Назад в Эрдберрот

Он всегда жаловался, что у меня маленькие чашки для кофе, и я купила ему огромную красивую чашищу, как раз для его пол-литровых кофейных доз. Я как-то даже «Наполеон» испекла без повода! Просто, чтобы сделать ему приятное. Простояла у плиты с этими коржами часа три. Торт ему очень понравился, как обычно. Он все принимал. Всегда благодарил. Всегда нахваливал еду.

Но постепенно стало приходить понимание, что это пора заканчивать. Я начинала чувствовать себя унизительно даже перед самой собой. Потому что мной пользовались, а я прыгала вокруг с желанием сделать приятное. И что особенно было обидно, что злило: ну не мог человек не понимать, с каким чувством я это все делаю. Ну не пекут торты просто так абы кому, кто приехал потрахаться. Ну так вроде у нас и не потрахаться, встречаемся вроде… Но что бы я там не ожидала и не думала, когда уже почти открытым текстом говорят, что нет, я хочу жить один… Нельзя это принимать. Он не говорил это в лицо, просто в разговорах иногда приводил такие примеры, из которых следовало, что он представляет себе одинокую жизнь. Но я все еще надеялась как-то переделать его. Что-то из серии, наверное, как когда-то думала, что справлюсь с пьянством Алекса.

И я тратила время, силы, энергию, думала о нем. В ожидании его готовила всякое. Только для него же. Он приходил, все было хорошо, мы отлично общались. Но… эти теперь почти всегда пустые руки. И никогда не слышала я от него что-то вроде, ой, ну что это у тебя плитка валяется с потолка, дай приклею. Или – давай посмотрю, что у тебя тут не работает… Нет, приехал, поел, переспал, короче, отдохнул и дальше поехал, в одинокую, если можно так выразиться, «бабкину» хатку, предаваться балдежному уединению.

А я больше не могла. И понимала, что сказав ему все, я сама своими руками все разрушу. Хотя, что там уже было разрушать? То есть можно и дальше предаваться самообману и продолжать наслаждаться редкими минутами общения, а оставаясь потом в одиночестве обдумывать и вспоминать каждое слово, реветь в подушку и перед зеркалом, что я особенно любила: когда в отражении свою красную скукоженную рожу видела, ну и проговаривать в никуда то, что никак не решаешься высказать ему. Надо было решаться на какие-то действия.

Начала я с поиска информации в сети. До того я даже в этом себе отказывала. Не смотрела принципиально его социальные сети, не проверяла сайт знакомств. Да что там, я даже фамилию его очень долго не спрашивала, чтобы не выглядеть слишком любопытной. Просто жила, зарывшись головой в песок.

Я приступила к поиску и поняла, что, конечно, мне надо было копать с самого начала. Сразу узнать фамилию и лезть во все сети, все прочитать и понять, пока мне еще было глубоко фиолетово. Пока он мне особо не нравился. Желательно вообще до начала близких отношений. И тогда бы я узнала, что до меня была у него девушка. Что это он у нее жил, а не с другом снимал квартиру. Что они вместе купили велосипед, который он показывал на фотографиях. Что вместе они и кота его рыжего заводили. Думаю, я бы уже иначе ко всему относилась, узнай это заранее. А тут на меня вся эта информация свалилась как снег на голову, точнее я сама ее свалила, и поэтому мои переживания были запоздалые и при этом удвоенные. Может быть, я бы раньше обратила внимание на его поведение, на то, что он меня ни с кем не знакомит и нигде не светит, в сравнении с этой девушкой. Она, как я поняла, все-таки занимала в его жизни более глубокую нишу.

Надо было в самом начале сыграть дурочку и попробовать добавить в друзья на одноклассниках, посмотреть реакцию. Но я так не хотела наседать, не хотела лезть. Боже мой, я даже номер его телефона не сразу в контакты внесла, он просто был у меня под номером, я по цифрам узнавала. Первый раз в жизни так сделала. Зачем, почему? Что это за новый пунктик? Я до сих пор себе не могу ответить на этот вопрос.

