Прощённые

– Святой отец призвал меня на путь паломничества по святым обителям. Подобный путь прошла до этого и Анна Алексеевна. Он сам составил для меня подробнейший маршрут.

«Надеюсь, ты получишь знак господень, – сказал он мне тогда. – А вместе с тем прощение – в раскаянии и через истовую веру.»

В ту же неделю, проводив его, я, с самым небольшим сопровождением, отправилась.

Примерно следуя пути, предписанному Фотием, она объехала старинные обители – и все они оставили отметины в её душе.

В конце пути, по настоянию архимандрита, паломница последовала на пароме по Селигеру на остров Столбный, в Нилову Пустынь – прославленный, богатый монастырь. Сопровождающий её имел с собой письмо от Фотия, для пустынского настоятеля, отца-игумена Герасима…

– Ещё с парома, что переправлял нас через озеро, я засмотрелась на колокола заглавного собора. Но привлекла меня не красота, не мощь, ни даже благолепость храма, а ощущение давно знакомого, навроде земляка.

Она задумалась:

– Как будто встреченный в Париже русский, с которым был когда-то коротко знаком.

Ещё на судне я узнала, что новый храм Богоявления Господня всего около месяца назад был освящён. И вот, ведомая предчувствием и верой, сойдя на берег, я направилась туда. Передо мной, подобно наваждению, возник Столичный петербургский храм…

Рассказчица на миг задумалась, прикрыв глаза. Потом резко встряхнула головой.

– То был знакомый безымянный образ… столицы от которой я скрывалась. Где после гибели Володи не бывала, которую я избегала и кляла.

Я заходила в храм, как входят в омут. Всё будто поплыло перед глазами… И упоительная благостная слабость вдруг обняла меня, и я лишилась чувства. Пришла в себя уже у настоятеля, уложенная на скамью. Отец Герасим посылал за лекарем… Но разве лекарь мне тогда был нужен!

(Лицо рассказчицы порозовело, и в увлажнившихся глазах внезапно появился странный блеск).

– Нужда моя была в другом! И я, едва придя в себя, спросила:«Кто архитектор? Назовите имя!»

Она, взглянув на Шарлеманя, улыбнулась.

– На тот момент я поняла, что буду делать. И мне назвали. Мне назвали вас.

Да только Шарлемань Богоявленского не строил.

Глава 8. Не славы, но тщеславия плоды

«Его Высокопреподобию архимандриту Фотию пребывания в добром здравии, укрепления в духовных силах и Божьей помощи во всех делах.

С тем на твоё послание отвечу, что особа, доверенная тобой заботе и попечениям моим, особенной нужды в них не имела – ну, разве что, за исключением малости.

Едва сойдя на остров, она вошла в собор Богоявления Господня. Да там с ней приключился обморок – как видно от дорожного изнеможения. Оттуда её принесли ко мне. От рушника, намоченного уксусной водой, твоя паломница вернулась в чувство, и от дальнейшей лекарской подмоги отказалась. Заместо этого, она изволила задать вопрос касательно собора. Я разъяснил, что новый храм, коим гордится монастырь и паства, построен по проекту Шарлеманя. Проект был прислан из столичной Митрополии по моему запросу и принят с благодарностью. Однако средств на возведение собора мне было вовсе не дано. Единственно радениями паствы и превеликими трудами братии собор был поднят и недавно освящен (в ущерб иным строениям в обители – ветхим и тесным, включая гостевые и больницу). Однако речь моя, как и старанья, эффекта не произвели, и, отклонив дальнейшую беседу по слабости и в силу нездоровья, она отправилась в гостиницу, где провела весь вечер и всю ночь. А поутру, на первом же пароме отчалила, не осмотрев Обитель.

Тебе, как прежде, выражаю заверение, что всем твоим посланцам буду рад, и встречу их с отеческой любовью. Дела монастыря идут неплохо, паломники всегда большим числом, пожертвования оставляют щедро. Так и тебе желаю процветания,  с чем и прощаюсь.

Архимандрит, игумен-настоятель Нило-Столобенского монастыря, Герасим.»

