазового квинтета, завершающего изматывающее выступление, выходит из поезда. Смотрит мягкой и обессиленной улыбкой на пару через стекла дверей и кивает, осознавая, что теперь-то у них все будет по-настоящему.

Ах, именно так и поступила бы она, знай, что ей снова пятнадцать и можно пытаться повлиять на людей и мир, пусть и ценой собственного благополучия. Тогда, в юности, страсти в Ли так бурлили, что она могла допустить, если положит себя костьми, люди станут умнее. Теперь она понимала, что это блажь и лишь лентяи, кто не трудится над собой и собственной жизнью, будут лезть в чужую.

Ведь, лишь в собственном ареоле существования можно сыскать такое бесчисленное количество удовольствия, которое можно достичь, именно без лени, внимательно углубившись в поиск сути своего бытия и самореализации. Но, это сложно. Это великий труд. Счастье и удовлетворенность своей жизнью достигаются не задаром. Нужно отбросить все вокруг, за пределами границ своей деятельности, и исследовать каждую частицу внутри.

Человек, живущий своею природой, благостями своих родных и любимых, никогда не заскучает на столько, чтоб вмешиваться в ход чужого бытия. И даже, пусть такие вездесущие и мудрые, как Ли, которым кажется, что они сильнее других и всюду поспеют, если уж попытаются. Но, суть останется сутью: ты либо просветляешь и прославляешь жизнь, тебе подаренную, либо, отрицаешь ее, в пользу обогащения светом жизни других.

Ли пережила этот этап не единожды. В разных ситуациях стремление заблужденности возвращалось к ней, ради отвлеченности от каких-то своих забот. Или исключительно в плюс к карме Ли осознанно помогала людям. Но, то всяко, должно было быть по доброй воле. Если Ли получала согласие, то она вмешивалась в чужую судьбу и мировоззрение. И распекала так, что души взмывали вверх, как блинчики на раскаленной сковородке.

«Плюм» – и как чувствуя, хотя не слыша за мелодией в наушниках, Ли проверила телефон – пришло сообщение от одного из ее любовников. Он вопрошал, как часто бывало. Глядя на Ли чуть ли не с открытым ртом, полным надежд, он просил советов по любому серьезному поводу и иногда даже Ли казалось, что он с нею не ради секса, а именно из-за того, что у него никого больше нет в жизни, кто мог бы вот так встряхнуть и направить. Но самой Ли с ним было комфортно, всегда интересно, ибо он развлекал ее по полной, смешил. Ли любила разнообразие, ценила утонченную заботу о ее настроении и потому с этим мужчиной была много лет. Отписав в нескольких предложениях нужное и договорившись заодно о встрече, простилась. А непроизвольно сбившись с музыки, ушедшей на задний план, подумала «не те девочки за советом, так этот» и тут же захотела писать:

«Запасаюсь на ближайшие месяцы чем-то вроде воздушных масс, что бы вопреки случайных пророчеств и мнений, бытующих в моей голове естественных одиночеств, у меня внутри был запас. Что б избежать: неожиданно в середине лета – нет больше тебя (нечем больше дышать). Не боюсь этого, но ведь глупо не думать об этом.

Я не спрашиваю советов, хоть самой приходиться их раздавать без уверенности, есть ли польза во всем этом. Лучше бы спрашивали порцию самостоятельности. Или учились совершать интуитивные, необдуманные шаги. Точно я бы была признательна. И сама не сворачивала, не делала б паузы на своем пути.

Смотрю я в свое отражение, проезжающих мимо окон. Много ли остается от нас самих, когда каждым мгновением иссушаем свое естество мыслями о других? О таких же, как мы, сомневающихся в себе, противоречащих, сторонников совести, сторонников света, но абсолютно иных. Этот мир – бесконечные многоточия. Этот мир однородная масса индивидов. Кто там во мне (и кому?) надиктовывает под запись все эти пророчества, из-за которых я сейчас надышаться никак не могу… Кто там пытается меня убедить в необходимости быть готовой к сбою, к выбросу на обочину?

Глубже вдох. Два дня и пятница. А это значит, ты в полной мере мне все позволишь. Нельзя, нет смысла уже разворачиваться. Уже и я тебя, и ты меня стоишь. Я накоплю тебя в себе на все лето. Внутри целой вселенной располагайся, буду признательна. Буду во всем доброжелательна, пытаясь искупить, что наши пути сходятся где-то.

Ну а ты будь собой, тебе ни к чему меняться. У меня ведь иначе с границами допустимого. Не старайся. Будет проще, если мы научимся над всем этим смеяться. Будет лучше.»

Не каждый может держать блок, чтоб не причинить себе вреда в такой атмосфере пересечения чужих, не согласованных, жизней. Нужно уметь помогать другим не во вред себе. Это не про то, что все должно быть в меру или про то, что надо уметь вовремя прикрыть себе задницу да соломки подстелить. Это про то, что чужая энергетика, чужая боль или страсть, не должны проникать в твое поле. Слушающий не должен впускать в свою энергию, а когда говорит, не должен отдавать. Есть свет мысли. Тот самый, которым нужно делиться. И, человек, желающий узнать эту мысль, будет внимателен и терпелив, чтоб понять. И так же будет изо всех сил стараться, чтоб не отнять чужой энергии, и не влить свою.

Вот, только бы все это понимали. Вот, только бы алчности было меньше, чем есть на самом деле. Алчности подспудной или откровенной, неконтролируемой или сокрытой подсознательно – даже не имеет разницы. Это явление, как Бермудский треугольник – если уж попал, забудь про спасение.

Ли так все это хорошо знала, что даже не помышляла свою фантазию по отношению к двум девушкам воплотить на самом деле. Она представила картину своего вмешательства, иронизируя. Просто, возвращаясь к самой себе. А по факту, вышла, чтоб не дожидаться, когда бык, которого девушки так дразнили красной тряпкой, все же объявится и восторжествует Бог Своры да Склок.

Выходя из дверей, Ли непроизвольно, кинула на девушек взгляд с перрона, ибо вышла она только для того, чтоб сменить поезд и больше не иметь с ситуацией ничего общего. Странно, но та девушка, что выглядела более женственно и хрупко, что все время стояла к Ли спиной, неестественно развернулась и уставилась Ли прямо в глаза. Выражение ее лица было отчасти растерянным, отчасти напуганным и одномоментно закипающим. Словно, та поняла все, что думала Ли, и была заведомо возмущена возможностью действий со стороны незнакомки, но так же, была раздосадованна, что та именно не вмешалась. Не потому, что нужно было выплеснуть все, что припасено в самозащиту. А именно потому, что девушка словно понимала, что им могут помочь.

– Ого, это неожиданно! – сказала Ли вслух, провожая девушек глазами, когда поезд поехал. Перед этим она успела улыбнуться им и подмигнуть. И уже улыбалась самой себе, представляя, что они, или хотя бы одна из них, гадает, что же она сказала, стоя на перроне. Мол, говорила она самой себе; им; или вообще, кому-то прохожему; или даже померещилось, что та японка шевелила губами…