Список обреченных

«Вы готовы?» — пришел вопрос. «Да, все уже сделано». «Принесите таз из ванной, — пришло сообщение. — И поставьте рядом с кроватью. Будет рвать».

Я принес таз. Знаете, серенький такой, алюминиевый, я в него грязное белье собирал. «Готовы?» — пришло сообщение. «Да, я все сделал». «Положите телефон на столик рядом с кроватью. Сделайте подушку повыше, так безопаснее. Укройтесь одеялом, так вначале будет немного легче. Принимать какие-либо препараты до особого разрешения Лиги строго запрещено. Удачи».

Это циничное «удачи» словно что-то переключило у меня в мозгу. Я все исполнил в точности. Вплоть до одеяла, которым надо укрыться. Только тогда до меня дошло, что все, сейчас начнется. Эта гадость уже во мне, и я ничего не могу с этим сделать. Я уговаривал себя, что надо будет только немного потерпеть. Но я не знал ни что придется вытерпеть, ни сколько времени это продлится.

Еще с полчаса я чувствовал себя вполне хорошо. Я даже начал успокаиваться и подумал, что это очередная проверка, и, ничего страшного не будет. И тут у меня начали холодеть пальцы рук и ног. И я понял: вот оно. Холод медленно поднимался вверх, но это была только прелюдия. За холодом шла боль, также, от кончиков пальцев. Вначале мышечная, но очень сильная, словно и руки, и ноги мне сдавливали те самые испанские сапоги. Я застонал. Потом начало крутить суставы. Я задышал чаще, подушка тут же пропиталась потом.

У меня часы висят над кроватью, прямо напротив меня, в ногах. Я на них смотрел, чтобы хоть как-то отвлечься. Когда я ввел препарат, было около семи утра. Боли начались в половине восьмого. И продолжались больше двадцати часов. Без перерыва. Это был ад. Преисподняя.

После полудня меня начало мутить. Появился противный привкус во рту. При этом боль никуда не делась. Я сначала сглатывал слюну, чтобы меня не стошнило. Потом решил: пусть лучше вырвет. Вырвало где-то около трех. Тазик очень помог. Я бы не дополз до туалета.

После этого чуть полегчало. Боль осталась, но хоть мутить стало меньше. Зато резко захотелось в туалет, причем по-всякому. Очень не хотелось ходить под себя, и я решил: «Ничего, доползу». Я спустил ноги на пол и… Вы когда-нибудь ходили босиком по раскаленному на солнце камню?

— Приходилось.

— Это конечно не передает полного впечатления. У болгар есть такое искусство — нестинарство — танцы на раскаленных углях. Это ближе. Особенно, если представить, что вместо углей раскаленные наточенные клинки. Я попытался встать на ноги и тут же рухнул обратно. С трудом переполз по кровати в ноги, к стене. Оперся о нее рукой. И рука среагировала также. Словно стена была из раскаленных клинков. Я смог встать, опираясь на стену рукой. Боль была невообразимой. Думал: только не упасть. Если не удержусь на ногах — точно не смогу встать.

У меня там метра четыре до туалета, квартирка малюсенькая, но это был самый трудный путь в моей жизни. Я его не прошел. Не дошел метр. Упал уже в туалете, рядом с унитазом. Меня тут же пронесло и почти сразу вырвало. Я не мог приподняться даже на локте и упал в это все. И несколько часов пролежал в грязи и вони.

Наконец, боль чуть-чуть отпустила. Не прошла, нет! Но я смог подняться с пола и содрать с себя вонючую майку и трусы. С трудом добрался до кухни и сложил все это в пакет, чтобы утром вынести на помойку. Я не обратил внимания на часы, но за окнами было темно. Вымыл пол в туалете душем. У меня там слив. Душевая кабина и унитаз — все в одной комнатке. Залез в душ сам. Долго отдраивался мочалкой и отмывался шампунем. Боль стала терпимой. Я мечтал добраться до кровати и лечь, но стоять мог.

Выходя из душа, увидел себя в зеркале: землистый цвет лица, огромные круги под глазами, в гробу самое место. Вышел в комнату и увидел тот самый вонючий тазик, полный рвоты. Я его вылил в унитаз и даже смог помыть.

Доковылял до кровати. Лег, наконец. На часах было пять утра. Следующего дня, естественно. Я промучился почти сутки. Прикрыл глаза. Понадеялся, что усну. Но тут пришло сообщение: «Вы должны взять кровь у себя из вены. Все, что нужно — в нижнем ящике стола».

