Кости

Наконец, когда третья чашка кофе была уже давно выпита, а планшетник начал напоминать о необходимости подзарядки, Синицкий решил завершить поиски. Под конец, скорее для очистки совести, чем с верой в успех, он решил поискать на тему «золото евреев». Результат неожиданно привёл его на форум, посвящённый полтергейсту и аномальным явлениям. Речь шла о том, что золото евреев находится под охраной какого-то Голема, который сам или через своих людей карает любого, кто посягнёт на золото, принадлежащее еврею. Синицкий усмехнулся про себя: «Тогда Май-Маевского следовало бы назвать не „жидовским батькой“, а „человеком Голема“».

И вдруг его взгляд упёрся в название «Черноляки». Синицкий встрепенулся. Дремота, навеянная скучной мистикой, мгновенно рассеялась. Он стал читать внимательнее. Некий Фриз говорил о том, что в Черноляках на старом еврейском кладбище исчезают люди. Говорил о том, что это самое гиблое место на земле. В конце девяностых там исчезло несколько человек из числа чёрных археологов. Разумеется, ни о какой военной атрибутике на старом еврейском кладбище речи идти не могло. А искали они, скорее всего, золото, которое евреи хоронят вместе с покойниками.

Далее Фриз рассуждал о том, что исчезновение чёрных археологов – это дело рук Голема. Сделал несколько предположений о том, как прах Голема из пражской синагоги попадает в далёкие Черноляки и как он зомбирует местных евреев. Но Синицкого это уже не интересовало. В подобную мистику он не верил. Куда важнее для него было упоминание еврейского золота в связи с названием «Черноляки». Второй раз за сегодняшний день он уставился в плинтус дальнего угла комнаты.

– Название он путает, – неосознанно начал он рассуждать вслух. – Значит, знает эту историю от кого-то другого, то есть в пересказе.

Он немного помолчал.

– И про золото вряд ли что знает. Если бы он знал что-то о еврейском погроме, то наверняка бы здесь написал.

Синицкий посмотрел на дату. Сообщение было почти годичной давности. Ему вдруг стало ясно, что это пересказ мистических историй, которые всегда сопровождают ремесло чёрных археологов.

– Если они что-то там нашли, наверняка могли остаться следы.

Синицкий подключил планшетник к зарядному устройству и вновь уселся в кресло. Задремавший было планшетник вновь встрепенулся, замигал треем, всем своим видом демонстрируя готовность гореть на работе. Пальцы Синицкого опустились на панель…

Сумрачный декабрьский день разбудил его в том же кресле. С удивлением Синицкий раскрыл глаза, поболтал затёкшей рукой и, с трудом повернув голову, перевёл взгляд на потухший планшетник. Он вновь откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, пытаясь вернуть к памяти события вчерашнего дня. Но перед глазами вставал только что увиденный сон. Там, во сне, в той же квартире Полудохина он видел повешенных погромщиков. Тут же на полу лежал убитый выстрелом из маузера батюшка Николай. Кровь из простреленной груди стекала на пол, образуя пятно чёрно-бордового цвета.

– Стоп! – произнёс Синицкий вслух и открыл глаза. – Это что, цветной сон?

Он перевёл глаза на журнальный столик. Там, отражаясь на стекле, по-прежнему лежала визитная карточка точно такого же чёрно-бордового цвета. Что это – сон, навеянный визиткой этого странного господина? Или…

– Нет! – решительно заявил себе Синицкий. – Будем считать, что это совпадение.

Сегодня ночью он так и не нашёл никаких подробностей ни о Черталяках, ни о старом еврейском кладбище, ни о золоте, конфискованном следователем Май-Маевского. Звонок мобильного застал его за приготовлением еды, которую можно было бы назвать завтраком, если бы время не приближалось к часу дня.

– Дрыхнешь, – по-английски без приветствия начал Саныч. – Кто рано встаёт, тому Бог даёт.

– А кто поздно встаёт, тому богиня, – скорее по инерции пробормотал Синицкий.

– А я, между прочим, по твоему вопросу.

– Ну что там, удалось что-нибудь накопать? – вполголоса, чтобы не спугнуть птицу удачи, спросил Синицкий.

– Удалось.

В голосе Саныча звучали нотки гордости.

– Дело-то не случайно попало в спецархив, – произнёс он таким голосом, как будто именно он его туда и поместил.

– Что, секретное? – без энтузиазма в голосе спросил Синицкий.

– Нет, но гриф секретности сняли только в девяностых годах. История связана с неким красным комиссаром Коняевым Емельяном Ипатьевичем. Рождения он девяносто восьмого года…

– Тысяча девятьсот? – тупо спросил Синицкий.

– Ну ты тормоз, – сообщил ему Саныч. – Тысяча восемьсот!

Он сделал короткую паузу, чтобы до Синицкого дошло.

– В девятьсот шестнадцатом его забрали в армию на империалистическую войну. Там он быстро примкнул к революционному движению.

Саныч замолчал, словно обдумывая следующую фразу. Этим воспользовался Синицкий:

– А при чём тут Черталяки?

– А при том, что Коняев родом из Черталяк. Его оттуда забрали в армию, туда он потом и вернулся. Но самое интересное в этой истории, что красный комиссар Коняев – совсем не красный комиссар!

– А кто, Голем? – неизвестно почему спросил Синицкий.

– Какой Голем? – опешил Саныч. – Ты что там, травки обкурился? Молчи и слушай.

– Я слушаю, – заверил его Синицкий.

– Так вот, оказалось, что красный комиссар Коняев – бывший левый эсер. Комиссаром стал при обороне Петрограда. У эсеров тоже были комиссары. А потом, после раскола партии эсеров, примкнул к большевикам.

– Ну да, а то бы они его шлёпнули, – высказал своё видение вопроса Синицкий.

– Или красные, или белые его наверняка бы шлёпнули, – веско вставил Саныч. – Смотри, что дальше. Когда красные отступали, им было не до Черталяк. А вот когда они стали наступать, я думаю, информация о еврейских погромах к ним стала просачиваться.

– Каким образом? – совершенно искренне спросил Синицкий, не представляя себе, как жили люди без мобильной связи.

– Ну как – через пленных, через перебежчиков. Да и по слухам тоже. Деревенский телеграф – самая давняя социальная сеть. А Коняев к тому времени, я думаю, наверняка мог уже поучаствовать в эсеровских эксах.

– В чём, в чём? – переспросил Синицкий.

– В эксах, то есть в экспроприациях. Так эсеры называли акции по грабежу банков, почтовых карет – ну, там, на нужды партии.

– Ну, ну, – начинал вникать Синицкий.

– Так вот, когда он узнал о еврейском погроме, о следствии и о золоте, которое до конца следствия было конфисковано, он задумал подобную экспроприацию. Места эти он знал с детства. С ним отправились ещё двое красноармейцев.

– Типа спецназ.

– Ну типа того, – согласился Саныч. – А вот дальше дела и вовсе мутные. Сохранились показания жителей Черталяк, которых большевики допрашивали как свидетелей. Они показали, что действительно, когда белые начали спешно отступать, золота они не нашли!

Саныч замолчал, словно проверяя, произвёл он впечатление или нет.

– Круто! – поддержал его Синицкий. – А куда же оно девалось?

– Круто – не то слово! Ведь золото было спрятано не абы где, а в подвалах контрразведки. А вот куда оно девалось, до сих пор остаётся загадкой.

– Так что, Коняев до него добрался или нет?

– Похоже на то, что до золота он добрался, но вот назад к красным так и не добрался. То ли не смог, то ли не захотел. Пока красные воевали с Деникиным и потом с Врангелем, власть в этом районе захватил атаман – батька Негоциант.

– Батька кто? – недопонял Синицкий.

– Негоциант, – уточнил Саныч. – Так вот, вся эта тройка во главе с Коняевым попала к нему в плен. Двоих красноармейцев он сразу приговорил.

– Расстрелял?

– Хуже. По показаниям свидетелей, батька Негоциант был строгим и справедливым. Он никогда никого не казнил без суда и следствия. Но всех судил самолично и всех приговаривал к смертной казни через отсечение головы.

– Обалдеть, – непроизвольно сорвалось у Синицкого.

– И что характерно, сам приводил приговор в исполнение. Так вот, двоим красноармейцам он отрубил головы сразу. А Коняева почему-то оставил. Держал его в том же подвале, где располагалась контрразведка белых и где было спрятано золото. Почему, зачем – неизвестно. Но когда через год красные занялись батькой серьёзно, он бежал. Отрубить Коняеву голову не успел, но всадил в него пять пуль из маузера. Одну из них в голову.