Потерявшие солнце

– Хочешь, возьми завтра выходной, – неожиданно сказал Вышегородский.

Антон удивленно посмотрел на него и покачал головой.

В чайнике снова забулькал поспевший кипяток.

Дождь за окном поутих, только порывистый ветер продолжал терзать ветви деревьев.

Коридор отдела был абсолютно пуст. Все двери наглухо закрыты. Присутствие высокого начальства не располагало к сидению на местах. Используя универсальную формулу «я на территории», опера, не задействованные в работе по «свежаку», рассосались с самого утра. Впрочем, в основном к делу были привлечены бойцы районного «убойного». Их начальника, молодого франтоватого парня в неизменной ковбойской шляпе и «казаках», Антон видел еще ночью на месте убийства. Отделенческие же пинкертоны, как всегда, были озадачены проблемой повышения раскрываемости за счет увеличения количества отказов в возбуждении уголовных дел, а также работой по перспективным кражам магнитофонов, курток, шапок и других предметов после совместного распития алкоголя в грязных коммунальных норах.

Сосед по кабинету «детский» опер Рома Хохмачев по кличке Хоха неожиданно оказался на месте. Запершись, он занимался крайне полезным для оперативника делом – обклеивал самоклеящейся пленкой сейф. Хоха работал немногим более года, но уже считал себя сильным опером. Львиная доля его речей посвящалась тому, как он день и ночь впахивает, как на нем одном держится отдел и как несправедливо не замечает его руководство. За все время работы Хохины раскрытия можно было посчитать по пальцам одной руки, попавшей под циркулярную пилу. Общаться с детьми-злодеями он абсолютно не умел. Вследствие этого дети его не любили и стучать ему категорически отказывались, что впрямую сказывалось на его показателях. Зато он поменял в кабинете обои, принес одеяло, подушку и даже кофейный сервиз. И еще он обладал одним неотъемлемым качеством: у него всегда были деньги.

Антон упал на стул и, открыв нижний ящик стола, вытащил запасную пачку «Беломора».

– Ром, – сказал он просто, – дай двадцатник до зарплаты. Четыре дня осталось.

Хоха Антона уважал и даже немного побаивался. Поэтому возможность сделать для него что-нибудь никогда не упускал. Вот и сейчас он стремительно извлек из кармана красивый бумажник и достал две десятки.

– Может, побольше возьмешь? Мне не сложно.

– Не, мне хватит. – Антон сунул деньги в карман. – Если жена будет искать, скажи, я еще работаю.

– Обязательно. – Хоха кивнул, прилаживая новый кусок пленки.

На улице было мокро и холодно. Поздоровавшись с двумя водилами в грязных бушлатах, безуспешно пытающимися реанимировать мертвый «уазик» с надписью «Группа немедленного реагирования», Антон свернул налево во двор и, пройдя обшарпанной аркой, вышел на улицу Маяковского. Дождь едва накрапывал, но небо было сплошь затянуто тучами. Идущие из школы дети с наслаждением хлюпали по лужам ногами в резиновых сапогах. После душных, терпких кабинетов неожиданно задышалось легко и свежо.

У входа в «Василису» стоял, покачиваясь на нетвердых ногах, Андрей Скрябин – бывший дежурный, бывший опер, бывший участковый, уволенный за пьянку. Он и сейчас был уже прилично нагрузившись.

– Тоха! – схватил он Антона за рукав. – Дело есть. Тут одна баба хочет…

– Отстань ты со своими делами! – Антон вырвался. – Я с ночи, за…ся как черт. Квасишь целыми днями, дай другим спокойно выпить.

Он вообще не любил Скрябина, а после того как тот, устроившись в «шестерки» к каким-то бандюкам, начал подкатываться с различными наглыми предложениями, стал его на дух не переваривать.

– Злой ты, Тоха! – Скрябин обиженно отвернулся и понес себя в сторону отдела.

В зале «Василисы» было светлее, чем обычно. Кто-то отдернул всегда прикрытые плотные шторы. Народу почти не было. За стойкой стояла Ксения. Антон даже непроизвольно улыбнулся. От ее присутствия уже становилось легче на душе.

– Привет! Ты чего такой замурзанный? – Ксения улыбнулась, беря пивную кружку. – Пива или кофе?

– Водки! – Антон навалился на стойку, положив подбородок на руки. – Сто и поесть чего-нибудь. Я с ночи.

Она сделала круглые глаза:

– Солянку будешь? Сегодня вкусная. Ты на этом, на большом убийстве был? Сашка перед тобой забегал, рассказывал.

Антон кивнул:

– Давай солянку. Сашка давно ушел?

– Минут пятнадцать. Опять выпил двести водки, запил лимонадом и побежал. Слушай, Антон, он так пьет, мне даже страшно.

– Это его нормальная доза. – Антон взял свой фужер. – Когда он будет брать по четыреста, бей тревогу.

Ксения грустно усмехнулась:

– Иди садись, солянку я тебе принесу.

Выбирая стол, он думал о Сашке Ледогорове, который начал пить со дня смерти отца и уже не останавливался. Честный, прямолинейный и бескомпромиссный, он никогда не допивался до свинского состояния, но с каждым днем становился все мрачнее, апатичней и безразличней ко всему. Работая с ним с первого дня в милиции, Антон знал его способности, но сейчас многие смотрели на него как на отыгранную карту, и Вышегородский не скрывал своих намерений его куда-нибудь сбагрить.

Ксения принесла глиняный горшок с кипящим варевом. Антон не удержался и скользнул взглядом по ее стройным ногам и замечательно высокой, особенно для почти сорокалетней женщины, груди. Она сделала вид, что не заметила, подмигнула и устремилась обслуживать вошедших посетителей.

«Правильно говорят, что человеку столько лет, на сколько он себя ощущает, – глядя на нее, думал он. – Пучок энергии, половину посетителей помнит по именам, кто что любит, кто чем живет. С тем покурила, с этим посмеялась – и все успевает. Большая часть народа ходит сюда из-за нее».

Он ополовинил фужер и проглотил несколько ложек обжигающего супа.

«А сколько мне лет? Восемьдесят? Нет, уже явно сто или двести. Слишком много помню. „Долгая память хуже, чем сифилис”. Сплошные цитаты в голове… Говорят, надо забыть и жить дальше. Как это по-научному… абстрагироваться. Быть сильнее. Не вспоминать. Как это можно, если ЭТО всегда во мне!»

Дождь за окном усилился. На другой стороне улицы зазывно вспыхивала реклама магазина аудио-техники. Ксения включила магнитофон. Хриплый голос профессора Лебединского затянул «Лодочника». Народу заметно прибавилось. Люди тянулись: кто пообедать, кто хлопнуть кружечку пива. Явились картежники. Они всегда занимали столик в углу, брали выпить и до глубокой ночи резались в преферанс. Жанна с Лилей – две местные искательницы приключений, получившие от Ксении меткую кличку «овцы», устроились со своим неизменным вином у входной двери. Сменившийся наряд ГАИ прошел мимо с полными кружками. Кто-то из них приветственно кивнул. Антон уже давно допил водку и доел солянку. Теперь, откинувшись на спинку стула и затягиваясь папиросой, он смотрел в посеченное дождевыми брызгами окно. По телу катилась истома, слегка шумело в голове, слипались глаза. Только мозг жил отдельно от тела, с неумолимой безжалостностью вбивая в сердце осознание происшедшего, доставая из памяти всегда ждущий своего часа кошмар.

«…Все белое-белое. От белья пахнет крахмалом и лекарствами. Все ходят тихо-тихо… шепотом… в тапочках. На полу шестьдесят две шашечки линолеума. Вчера было больше… или нет, показалось. Доктор хороший: вежливый, интеллигентный, внимательный… Нет, спасибо, рана уже давно не болит… Да, как выписали… Очень душно… Хочется снега… Голова? Нет, днем ничего… Который час?.. Не обманывайте!.. Я знаю, скоро ночь… Дайте снотворного!.. Я не могу… Устал… Страшно… Не уходите!.. Пожалуйста… Мама!.. Оля!.. Где они, доктор?!. Нет я не плачу… Честно… Я уже большой… Не волнуйтесь. Идите. Я накроюсь одеялом с головой…»

– Антон! Что случилось? Ты плачешь? Что-нибудь дома?

Ксения, бросив стойку, стояла перед ним, заглядывая в глаза.

– Все нормально, просто сегодня немного тошно.

Она еще раз внимательно посмотрела на него и отошла.

«Где мои папиросы? Надо закурить… Я даже не удивился сегодня. Знал, наверное… А может, ждал. Китаец был прав… Лицом к лицу легче. Надо найти ЕГО… Тогда все кончится. Зря я не верил раньше… Зря…»