Страница 4 из 14
– Ясно. И ты решил, что раз людям пригрезилось, что у тебя на голове рога, ты отрастил себе рога! Гениально.
– Как-то так, почему бы и нет. Львиная грива и бараньи рога – это мило и довольно-таки концептуально, – констатировал Сатир с серьезным выражением лица.
– Не обижайся, но это был не львиный, а действительно бараний поступок. Не все ли тебе было равно, что про тебя говорили смертные?
– Вот поэтому я и ношу рога. Боги ко мне всегда относились с пониманием и уважением, а до этих обнаглевших шутников мне вовсе дела не было. Закончим на этом обсуждать их, – грубовато потребовал Сатир, – Раз уж я разоткровенничался, пришел твой черед. Уверен, что речь пойдет о женщине. Кого ты хочешь удивить сменой имени? Кто она?
– Еще не знаю, – развел руками Куззола, – Мне следовало бы поначалу осмотреться, как-то с детства сразу много дел навалилось на меня, не до общения с девушками было, а если и было, то весьма неудачные воспоминания в памяти остались. И вообще одного моего желания мало, ведь если даже над самим Сатиром потешались смертные, что уж там говорить обо мне, ненавистном ими боге смерти. Когда мне с живыми девушками знакомится, если я только с мертвецами вынужден общаться? Впрочем, я совсем недавно стал красавцем, а тех, кто был ранее со мной знаком, уже не стало, так что вряд ли кто-то соизволит придумывать про меня гадости.
Намерение сына Сатира уравнять себя со смертными и побродить среди них – затея очень рискованная и может обернуться не только карикатурами и насмешками, но и кровавым финалом. В данном случае, вступая в контакт со смертными с целью установления личных взаимоотношений, использовать свои божественные силы себе в угоду будет безграничной глупостью и совершенно бесчестным проявлением слабости, а прибегать к помощи отца – тем более ничтожно. Если Куззола действительно понимает, что хочет осуществить, то ему придется рассчитывать только свои естественные способности, обретенные при рождении и в течение смертной жизни, а не на духовные силы и божественное влияние, развитые в процессе его становления и полученные после смерти. Насколько помнится, при жизни он был нелюдимым и жестоким палачом. О чем он только думает? Неужели он хочет взяться за старое и снова устроить беспорядок на планете отца, где все народы живут мирно?
Сатир замешкал с ответом, а Куззола не спешил торопить его, с интересом наблюдая за тем, как мимика на лице отца начала резко, но последовательно меняться, словно он обязался на спор изобразить различные эмоции за максимально короткое время. Поначалу слова сына повергли Сатира в ужас и смущение фактически одновременно. Далее, не минуя стадии потрясения, смущения, печали и настороженности, он погрузился в глубокую задумчивость, а уже после этого испытал надежду, уверенность, спокойствие и восторг, через некоторое время оживился и восторженно посмотрел на своего сына, поделившегося с ним замечательной новостью. Через мгновение лицо Сатира выглядело счастливым, что не могло не рассмешить Куззолу, который теперь наглядно убедился в том, что отцом быть отнюдь нелегко, что собственно тоже заставило его задуматься и вызвало массу эмоций, но он сдержался, чтобы не выставлять их напоказ перед отцом, находящихся под сильным впечатлением. Судя по всему, Сатир уже и не ждал, что когда-нибудь услышит от сына весть о том, что тот намерен жениться.
Глава 1. Ох, уж этот Секач!
Едва успело подняться над лесом пробудившееся ото сна солнце, залив нежным светом своих ласковых лучей просторы колосящихся пшеничных полей Ларгиндии, по широкой пыльной дороге к Рединфорту уже приближался путник, явно прибывший издалека. Его появление посреди дремотного красивейшего пейзажа больше представлялось загадочным миражом, ведь в такую рань сонные торговцы еще только нагружают свои обозы и впрягают в них лошадей, а хлеборобы и садоводы еще только мило потягиваются в своих постелях и не спешат взять в руки мотыги и грабли.
