Страница 80 из 91
История Лидии
Давая предметам вокруг имена, люди делают мир понятнее и проще. Встаешь рано – жаворонок, ложишься поздно – сова. Не ешь мясо - вегетарианец, сортируешь мусор – осознанный потребитель.
Разделяя пространство на свое и чужое, люди вносят в стремящуюся к хаосу Вселенную порядок, ведь имея названия для всего вокруг, легче понимать друг друга.
Но что, если данное имя – ложь? Что, если навязывая предмету неправильное определение, ты, тем самым, разрушаешь его суть? То, что зовем мы розой, и под другим названием сохраняет свой сладкий аромат или, как лодку назовешь, так она и поплывет?
Если название определяет смысл, то не лучше ли выбирать то, что приукрашивает реальное положение вещей? А, если, наоборот, во главе угла стоит суть, то не все ли равно, как ты будешь к ней обращаться?
Так думала Лидия, пока мать не поставила отца перед фактом и не разрушила ее жизнь. Мир рухнул, изменив вектор движения с доброго и уютного «семья» на «размен, раздел, развод».
Больше не было привычных и понятных слов и поступков, отец, которого она так любила, без объяснения причин, стал врагом. Уютная спальня в их небольшой, но светлой квартире, сменилась неудобным бабушкиным диваном и в выученных к пятнадцати годам формулах счастливой жизни оказались не учтенные переменные.
То, что раньше было правильным, стало невозможным. Теперь любить отца разрешалось только про себя, так, чтобы мама не знала. Писать и звонить – тоже.
И врать, бесконечно усложняя ранее простой и понятный мир.
Лида страдала сильнее Светланы, но не умела показывать свою боль, а потому хоронила ее в глубине души, успокаивая слезы мыслью о том, что все временно. Не за горами совершеннолетие и уж тогда, получив взрослое имя, а с ним и полагающиеся по статусу права, она сама будет выбирать, с кем жить и кого любить.
Но жизнь совершила новый кульбит и спустя месяц после развода порог бабушкиной хрущевки переступил ухоженный, хорошо одетый мужчина с густыми, похожими на моржовые, усами.
Он улыбался, когда дарил маме и бабушке цветы, а ей вручал коробку с новеньким смартфоном, которую она даже не открыла, забросив в ящик стола, и теперь не один семейный ужин не проходил без его участия. Лида все больше замыкалась в себе, а мама изображала любовь и после ухода Бориса, требовала от дочери благодарности за то, что так замечательно позаботилась о ее образовании и будущем.
Но Лида не испытывала ни того, ни другого, наоборот, улыбка нового маминого друга приводила ее в ужас. Особенно, когда тронутые сединой густые и жесткие волоски усов приподнимались над верхней губой, обнажая идеально ровные белые и, скорее всего, не настоящие зубы, при этом оставляя серые глаза равнодушно-холодными.
Неотвратимо Борис становился частью новой жизни мамы, а значит и ее тоже. Отец отказывался обсуждать случившееся между ними, но подсознательно Лида знала – мама папе изменила. Ради лучшей жизни, сытного будущего и мужчины с усами. Променяла простого и надежного мужа на богатого и требовательного бизнесмена.
Вторая свадьба Светланы была скромной по меркам количества приглашенных гостей, но безумно дорогой, с учетом выбранного молодоженами маршрута для медового месяца. Брать с собой Лиду мать отказалась, хотя ее новый муж и не был против, и они улетели на две недели на Сейшелы двоем.
Лида хотела пожить это время с отцом, но бабушка наотрез отказалась ему звонить и пригрозила сообщить матери, если она решит сыграть во взрослую и сбежит.
И Лида осталась, еще более тихая и молчаливая, чем всегда. Училась, читала книги и украдкой писала отцу сообщения, делясь с ним своими переживаниями. И первое время он поддерживал связь, сам часто писал и звонил, обещал придумать способ, как забрать ее к себе.
Но время шло, а Лидия продолжала жить с матерью и отчимом.
После свадебного путешествия, Борис переселил их в дом и у Лидии появилась своя просторная комната на втором этаже, с ванной и гардеробной, общим крытым бассейном и красивой зеленой лужайкой.
Отец писал все реже и, когда в очередной раз, он не взял трубку и не перезвонил, Лидия решила, что больше ему не нужна. А, подслушав разговор матери с бабушкой и узнав, что у папы появилась другая женщина, и вовсе убедилась, что ее бросили.
Пока одним летним вечером Борис не пришел к ней в спальню.
Вкрадчивый и осторожный, в первый раз он позволил себе лишь ненадолго коснуться ее спины и волос. И, хотя Лидия и была замкнутой в себе девушкой, это не делало ее дурой, и она понимала, чего Борис добивается.
Тогда и начались первые панические атаки. От безысходности и страха, от одиночества и боли маленькая Лидия нашла спасение в имитации слабоумия и неконтролируемых конвульсиях.
Потому что знала, какой отчим брезгливый. И она боролась, как могла, набирая в рот слюны побольше и выплевывая ее на щеки и грудь, изображая припадок, который останавливал, пусть и не сразу, шарящие по телу руки.
Тогда же она украла из кабинета отчима сувенирный складной нож и всегда носила его с собой, ведь с ним было не так страшно засыпать по ночам. Лида была одна в своей беде и даже не пыталась заикнуться о происходящем матери или бабушке, которые буквально молились на Бориса. Боялась она и писать отцу, не без основания предполагая, что если он и эту правду проигнорирует, у нее не останется сил бороться.