Страница 11 из 12
Настя вернулась домой к детям, но через день ездила в город навещать мужа. Оба повеселели, радуясь, что самое страшное позади, строили планы.
– Ничего, птаха моя, я здоровый, подымусь скоро. Вот еще чуток поваляюсь, и подымусь. А летом коровку купим.
Забывшись, Геша повернулся на больной бок, и тут же застонал, закашлялся. Дренажная трубка ушла в рану, на повязке выступила кровь. Перепуганная Настя побежала за врачом. Через час после перевязки и укола Геша уже улыбался жене.
– Поезжай домой, Настена, поздно уже. Пока доберешься, ночь настанет.
С тяжелым сердцем уходила Настя из больницы, а утром вновь, чуть свет, засобиралась в город.
Войдя в палату, Гешу не увидела. На его койке лежал голый матрас. Сосед, кряхтя, сел, спустил тощие ноги с кровати.
– Нету его, не ищи. Умер под утро, горемышный. В морг увезли.
Свет померк в глазах Насти.
Вербное воскресенье выдалось теплым. Остатки грязного снега еще лежали в низинках с северной стороны дома и баньки, а лужайка за домом уже просохла, покрылась первыми, самыми отчаянными травинками. Солнышко награждало их за смелость своим живительным теплом. Нина, Лиза и Вена играли на лужайке в камешки. Двухгодовалая Галочка, сидя на поленнице, баюкала тряпичную куколку, сшитую Дусей для своей крестницы. Девочки были одеты в одинаковые байковые пальто с пелеринками, Веночка – в теплый кафтан. Детские ножки грели хлопковые чулочки, добротные ботинки. За дом заглянула соседка:
– Дети, идите в избу, вашего папу привезли.
С криками: «Ура! Папочка приехал!» ребятня побежала домой.
После яркого солнца в горнице царил полумрак. Посреди комнаты стояли две табуретки, на них незнакомые мужики устанавливали гроб. Заплаканная тетя Саня пристраивала свечку в папиных руках. Ошеломленные дети замерли на пороге. Только Галочка протопала крепенькими ножками вперед, похлопала по отцовской руке:
– Папа… папа пит?
И повернулась к остальным, приложив пальчик к губам:
– Тс-с-с, папа пит.
В углу за печкой, безучастно покачиваясь из стороны в сторону, сидела женщина в черном платке. Дети не сразу узнали в ней мать.
Хоронили Георгия без Насти. Она так и не встала с табуретки, не понимая, чего от нее хотят. Дети брели за гробом по весенней распутице, держась за руки тети Сани и тети Дуси. Галочку нес на руках Иван.
К поминальному столу Настя тоже не села, непонимающими глазами смотрела на Саню, когда та попыталась ее хоть немного покормить.
Шли дни. Настя потихоньку приходила в себя, делала нехитрые домашние дела, но ни с кем не говорила, погруженная в свои мысли. Крапивиным пришлось временно перебраться в дом Насти, чтобы присматривать за ней и детьми. Дуся, добрая душа, помогала, чем могла.
Как-то воскресным днем бабы затеяли печь хлеб. Вдруг Настя словно услышала что-то, вытирая руки о фартук, заторопилась в сени. Оттуда послышался ее вскрик и быстрая речь. Саня кинулась следом. В сенях на стене висело корыто, в котором Настя обычно стирала. Сверху на том же гвозде висел кафтан Георгия. Настя обхватила корыто руками и, прижимаясь лицом, всем телом к кафтану мужа, говорила быстро, бессвязно:
– Ну где ж ты был так долго, Гешаня? Я же извелась вся… А они говорили… Но я не верила, не верила! Я знала, что ты вернешься, знала, что ты не оставишь свою птаху… Только больше не уходи… не уходи, ладушка мой… Не отдам!
– Настя, Бог с тобой, это ж корыто, опомнись… – пыталась увести ее назад в горницу Саня, но где там! Настя вырывалась с недюжинной силой. Перепуганные дети громко плакали, цепляясь за мать.
– Мамочка, ну нет же папы, папа умер, – уговаривала ее Ниночка. Настя оттолкнула дочку:
– Что ты говоришь, негодница?! Вот же он, пришел! Не видишь, что ли?
На крики прибежала Дуся. Поняв, что происходит, быстро увела детей к себе домой. Иван побежал за врачом.
В тот же день Настю увезли в больницу.
Глава 13. Пришла беда, отворяй ворота
Вернулась Настя только через две недели, вся какая-то погасшая, почерневшая лицом, но спокойная, осознавшая тот факт, что Геши больше нет на белом свете, что никогда он не переступит порога их дома, не обнимет ее, не назовет своею птахой. Отныне суждена ей горькая вдовья судьбинушка, одной ей поднимать четверых детей. Голодные детские глаза, отчаянное положение оставшейся без единственного кормильца семьи, заставили ее выкарабкаться из безумия. Не время было горевать, надо было выживать.
Шла весна 1933 года… Голод расползался по стране. В Аргаяше появились изможденные, оборванные люди, немногие, кому удавалось добраться сюда из Поволжья. Они рассказывали страшные вещи о вымерших деревнях, в которых не осталось сначала домашней скотины, потом собак и кошек, а затем и людей. Шепотом передавались слухи о том, что осенью у крестьян отобрали и вывезли все зерно по продразверстке. Нечего есть, нечем кормить скотину, а теперь нечего и сеять. Что из города приезжают вооруженные отряды, которые ходят по дворам в поисках припрятанного хлеба, и если что-нибудь удается найти, вывозят подчистую, обрекая семьи на голодную смерть. С оглядкой рассказывали и совсем уж страшные вещи о крестьянских восстаниях и их расстрелах, о случаях людоедства.
В Аргаяше тоже стало голодно, опустели и закрылись лавки. Людей спасали огороды, рыбалка. Мальчишки ставили силки на птиц. Только теперь это превратилось из забавы в настоящую охоту.
Раньше Георгий, работая на элеваторе, время от времени приносил в специальном мешочке, спрятанном в брючине, немного зерна. Это было очень рискованно, можно было поплатиться не только свободой, но и жизнью, но спасало семью от голода. Теперь угроза голодной смерти нависла над Настей и детьми, лишая ее сна, заглушая боль утраты. Настя и Саня с удвоенным рвением взялись за огород. Дети помогали собирать первые побеги крапивы, лебеды для щей, из смеси травы и остатков муки пекли лепешки. Настя надеялась заработать шитьем, но клиентов не находилось – не до нарядов в лихую годину. Деньги, с таким трудом копившиеся на корову, таяли с каждым днем.
Жаркий июльский день незаметно перетек в душный вечер. Настя, закончив прополку, с трудом разогнула спину, не дойдя до крыльца, присела передохнуть на скамейку под рябинкой. Она задумчиво смотрела на резные листья, на наливающиеся алым цветом гроздья ягод, прислушивалась к детским голосам, доносящимся из открытого окошка. Нина на правах главной маминой помощницы утихомиривала расшалившихся малышей. Ей шел всего-то восьмой годок, но серьезная и ответственная не по возрасту, она старалась быть опорой для матери взамен ушедшего отца, и малышня слушалась ее. Только Лиза со своим перечливым характером частенько бунтовала. Не раз, когда дело доходило до рева и драки, Настя ставила ее на колени в угол. Лиза отбывала наказание молча, насупившись. И уже Настя, маясь от жалости, сама просила дочку:
– Скажи, что больше не будешь так себя вести, и выйдешь из угла.
Но та упорно продолжала стоять на коленях. Настя улыбнулась, вспомнив, как накануне Веночка подошел и встал на коленки рядом с сестрой.
– Я же наказала только Лизу, тебе не надо стоять в углу, – удивилась Настя.
– А мне тетенку жалко, – заревел карапуз.
– Ишь, заединщики, – усмехнулась мать.
Скрипнула калитка, отвлекла Настю от дум. Дуся подошла и присела рядышком.
– Отдыхаешь? Не помешаю?
– Ну что ты! Хорошо, что зашла. Что-то тебя уж два дня не видно… И я, и дети соскучились. Чем занята была?
– Новости у меня… уж не знаю, как и сказать… Уезжаем мы. Степана Игнатьевича моего переводят на другую работу, в Уфу. На днях и поедем.
Сердце Настино сжалось в комочек. Ближе и надежнее Дуси не было у нее никого, разве что верная Санька.
После отъезда подруги жизнь Насти стала совсем безрадостной и однообразной, наполненной одними заботами, страхами и тоской. А новая беда уже маячила на пороге.
Мелкий, нудный августовский дождик нехотя сеялся из низко плывущих сереньких туч. Настя торопилась закончить работу на огороде, когда залаял, загремел цепью Тигр и за калиткой раздался мужской голос. За штакетником стоял молодой мужчина в косоворотке, круглых очках и с парусиновым портфелем. Настя провела в дом нежданного гостя. Тот присел к столу, оглядел комнату, Настю, притихших детишек, достал и разложил на столе бумаги, прокашлялся: