Куклолов

…Наталья договорилась с комендантом общаги, и за тысячу в месяц мне выделили отдельную комнату – несмотря на то, что к Инженерному институту, за которым была закреплена общага, я не имел никакого отношения. Комендантша, крашеная тетёха в синем фартуке, разулыбалась мне, дала мятый пропуск с мутной фотографией и велела с охранниками и жильцами особо не болтать. Так и сказала – с жильцами. Не со студентами. Выходит, тут, кроме меня, и другие нестуденты имеются…

– Ладно, ладно. Ладно.

Говорил, видимо, сам себе, сам себя уговаривал.

Помещение мне выделили на втором этаже с краю – пока шёл, с любопытством заглянул и в кухню, и в холл. Я никогда не бывал в общагах, слышал только, как батя рассказывал про свою учёбу. Мама местная, всё студенчество прожила дома, а вот отец приехал из Ситцева и, пока учился, не одну общагу сменил…

Но даже на первый взгляд это общежитие показалась мне куда колоритней его рассказов. Приземистое четырёхэтажное здание, безликие окна, мрачный вход. На первом этаже – бирюк-охранник, пустота и Сайлент Хилл. На втором – ещё от лестницы запах горячей пиццы, грязного белья и свежей краски. Несколько ламп в длинном коридоре перегорели, и в полумраке я споткнулся о железяку. Полетел, выставив ладони, приземлился на панцирную кроватную сетку. Когда сверху пришмякнулся пудовый рюкзак, сетка жалобно заскрипела. Дверь напротив открылась, и в освещённом проёме показалась лохматая девка в длинных штанах. Крикнула:

– Хорош шуметь, люди спят!

Люди, видимо, действительно спали: кроме этой девки на всём этаже я не встретил больше никого. А может, все были на парах. Часы показывали начало второго, но за окнами висела плотная войлочная мгла, по-прежнему шёл дождь, и казалось, что на дворе девять вечера. Я навалился на крайнюю дверь коридора; хрупнув, повернулся ключ, и я оказался в своём новом доме – узком, длинном, как старый советский пенал. Всё ещё стоя на пороге, зашарил по стене в поисках выключателя. Внутри стояла жуткая духота; я пошёл к окну и шагал, шагал, минуя кровать, тумбочку, шкаф, стол, а комната всё не кончалась. Я шёл, как в матрице; зарешёченное окно, в которое, пробиваясь сквозь прутья, тыкались ветки, никак не приближалось. Я схватился за столбик двухъярусной кровати, подтянулся, перехватил другой рукой подоконник и наконец вцепился в ручку окна. Повернул, распахнул – в комнату ворвался стылый уличный воздух с капельками дождя. Я затащил внутрь сумки, сел на матрас, брошенный поверх такого же панциря, на какой я наткнулся в коридоре.

Яркий свет длинной офисной лампы слепил глаза, но отсюда, с нижнего яруса, было получше, посумрачней. Я посидел, зажмурившись. Потом из-под ладони оглядел комнату: белые стены с розетками, пустой стол, под ним тумба. Подоконник весь в каких-то пятнах, хотя окна свеженькие, ещё в заводских наклейках.

Тут резче, чем в коридоре, пахло краской и штукатуркой. Судя по клокам пыли в углах, после ремонта в этой комнате вообще никто не жил. Ладно. Буду первым.

– Ладно, ладно. Ладно…

Не знаю, сколько я просидел. Когда встал – по ногам разбежались мелкие иголки, рука занемела. Надо было что-то делать, разложить сумки хотя бы. Пойти в банк, разобраться с куклами. Записаться к юристу, узнать, что насчёт тех маминых счетов. Добраться до магазина купить чайник – я даже не додумался взять из дома. Не возвращаться же теперь – там, поди, семейство уж вовсю обосновалось…

В общем, дел было – уйма. Я сделал круг по комнате, погасил свет и снова сел на кровать. Встал. Закрыл окно. Лёг. От подушки пахло сухим и затхлым. Я подмял её кулаком, вытянул из рюкзака футболку и накинул сверху. Стало терпимо. Отвернулся к стене и закрыл глаза.

