МОБ

– Н…не нужна. – Просто не смог я промолчать под таким натиском.

– Хм… и правда понимает…

Дерьмо! Нужно было прикусить язык.

– Вы уверены? Может какое-нибудь маленькое порученьице найдется? – присоединился парень и медленно двинулся в нашу сторону.

Его явно приодели, шлем с рубахой смотрелся до ужаса нелепо, но я понимаю, – лучше, чем ничего. Зачем они со мной так любезничают? До этого он спокойно обращался ко мне на «ТЫ» и не стеснялся в выражениях, а сейчас улыбается настолько льстиво, что колени почти коснувшись земли начинают выпрямляться.

Рыцарь медленно меня обходил, и я почувствовал кончики своих ушей собственными же щеками. Почему мне так страшно, что хочется развернуться и драпать со всех ног?! Люди крайне учтиво со мной общаются, ничего не требуют, и даже помощь предлагают. Может, если я попрошу чего, так отстанут…

Резко я распрямился и уставился прямиком на приближающегося парня, – от страха не осталось и следа. В голове резко забили персональные барабаны.

Что за дрянь?.. Это он на меня так влияет?!

– Стой я сказал! – рявкнул воин.

– Да че он на тебя так не реагирует?!

– Ты дебил что ли? Ты мой *** видел? И свой! У него **** на тебя!

Дальнейший диалог я слушал без слуха. Опять таже ерь, я вижу, что они разговаривают, но не слышу! И когда парень сделал пару шагов назад, меня вновь придавило блестящим грузом, важно вышагивающим у меня перед носом. Золотой воин был настолько огромным, что, казалось, это аура его на меня так влияет. Я с места даже до плеча его не дотянусь… Что ж он такое жрет…

– Вы не могли бы отойти от меня немного? – вдруг возникла у меня идея.

– Сам ты дебил! Да ты его *** давишь! – разразился смехом рубаха парень, – хрен ты от него че получишь!

Воин за секунду отдалился от меня на шагов десять, подарил виноватую улыбку, и встал рядом с другом, которому сразу же прилетела смачная оплеуха. Вопрос: как он от нее мгновенно не издох, будет мучать меня до конца жизни. Видимо, и этот что-то особенное жрет…

Кажись мать ошиблась; и мох, и черви, и сырая болотная земля, которой меня пичкали все детство, ни к чему, кроме отравления, не приводили.

Теперь я понимаю, им от меня что-то нужно, силой они взять это не могут, ибо я бы уже целовал каменные ноги Ыркана. Отсюда любезность. И, судя по всему, они уверены, что я могу им это что-то дать… Только вот я не внюхиваю что?!

– Простите мне мою… простите, – расплылся в улыбке золотой великан.

– Я хочу есть, принесите мне завтра в это же время еды, которую… которую сами едите! – решил я рискнуть.

Хуже мне от этого не будет. Убьют сразу не страшно, убьют завтра не страшно, а вот если удастся с них что-нибудь поиметь, будет хороший бонус за мои страдания…

Воин едва не начал прыгать от счастья, и уже собирался мне еще что-то слюбезничать, как я решил наглеть по полной:

– Верните меня откуда взяли и убирайтесь! – рявкнул я со всей возможной деловитостью.

Не успел глазом моргнуть, как сразу же получил дубиной по голове, мгновенно оказавшись в гуще событий, – чего собственно и требовал. Моему появлению удивился только человек, до этого, видимо, долбящий кого-то другого. Ну сейчас отыграемся…

Глава 4

– Ешь!

– Не-ет!

Сегодня мне впервые за долгое время приснился сон. Не могу точно сказать насколько он связан с воспоминаниями, но правдоподобность моей истерики, с которой начинался практически каждый прием пищи, зашкаливала. Даже любимая синяя тарелка не могла привнести в него хоть каплю радости. Мерзко булькающее нечто мертвой хваткой цеплялось за ложку, и просто не позволяло себя пережевывать. То, что оно было живым я знал наверняка, но черви одно, а этим и мужиков в кормильне не пичкали даже в самое тяжелое время.

На протяжении всего сна я хотел обернуться, увидеть мамино лицо, может, обнять ее, но мигом сменяющие друг друга блюда насмерть приковывали внимание.

– Ты должен это съесть! В этой еде сила, слышишь? Будешь самым большим и смелым!