В нижнем ящике был контейнер и шприц. Эта операция тоже была доведена до автоматизма, так что оказалась не очень сложной, несмотря на боль. Больше всего я боялся, что меня пошлют куда-нибудь относить контейнер с кровью. Но Лига сжалилась: «Поставьте контейнер в холодильник. Закройте дверь в свою комнату и ложитесь спать». Я отрубился сразу, несмотря на боль.

— Женя, у вас не возникло ненависти к вашим мучителям?

— Мучителям? Это к кому? Меня не связывали, не держали за ноги и за руки. Я сам ввел препарат. И меня предупредили, что после этого жизнь медом не покажется.

— Но они вас приговорили.

— Я был виноват. И у меня была возможность избежать последствий. Я сам напросился. Не было никакой ненависти, Олег Николаевич. Было совсем другое чувство. Преодоления себя. Торжества над собой. Я научился ходить по углям.

Я проспал до полудня. Боль ушла, но слабость была жуткая, я по-прежнему ходил по стеночке. Первое, что мне надо было сделать — это написать отчет о последних сутках. Написал. Выслал им. Потом мне разрешили есть и пить. Я пошел завтракать на кухню. Контейнера с кровью в холодильнике не было.

Вечером пришло письмо от Альбицкого: «Женя, у вас очень хороший анализ крови. Вы ввели себе полную дозу. И не пили никаких обезболивающих. Многие сыплются на этом этапе. Пять штрафных баллов с вас снято. Если вы хотите остаться кандидатом в отряд исполнителей — оставайтесь. Учтите, что это может быть не последнее такое наказание.

Препарат, который вы себе ввели, называется «нейрос-д». Его широко применяют на Западе в тюрьмах для террористов. Официально он запрещен, так что правозащитники стоят на ушах. У нас, думаю, тоже применяют, против правозащитников — так что тишь да гладь. Если вас все-таки заметут и будут грозить применением «нейрос-д» — вы уже знаете, что это такое. Очень полезное знание для исполнителя, как бы цинично это ни звучало. Остаетесь?»

«Да, конечно», — ответил я. Мне хотелось ввернуть что-то вроде: «А вам не надоело спрашивать?», но я сдержался.

«Больше не грешите», — закончил Альбицкий.

— Вам хоть дали прийти в себя после нейроса?

— Вам известен этот препарат?

— Естественно. В Психологическом Центре его не применяют, конечно, но я помню несколько пациентов со следами применения. СБ развлекается. Мы возмущались каждый раз, но ни разу делу не дали хода.

— Многие после него выживают?

— Мне неизвестны случаи, чтобы кто-то умер. У СБ хватает ума не применять его к людям старше шестидесяти. Действие у него ужасное, конечно, но для здорового молодого человека он практически не опасен. У Лиги были какие-то сведения о вашем здоровье?

— Еще бы! Обходил всех врачей еще в самом начале, перед зачислением в кандидаты. Мне кажется, меня не планировали убить.

Передышку мне дали. Дней на десять. Потом пришло письмо от Андрея: «Евгений, мы обсудили Вашу кандидатуру и сочли возможным зачислить вас в отряд исполнителей с испытательным сроком три месяца. Вы еще не станете полноправным членом отряда, но ваш статус и ваши права изменятся.

Прежде всего, вы должны произнести Клятву Отречения. Текст в приложении. Просто наговорите ее на диктофон и вышлите запись нам. До этого момента вы можете задавать любые вопросы, и это не будет нарушением. И это последний раз, когда мы спрашиваем у вас согласия на что-либо. После отречения от своей воли, никто вам больше не задаст подобных вопросов. Вы передадите Лиге право на решение всех важных вопросов вашей жизни.

Это монашеский обет, пожалуй, даже серьезнее. Если вы провинитесь, вас накажут без вашего согласия, могут даже не предупредить. Хорошо подумайте, все взвесьте и внимательно прочитайте клятву прежде, чем согласиться. Это не пустые слова. Клятву легче произнести, чем нарушить. Андрей».

Клятва была не очень длинной: «Здесь и сейчас (число, месяц, год, город) я (имя, фамилия) отрекаюсь от своей воли в пользу Лиги Свободы и Справедливости. Я вверяю Лиге мою жизнь и свободу. Я передаю Лиге право на принятие решений. Я обязуюсь не заводить и не разрывать никаких связей (в том числе интимных) без разрешения Лиги. Я обязуюсь не менять место жительства, номер телефона, аккаунты в интернете без разрешения Лиги. Я обязуюсь не разглашать никакие сведения о Лиге и о моей принадлежности к ней без разрешения Лиги».