Какой бесконечный, бесконечный день…

…Проснулся от урчания в животе; в комнате стоял мрак, только далеко за окном мелькали, расплываясь, огоньки светофоров. Очень хотелось жрать. С утра я только чаю выпил, потом, пока общался с арендаторами, было не до того. Пришёл в общагу и уснул. И проспал… сколько… ба-атюшки мои, пять часов проспал…

Где-то в рюкзаке лежало печенье, я достал, съел, но оно только ещё больше раззадорило аппетит. Я потряс рюкзак над кроватью, вываливая содержимое, обулся, накинул куртку и вышел в коридор. Надо разведать, где тут продуктовый…

В голове по-прежнему царил хаос; умом я понимал: начиналась другая жизнь, и пути назад не то чтобы нет – самого назад больше не существует. Но сердце требовало сейчас же выйти вон, сесть на метро и гнать домой. Я прямо видел – сквозь общажный коридор, сквозь пар, вырывавшийся из дверей кухни – наши окна. Видел машущую мне маму – расплывчатый силуэт в стекле семнадцатого этажа. Какой-то частью себя искренне верил, что если вернусь, если сейчас рвану домой, если успею до полуночи – обязательно всё вернётся, обязательно всё будет, как прежде…

Пустое это дело – плакать на холоде.

Я сбежал по кривым бетонным ступеням и через пустырь направился к скоплению огней – на противоположной стороне шоссе мигали вывески кафе и шаурмичных. Среди забегаловок я отыскал круглосуточный минимаркет и встал у витрины с готовой едой. С одной стороны, это точно будет съедобно. С другой – цены больно кусачие… Первое время придётся, наверное, экономить. Слишком плохо я представляю, что будет дальше, на что придётся тратить… Может быть, и поступать придётся платно в сентябре.

Я вздохнул, отвернулся от прилавка с сэндвичами и пюре и пошёл к лоткам с овощами. С борщом, конечно, вышло не очень, но пожарить картошку-то я смогу: у меня даже сковородка имеется. В чехле из-под коньков.

Глава 5. Катя

Олег выглянул из комнаты, когда сумерки за окном уже окончательно сменились чёрной тяжестью ночи. Судя по всему, в общаге в это время жизнь только начиналась. В коридоре появились люди, распахнулись, показывая нутро комнат, двери, донеслись откуда-то гитарные переборы, а из кухни запахло нормальной, домашней едой. Коридорные лампочки вкрутили, и на кровати, об которую он запнулся днём, обнаружилась целая орда студентов. Лиц было не различить, но они липли гроздьями; кто-то сидел на матрасе, кто-то – прямо на полу. Тут же валялись тетради, пеналы, провода наушников и зарядок…

Со сковородкой под мышкой, кульком картошки в руке и телефоном в кармане Олег заглянул в кухню и тут же отскочил: мимо, задев его по щеке, пролетела влажная куриная шкурка. Ударившись в стену, шкурка мягко сползла по кафелю в огромный мусорный бак. Олег выдохнул, обернулся и врезался в толстяка, который тут же принялся извиняться:

– Прости, братан, я курицей не целился… В мусорку хотел… Прости.

Олег помотал головой, решил, что в первый день затевать ссору не стоит, и, быстро оглядев толстяка (вроде не опасен), махнул рукой:

– Да ладно… Слушай, а помоги, пожалуйста, газ зажечь. Я не…

Хотел сказать «я не местный», но на язык подвернулось:

– Не умею.

– С другого этажа, что ли?

– Д-да. С другого.

Ну, формально так и есть. С семнадцатого.

– Давай. Какую тебе зажигать? Пьезушка есть?

– Пьезушка?..

– Пьезозажигалка. Пистолетик такой, чтобы зажигать. Спичками не очень.

– А… Нет.

– И у меня нет, – расплылся в улыбке толстяк. – Я на кухне не готовлю. Ты попроси у Кати, вон она. Она нормальная, научит. Ка-ать!

Девушка, стоявшая у заваленного кастрюлями и пакетами окна, обернулась. Олег подался вперёд и, забыв о собеседнике, как верблюд уставился на Катю. Та близоруко сощурилась, откинула со лба чёлку и глянула на толстяка:

– Чего, Ярик?

– Тут с другого этажа чел пришёл, помоги с плитой разобраться. У тебя же есть пьеза?

Катя вздохнула, вытерла ладони о штаны и кивнула Олегу.

– Давай. Что там тебе ставить надо?

– Ка…картошку пожарить.

– Нарезал уже?

Олег вытащил из-под мышки сковородку, тряхнул кульком, демонстрируя – мол, нет, не нарезал, – тонкий полиэтилен порвался, и грязные картофелины раскатились по светлому кафельному полу.