– Почему ты сама это не ешь?! Не буду! – заливался я слезами.

– Иди сюда, – почувствовал я мамину руку на предплечье.

Она нежно потянула меня к большому пыльному зеркалу. И я увидел маму. Из-за слоя серости на нем, ее кожа казалась еще тусклее, но была идеально ровной. Я почти не видел ее лица, для этого бы мне пришлось сломать себе шею, и запрокинуть голову навзничь. Ведь я в семь лет едва доходил ей до колена. Сейчас я бы все отдал, чтобы остаться таким же мелким и в любой непонятной ситуации с легкостью прятаться под юбку.

Мамины мощные руки пестрели разноцветными татуировками, в которых я всегда видел разное. Иногда мне казалось там разворачивалось ожесточенное сражение, иногда лисы загоняли зайца, иногда был яркий закат или щемящее сердце полнолуние. Я был настолько мелким, что она с легкостью садила меня на плечи и периодически об этом забывала.

– Видишь? Ты мал и слаб! Если хочешь быть как мама, нужно кушать, что она дает. Как ты будешь меня защищать, когда вырастешь?

Я молча хныкал, одновременно побарывая в себе отвращение и молясь. Почему она считала, что в этом бульоне на мерзости и гнили я смогу вырасти таким же крепким как она?..

Мне всегда казалось, что меня к чему-то готовят. Бесконечная учеба и отравления, нравоучение, этикет, будь он проклят. Временами, я думал мама живет в каком-то другом мире, где все это нужно, я же половину смело пропускал мимо ушей.

Сон прервался, стоило мне почувствовать на загривке крепкий мамин хват.

Не в силах заснуть вновь я подошел к самому дальнему углу хижины, где у нас и по сей день стояло зеркало. Поросль мха уже начинала его заволакивать. Из небрежно прибитых к полу досок к потолку тянулись колючие темно-зеленые лианы, обвивая сбитые края некогда полированного стекла подобно рамке. Сейчас я видел в нем только свою тень, и она едва пересекала середину. Я бы переживал по данному поводу, если б не все мужики в нашем поселении были такими рыхлыми. Отчего-то только кухарки отличались габаритами. Может их по этому принципу и брали на кухню? Или они в постоянном контакте с едой такими становились…

Я попытался очистить участок зеркала, сопроводив этот процесс приятным скрежетом кривых когтей. И даже вошел во вкус. Почему-то все хижины в нашей деревне были больше, чем нужно. Ладно женщины крупные, но их не так и много, около тридцати, а в итоге даже на моей кровати уместилось бы семь меня. Мама перекочевала поближе к кухне, когда мне стукнуло пятнадцать, понятное дело, кровать осталась, но мать Арты была ростом с меня, а кровать у них дома такая же…

До потолка я не достану и встав на стул, который будет стоять на столе! И зеркало, казалось, упиралось в крышу. Мать откуда-то его притащила, когда мне было лет пять, соседи еще долго удивлялись зачем оно ей так нужно и откуда вообще взялось. Мне оно всегда казалось лишним, ибо в отличии стола, стула и кровати не имело практического применения, а больше в хижине ничего и не было. Свеча стояла на подоконнике, но когда я ее последний раз жег и не вспомню. По ночам на частоколе всегда жгли факелы, а мое единственное окно выходило аккурат на него и дорожку, прямиком ведущую к площади.

Сейчас на меня с любопытством смотрело зеленое, слегка сморщенное тело. Я никогда не считал себя красавцем, но под стандарты подходил с запасом. Уши были одинаково остры, и вздымались над блестящим черепом на четыре пальца. По расположению бровей я мог представить, что коль доживу до старости, они будут вполне сносно спускаться к ключице. Горбинка на носу куда-то испарилась, я бы предположил, что жиром заплыла, но судя по явно торчащим под жилеткой ребрам, маловероятно такое кривое жирораспределение. Если бы сейчас сзади кто-то вывесил эту светящуюся ерь, я, кажись, просвечивал бы насквозь, и был уж точно похож на изумрудный осколок.

Почесав половые доски когтями на ногах, я невольно вспомнил свою последнюю обувь, а именно обрезанные спереди ботинки, намекающие на так модные у женщин сандалии. Ненавидел обувь сколь себя помню, и благо на этой бесполезной части моего гардероба мать не настаивала.