Когда-то, много лет назад, Иосифа Ивановича Шарлеманя обуревал гнусный порок тщеславия. Да так, что стал пускать тлетворные побеги из жесткосердия и неблагодарности. Нынче и вспоминать об этом совестно, тем более рассказывать…

Случилась эта неприятная история после войны с Наполеоном – когда Россия-матушка вернулась к старому, привычному порядку жизни. Москва уже вовсю отстраивалась заново, и новые нарядные дома росли вдоль улиц, как грибы после дождя. Любуясь на помолодевшую Москву, обновок захотела и столица.

Надо сказать, что главный храм Санкт-Петербурга, тем временем, заметно обветшал и вообще отстал от европейской моды. И старый Исаакиевский собор, в конце концов, приговорили к сносу.

Дальше события продолжились обычным образом. Среди столичных зодчих объявили конкурс на проект собора. Конкурс подобного масштаба давал отличный шанс, чтобы легко продвинуться в карьере, а, что ещё важней – прославиться. И потому участвовать в борьбе хотели многие. Иосиф Шарлемань был в их числе.

И вдруг в столице появился иностранец – француз, малоизвестный архитектор, но ловкий и напористый субъект.

Субъект – как быстро выяснилось из столичных слухов, ещё на своей родине, в Париже, свёл личное знакомство с Александром. А там, добившись личного приёма, шустрый француз вручил царю подарок – альбом, с подборкой собственных проектов. Наш государь, эстет и меценат, подарок принял очень благосклонно, а самого дарителя запомнил. И вот, в разгаре конкурсных баталий, распорядился пригласить того в Россию.

Француз немедля явился при дворе, где и представил свой проект собора… Проект понравился и был одобрен. А его автор – зодчий Монферран, без проволочек получил контракт и был пожалован придворным архитектором. Карьера господина Монферрана взметнулась ввысь, едва успев начаться…

Потом, в детальном обсуждении проекта, вскрылись серьёзные недоработки. И, в целом, – весь проект был «сыроват». Чтобы не затевать публичного скандала, назначили архитектурный «комитет», «для оказания помощи» мсье Монферрану… В тот комитет вошёл и наш Иосиф Шарлемань.

Работа под началом Монферрана у Шарлеманя не сложилась сразу.

«Мэтр» оказался мнительным и гордым, новых товарищей не уважал, и потому работа комитета шла крайне медленно и очень плохо. И вскоре архитектор Шарлемань в сердцах из комитета вышел.

…Уйти – ушёл, но от мечты не отступился. И очень скоро, вопреки всему, надеясь на изменчивость фортуны, доделал таки собственный проект.

То был величественный, не громоздкий, в гармонии классических пропорций,  при портиках тосканского порядка, пяти величественных куполах, в непогрешимости академического вкуса, прекрасный петербургский храм.

Куда там мармеладно-пряничному мсье, не уважавшему классических традиций, с его безвкусным и аляповатым, политым сладкой патокой, тортом! Куда ему до школы Росси! До петербургской школы!  Подлинного вкуса, мастерства…

Проект, отправленный на рассмотрение, вернули – без объяснений и без резолюций… Вот после этого, впервые в жизни, не слушая увещевания жены, непьющий Шарлемань по-русски запил.

Но вот один приятель-однокашник, узнав о состоянии Шарлеманя, решил немного ободрить того. И рассказал про неприятный казус – с его, наставником Карлом Ивановичем Росси…

Так вот, Карл Росси выполнил заказ, с доверием Святейшего Синода – на храм в Столобенской обители.

Предложенный проект был нов и смел, он подрывал устои классицизма, сплетая древнерусские мотивы с готической Европой. В нём было всё – размах, масштаб, нарядные шатры на колокольне, причудливая смесь декора… Ещё б с ценителями повезло… Вот тут-то и произошла осечка. Сей дерзостный проект был недопонят и возвращён для полной переделки… Подобной оплеухи Карлу Росси не доводилось получать давно. Притом, об этом начали судачить…

Вот, собственно, о чём и рассказал Иосифу заботливый приятель…  Но Шарлемань, не то, чтоб был утешен, – скорей, задумался…

 А вскорости, наведался в Синод – с большим бюваром из телячьей кожи.