По внешности, несомненно, загадочный незнакомец являлся молодым ларгом, имел притягательную внешность и крепкую мускулатуру. Так же по его виду можно было утверждать, что он не бедствует, смекалист и неприхотлив. Об этом можно было судить по тому, как он комфортно чувствовал себя, находясь в дальнем пути, а что он находился в дальнем пути, тем более, не вызывало сомнений. В правой руке он твердо удерживал посох, бодро ударяя им об землю, тем самым отмеряя каждый шаг босых ног, а левая рука у него была свободной, но он так лихо и привычно делал ей отмашку, подобно опытному военному совершающему марш-бросок, что казалось, будто этот путник готов обойти весь Этриус.
Можно было бы подумать, что он красуется перед окружающими, но вокруг не было ни души. Казалось, что он возомнил себя представителем королевской семьи. Ухоженное гладковыбритое лицо путника обладало идеальными чертами и глубоким мудрым взглядом, а грациозные движения завораживали. Вместо короны у путника на голове, обвязанной рубашкой, скрученной в веревку, имелись собранные в копну густые темные волосы средней длины. На спине у него висела небольшая полупустая котомка, к ней были приторочены довольно-таки добротные башмаки, покупку которых любой простолюдин посчитал бы расточительной, даже если бы в его в карманах позвякивали монеты. Иными словами, все это означало только одно – в деньгах этот молодой ларг не нуждается, не стремится одеваться по последнему писку моды, но обладает странностями характера, так как предпочел идти пешком, а не преодолеть необходимое расстояние верхом. В целом, складывалось впечатление, что счастливый путешественник через долгие годы наконец-то вернулся домой из дальних краев и получал удовольствие даже от длительной ходьбы по пыльной дороге, только возраст настораживал. Уж слишком молод этот ларг для такого смелого кочевого образа жизни.
Величавость белокаменных крепостных стен, грозный дворец, возвышающийся посреди них, и башенные шпили с реющими на ветру флагами, до которых оставалось рукой подать, значительно придавали сил, будто открывали второе дыхание. Вот он – неприступный Рединфорт, самый знаменитый город Этриуса, который пытались осадить орочья орда и армия нежити, но тщетно!
С легкостью преодолев оставшееся расстояние, путник вошел в высокую арку ворот столицы Ларгиндии и решительно двинулся вперед, не замедляя шага, совершенно не удивившись отсутствию пропускного пункта или стражи у ворот.
Однако, как выяснилось, у этого города есть глаза. Не успел молодой ларг преодолеть разъездную площадь и дойти до ближайших домов, чтобы осведомиться у местных жителей, где ему лучше всего арендовать комнату, как к нему подошел какой-то подозрительный коренастый ларг средних лет и жестом дал понять, что пропускной контроль все же имеется.
– Я тебя первый раз вижу. Ты откуда? – грубо спросил он у путника, держась настороже и находясь в готовности применить силу.
– Я путешественник. Но разве я обязан отчитываться вам? – сдержанно ответил тот.
– Твое право, друг, но я просто помогаю освоиться всем новичкам в городе, – отмахнулся коренастый мужчина, – Смотри сам. Я тебя запомню.
– Не сердись. Подскажи тогда, хороший гостевой дом, только чтоб не клоповник какой-то? – поинтересовался путник.
– Ну, это другое дело, – обрадовался контролер, – У Марты всегда чистые комнаты, именно поэтому они редко когда пустуют. Иди прямо, держись левой стороны, как увидишь вывеску, сразу сворачивай в переулок, а за ним и ее гостевой дом.
– Ага. А в переулке твои дружки меня встретят?
– Э, слышь? Обижаешь. Мы тут давно ничем таким не занимаемся. Просто шепни ей, что я тебе сказал. Сечешь?
– Теперь понял. Благодарю, – путник намеревался двинуться дальше, но контролер ловко ухватил его за руку.
– Что ты понял? Скажешь Марте, что от Секача пришел. Имя-то мое не забудь, а то тут и другие ухари найдутся, просто пока я тут – все разбежались. Сечешь? – пояснил ему мужчина, – Теперь сечешь, по глазам вижу. Ну, бывай.