Я решила в ближайшее время поднять вопрос о совместном проживании. Рассуждала я так: если допустить, хотя это и представляется маловероятным, что он согласится, значит все хорошо. Но судя по моим наблюдениям, этого не могло произойти. Но пока я этого не знала наверняка, я не могла все разрушить и поставить точку.

Вариант следующий: он отказывается. Я даже представляла, как это происходит. Я это почти как наяву видела и слышала, даже выражение его лица и интонации, как он весь такой замельтешит, наморщится…

Итак, предположим, он откажется. Тогда мне придется с ним расстаться. Можно конечно продолжать все это, переживать одиночество, ждать его редкого появления, страдать от равнодушия, ревновать к прошлому, в котором он жил. Встречаться с человеком, осознавая, что он тебя не любит и что эти отношения рано или поздно все равно закончатся… Нет, надо будет собраться в кучку и все порвать. Пострадать, поплакать, куда ж без этого, и уехать, к примеру, в Ялту зализывать раны, залечивать их морской водой. Зато можно ехать туда будучи уверенной, что торопиться домой не надо, тебя там никто уже не ждет, значит, можно с удовольствием отдыхать и расслабиться.

Отношений было жалко ужасно. Ведь он меня никак не обижал, плохого не делал, не раздражал. Я, как ни старалась, ничего негативного вспомнить не могла, и, конечно, отказаться от них должно было быть очень тяжело. Но за это я наверное его и полюбила. Ничего плохого в нем не видела, не могла при всем желании разглядеть. Вот только вначале особо не нравился даже, а вернуться в то состояние уже не получается. Но цепляться за несбыточную мечту, зная, что ответных чувств у него ко мне нет, и он даже не хочет со мной жить, было бессмысленно.

Мне предстоял разговор про совместную жизнь, и на него было решиться еще труднее, чем на то, чтобы уйти, потому что именно такой разговор и мог быть началом конца.

Был еще третий вариант, чем черт не шутит. Вдруг, когда я все закончу, порву, чего он, возможно, и не ожидает, ему все-таки станет меня не хватать, и он пойдет навстречу… Точнее, вернется. Неужели такого не может быть? Как там, в песне? «Не отрекаются любя, ведь жизнь кончается не завтра, я перестану ждать тебя, а ты вернешься так внезапно…»

В любом случае, пора было выяснять, какие у него планы. Правда, пока я его не видела и, самое интересное, чем дольше я его не видела, тем проще мне было буквально в красках представлять, как я с легкостью задам все свои вопросы, как я все сделаю, как закончу, как гордо выскажу. А только он появлялся, я сразу «нырь» к нему под крыло и все. И ничего не хотелось портить. Дунуть было страшно, лишь бы не спугнуть. Я даже когда спала рядышком с ним, если он руку на меня клал, пошевелиться боялась. Так обычно кошатники себя ведут, когда на них лежит кот, чтобы только его величеству не стало неудобно и он не ушел бы.

* * *

Итак, я морально зрела и готовилась к разговору. Все это сопровождалось тягостным ощущением, словно из сердца вытаскиваешь нитку прямо через грудь.

Мне удалось уломать Лё на поездку в подмосковный дом отдыха. Если раньше было проще, то сейчас действительно пришлось уговаривать. Видно, он ощущал мое напряжение, и оно для него уже становилось дискомфортным.

В первый же вечер поездки мы устроили пикник на одной из шашлычных площадок и хорошенько выпили. Распевали песни, травили анекдоты, точнее, рассказывала, как обычно, я, а он хохотал до слез, удивляясь их бесконечному запасу. Мне всегда так нравилось его смешить, особенно когда он смеялся над теми вещами, на которые многие другие люди делали круглые глаза, косились на меня и нервно спрашивали: «И чего тут смешного?»

Вот, например, еще один из моих любимых анекдотов и, кажется, последний, который я рассказывала Лё, как раз в пансионате.

«Весна, все расцветает, начинают щебетать птицы, раскрываются почки на деревьях, распускаются первые листочки. Воздух наполнен свежестью. Идет мужик вдоль березовой рощи почти в блаженстве, на душе умиротворение, единение с природой. Вдруг видит: на одной из березок висит девочка, вцепившись зубами в ветку. Подбегает в недоумении: