Список обреченных

— Никуда мы не уйдем! — сказал Олег.

Но остаться не получилось.

Вывела охрана.

Но и далеко они не ушли, устроившись на лавочке в сквере у памятника жертвам репрессий.

— Интересно, скоро сюда еще один камень поставят? — сказал Левиев. — Место есть.

Олег Николаевич смотрел на идеально пригнанные друг к другу гранитные плитки под ногами, ухоженные ели, ажурную чугунную решетку, окаймляющую ровный стриженый английский газон.

— И при нем началось большое строительство, — процитировал он.

— При ком?

— При Драконе, — вздохнул психолог. — Это Шварц.

— А-а.

— Вы знаете, Петр Михайлович, это первый случай в моей практике, когда меня не пускают к пациенту на допрос.

Левиев хмыкнул.

— Политическими делами не занимаетесь, Олег Николаевич. У меня так, наверное, двадцать первый.

— Ну, это же прямое нарушение закона!

— Да, а что? Вас удивляет?

— Отвык. Пять лет работал только как частный психолог.

— Как у Дамира карта?

— Пока нормально. С учетом допроса. У меня сигналит, если проблемы. Я потом подробно посмотрю.

— А о чем спрашивают можно понять?

— Это немного дольше, но да.

Олег зашел в подробные характеристики.

Вопросы были крайне эмоционально значимы. Точнее был всего один вопрос.

— О чем? — повторил Левиев.

— О Даше. Причем в весьма грубой форме.

— Ну, еще бы! Как мы вовремя ее у них из-под носа увели!

— Он не знает, где она, и понял, что они тоже не знают, и жутко рад этому, несмотря ни на что.

— Даша уже не в России, Олег Николаевич. Они перешли границу.

— Когда?

— Только что.

И тут телефон взвыл пожарной сиреной.

Эмоциональные пики на графике сошли с ума. Вспыхнул датчик болевых зон.

— Его бьют! — сказал Олег.

И сжал руку в кулак.

— Я сейчас поставлю телефон на автодозвон этим гадам и пусть слушают, пока не возьмут.

— Да мы у них в черном списке, наверное, — сказал Левиев. — У меня есть идея получше. Киньте мне ссылку на мониторинг.

— Я не имею права.

— А они имеют право?

И Олег кинул ссылку с паролем.

— Ну все, — усмехнулся Левиев. — Теперь смотрим новости. Будет интересно.

Первым отреагировал канал «После дождя»:

«Только что нам стало известно, что обвиняемого по делу Лиги Свободы и Справедливости Дамира Рашитова вывезли из Психологического Центра в здание СБ на Лубянке. Ни психолог, ни адвокат не были к нему допущены. По сообщению психолога, Дамира пытают. Прямо сейчас. В нашем распоряжении оказались данные мониторинга его карты. Наш эксперт утверждает, что они прямо указывают на пытки».

— Ничего, что на вас ссылаются? — спросил Петр Михайлович.

— Пусть ссылаются. Все равно буду в прокуратуру жалобу подавать.

— Вместе подадим.

Вслед за «После дождя» новости пошли косяком: «Открытый портал», «Новые времена», «Деревня», «Папирус» и даже вполне умеренный «Бизнес в России».

— Думаете, поможет? — спросил Олег.

Левиев пожал плечами.

— Иногда помогает.

Телефон перестал истошно гудеть минут через десять.

Болевые зоны светились, но не так резко. Новых ударов больше не было.

— Кажется, сработало, — сказал Штерн.

В ПЦ Дамира не вернули, перевели в Лефортово, причем даже не в СИЗО, а в ИВС. Смысл в общем понятен: в ИВС не доставляют даже письма и свидания возможны только теоретически. Ни Олега Николаевича, ни адвокатов к Дамиру не пускали.

С другой стороны, ИВС при Лефортовской тюрьме был учреждением относительно новым, и существовал всего лет десять, так что бытовые условия там были более или менее, даже горячая вода. И больше десяти дней там держать не имели права.

— Следы пыток прячут, — прокомментировал Левиев.

Они с Константиновым уже подали заявления о пытках во все возможные инстанции.

И ходатайствовали приобщить к делу отказ Дамира от всех старых показаний как данных под пытками. Условия были выполнены. Даша в безопасности. Она в тот же день покинула слишком близкую Украину и улетела в Испанию.

Олег Николаевич попытался тормознуть адвокатов.

— Ну, он же у них в руках! Они могут снова его избить.

— Он все равно у них в руках, — заметил Петр Михайлович. — Даже в ПЦ. А у вас в руках его карта и доступ к мониторингу. В случае чего, кидайте мне ссылку.

Об отказе Дамира от показаний написали все оппозиционные издания.

Дамир не был его единственным казенным пациентом, и через день после событий понедельника, Олег Николаевич поехал в Лесногородсткий Центр.

Однако дальше кабинета Медынцева не дошел.

Алексей Матвеевич сидел за письменным столом в своем начальственном кожаном кресле с высокой спинкой и даже не предложил Олегу Николаевичу сесть, так что тот уселся, не дожидаясь приглашения.

— Пиши заявление об увольнении по собственному желанию, — устало сказал Медынцев.

— С какой стати?

— Ты нарушил правила внутреннего распорядка, дав ссылку на данные мониторинга карты Дамира журналистам.

— Ничего писать я не буду. Если считаешь, что я что-то нарушил, увольняй по статье. Так и пиши, я не против: дал ссылку журналистам, чем тут же признаешь, что ссылка подлинная. А за увольнение спасибо. Столько, сколько здесь за месяц, я в моем частном кабинете за два дня зарабатываю.

— Я тебя уволю за прогулы.

Олег Николаевич пожал плечами.

— Мне конечно все равно, но в суд я подам, просто, для порядка.

— А Дамира не жалко?

— Как я смогу ему помочь, если уволюсь?

— Мы могли бы неформально договориться.

— С тобой, Леша, я не пойду на неформальные договоренности.

Штерн покинул в этот день Центр, так и не встретившись с оставшимися двумя пациентами, и не надеясь вернуться.

На следующий день Алексею Матвеевичу пришли два письма. Письма были пациентам Центра от Штерна и переслал их местный цензор, не решивший самостоятельно пропускать или заворачивать.

Обоих пациентов Олегу Николаевичу навязал Медынцев, как только ситуация с Дамиром немного нормализовалась. И оба были не подарок.

Первого звали Виктор Воронин и он убил по пьяни жену и ребенка. Так как убийство было явно бытовым, приговорили его к двадцати годам, что еще было везением.

Такие персонажи не вызывали у Алексея Матвеевича ничего, кроме отвращения, и наводили на мысль, что евгеника — не такая уж плохая идея.

В Центр Воронина привезли на коррекцию уже после приговора, так что курс был недобровольным. От лечения пациент отказался наотрез. А попытка ввести препараты насильно кончилась отказом от еды.

Услышав эту историю, первым, что спросил Штерн было: «А вы ему ничего лишнего в ПЗ не написали?»

«Нет, — ответил Медынцев. — Он виноват, если ты об этом».

«Ну, хорошо, я посмотрю».

«Я посмотрю» означало несколько часов беседы наедине. По итогам Штерн принес Медынцеву подписанное согласие на коррекцию и новые назначения препаратов, все старые он отменил.

«А согласие зачем? — спросил Медынцев. — У него приговор».

«Чтобы голодовок не объявлял».

Правильным вопросом здесь, впрочем, был не «зачем», а «как».

«Как?» — спросил Алексей Матвеевич.

Штерн пожал плечами.

«Просто поговорил по-человечески».

Медынцев вздохнул. Еще во время работы в Центре Штерн выпустил книгу «Психотерапия в психокоррекции», которую психологи тут же окрестили «Метод Штерна». Многие пытались чему-то научиться и по книге, и у самого Олега Николаевича, но получалось с трудом, потому что основным элементом метода был сам Штерн.

Алексей Матвеевич глянул назначения. Они были еще страннее.

«Антидепрессанты?»

«Разумеется, если у человека клиническая депрессия, я назначаю ему антидепрессанты. Он у вас жить не хочет, а вы его пичкаете коррекционными препаратами. Я их отменил. Пока антидепрессанты плюс психотерапия. Ну и мозг надо разгонять. IQ низкий. Чуть позже надо будет загнать на учебу. Я для него набросал первоначальный план на уровне средней школы».