Страница 4 из 7
В канцелярию окружного суда на Большую Благовещенскую улицу в дом Рачинского Василий Николаевич возвращался уже спокойным шагом, задумчиво разглядывая брусчатку под ногами. Как же умно господа социалисты разыграли с ним всю эту партию. Ах, какой красивый гамбит устроили. Смоленское отделение партии, заподозрив Николая Воронкова в измене, провело проверку, и по её результатам приговорило провокатора к смерти. Собираясь отправлять «опытного товарища» Янкеля Цирлина, кстати, это когда же господа революционеры начинают распропагандировать молодёжь, если к 20 годам Яшка уже опытный подпольщик, на нелегальную работу в Могилёв, именно его и решают предъявить полиции как главного подозреваемого. Цирлин приходит к Воронкову, общается с ним через окно, стараясь, чтобы его заметило как можно больше людей во дворе дома Жукова. Назначает Николаю встречу в городском саду, и уходит к Левитиным, делать себе алиби. Воронков появился на Блонье. На полянке напротив Реального училища смоленские социалисты-революционеры привели приговор в исполнение. Однако случилось непредвиденное. Падающий Воронков запачкал пальто Бориса Гуревича, расстеленное на траве. Его пришлось оставить на месте преступления и быстро придумывать историю о просьбе Николая. Поэтому и не сходятся показания денщика Чугаинова и Брайны Гуревич. Чугаинов видел Цирлина во дворе, а Брайне кровь из носу нужно было уверить следствие, что Янкель заходил в комнату Воронкова. И ведь почти получилось. Цирлин спокойно себе уехал в Могилёв, полиция, высекая искры из брусчатки, ищет его в Смоленске, считая последним кто видел Воронкова живым. Чтобы интерес у следсвтия не угасал, и внимание его, Ефремова, не обратилось на владельца главной улики, пальто цвета «моренго», полиции постоянно подкидывают информацию о Цирлине. То он в Ярцево, то в Орше, а то и вовсе сбежал в Америку. Но никак не могли братья Гуревич, замеченные свидетелями в конторе «Посредник» около восьми часов, оказаться к уходу Воронкова на своей квартире.
Смело можно утверждать, что братья Гуревич, Бенциан и Соломон, были 8 сентября 1908 года в городском саду Блонье на полянке напротив Реального училища, где погиб Воронков. А вот следы женских ботинок неподалёку от выброшенной «Браунингом» гильзы, вполне себе можно привязать к определённой особе. В смоленской группе социал-революционеров женщин жандармами не замечено, а вот в выписке из приговора Киевской судебной палаты по делу Могилёвского комитета фигурирует Лея-Рейза Ошерова Эберлих, двадцати пяти лет, мещанка города Могилёва. И если выяснится, что оная Лея покидала Могилёв в августе-начале сентября 1908, то всё становится на свои места. Завтра Василий Николаевич отправится на Никольскую улицу, доложит свои резоны начальнику жандармского управления Громыко, и тот уже по своим каналам будет выяснять, почему солгал на следствии ссыльный Бенциан Гуревич, была ли в Смоленске в 1908 году Лея-Рейза Эберлих, объявлять в розыск семью Гуревич. Василия же Николаевича ждёт любимое кресло-качалка у трещащего огнём камина, тёплый плед и большой бокал шустовского коньяка.
Злой разбойник Сибиряк
Ой, ты гой еси люд смоленской! Потомки крестьян работящих, ремесленников мастеровитых, мещан зажиточных и не очень, купцов тороватых, шляхты гонористой да гостей заезжых да захожалых. Расскажу я вам быль былинную об том, как в далёком 1871 году обосновался в Хохловской волости злой разбойник. Имя своё, при крещении данное, оный тать скрывал, а отзывался на кличку Сибиряк. Собрал он вкруг себя лихих людей, злых да жадных до чужого добра. На быстрых колесницах, резвоногими лошадками запряжённых, разъезжала оная шайка по просторам Смоленского, Краснинского да Ельнинского уездов. И не стало покоя господам помещикам, зажиточным и не очень. Не спасали от лихих грабителей ни крепкие кованые запоры, ни хитроумные замки, ни бдительные сторожа, злыми собаками и не только вооруженные.
Аки Зевс Громовержец с заоблачных вершин горы Олимп бросал в неугодных гремучие перуны, так и смоленский губернатор Александр Григорьевич Лопатин из собственной канцелярии рассылал в полицейские и судебные органы грозные «указивки», в которых требовал «прекратить и впредь не допущать», «отыскать и обезвредить». Больше всего доставалось судебным следователям Смоленского уезда да уездному исправнику Путято, так как они всегда рядом, так сказать под рукой. А кражи со взломами «наружними да внутренними» тем временем продолжались.
Следователь третьего участка Смоленского уезда титулярный советник Нил Дмитриевич Виноградов 10 января 1872 года, в день преподобного Марка гробокопателя, Феофила и Иоанна Печерских, после очередной взбучки от начальства своего, порешил отправиться в городок Красный. Вдруг какие-нибудь улики о шайке грабителей всплывут в делах о кражах в Краснинском уезде. Грабители оказались опытными и никаких следов на месте преступления не оставляли. Не удовлетворил начальство и задержанный в качестве подозреваемого по делу об ограблении дома Марии Петровны Энгельгардт в сельце Дресне арендатор мельницы в том же имении Степан Моисеевич Лапиков. Задержан он был по тем основаниям, что к дому Энгельгардт можно проехать только по плотине его мельницы. Да и свидетели видели каких-то незнакомых людей на санях, стоявших у дома Лапикова. Степан же на допросах орал, что он и сам есть потерпевший, так как неизвестные, взломав мельницу в ночь ограбления Энгельгардт, украли у него деньги и топор. Начальство же требовало от Виноградова в кратчайшие сроки арестовать и предать суду шайку грабителей, которая вот уже как около года терроризирует Смоленский и окрестные уезды.
Поутру 11 января небольшой возок следователя Виноградова мчит по укатанному снегу Краснинского большака. Укрытый тёплой медвежьей полостью, Нил Дмитриевич наблюдает в небольшое окошко проносящиеся мимо леса и рощи, засыпанные снегом деревушки, высокие маковки церквей, проткнувшие крестами низкие пушистые облака в пасмурном январском небе. Два с лишним часа занимает дорога от губернского города в Красный. В уездном полицейском управлении надзирателя Белошицкого не оказалось, и Виноградов отправился к нему на квартиру. А там за столом, уставленным соленьями и прочими заедками, полицейский надзиратель Краснинского уезда потчует отменным полугаром смоленского уездного исправника Фёдора Никитьевича Путято.
– Господа, у нас тут ограбление за ограблением, а вы тут водку пьёте в столь ранний час. С какой такой радости, – возмутился Виноградов, пройдя в небольшую залу.
– Именно что с радости, дорогой вы мой Нил Дмитриевич, именно с радости, – Путято, видимо уже хорошо принявший на грудь, встопорщил густые усы в радостном оскале, – раз уж ты здесь, на вот почитай.
Виноградов взял протянутые листки желтоватой бумаги, развернул их и вчитался. Чем дальше читал следователь, тем более изумлённым становилось его раскрасневшееся с мороза лицо. «Я, смоленский уездный исправник титулярный советник Фёдор Никитин сын Путято, имею честь доложить полученные сведения о шайке грабителей, возглавляемой беглым ссыльнопоселенцем Беляцким, он же Сибиряк. Оная шайка ответственна за ограбления со взломом многих имений Смоленского, Краснинского и Ельнинскго уездов. В ставе шайки…»
– Фёдор Никитич, откуда же такая информация?
– Э нет, своих информаторов я раскрывать не буду, авось ещё не раз пригодятся. Хотел тебе этот рапорт завтра передать, да ты вот он тут. А ещё мне птичка-синичка принесла на хвосте одну фамилию. Шнейдман, краснинский мещанин. Вот я и приехал к Ипполиту Дмитриевичу узнать, не знает ли он такого. А он ведь знает, – Путято, опрокинув в рот очередную рюмку, весело хлопнул себя по коленке.
– Александр Шнейдман, сиделец Уваровского питейного дома. Тут всего в трёх верстах от Красного, – гостеприимный хозяин вновь наполнил рюмки, – может быть, стоит его навестить, раз уж мы все тут собрались?
На том и порешили. Белошицкий захватил с собой из уездного полицейского управления двух рассыльных, они де намного нужнее будут при обыске, чем солдаты уездной команды внутренней стражи.