По ту сторону могил

Его звали Антон. Энтони. Разница у нас была всего полгода, но учился он уже на класс старше, и это выглядело так… статусно. Мне повезло – серой мышкой я не была, поэтому обратить его внимание на свою персону труда не составило. Мы стали встречаться. И то ли мальчики переживают период взросления жестче, то ли мой Энтони был подпорченным яблочком, то ли я не умела проявлять чувства от слова совсем, но наши отношения нельзя было назвать простыми.

Казалось бы, зачем ссориться, из-за чего? По факту же конфликтовали мы бурно на любом ровном месте. Один такой момент имеет для меня особое значение, поэтому часто всплывает в памяти. Гораздо чаще, чем хотелось бы.

Троллейбусная остановка. Ссоримся. В шестнадцать лет обиды – острее ножа, слова – хуже грязной тряпки по лицу. Любая размолвка по поводу и без – конец света, не меньше. Мосты сжигаются в момент.

От злости или отчаяния ударяю ногой в тяжелом ботинке по остановке. Толстенное стекло и – вдребезги! Как?..

– Не поранилась? – он, озабоченно.

– Я… я не хотела. Я не специально.

Отделение милиции. Сидим, ждем родителей – несовершеннолетние же. Разбор полетов неизбежен. Грядет хорошая взбучка. И домашний арест – очень возможно. Все это будет, но потом. А пока мы просто сидим и держимся за руки. Будто и не было совсем недавно никаких ножей, тряпок и концов света.

– Что это у тебя? – Антон достает из моего капюшона кусочек толстого стекла с паутинкой трещин. Улыбаюсь и бережно прячу «сокровище» в карман, чтобы потом убрать в шкатулку и хранить много-много лет.

В шестнадцать лет мосты сжигаются в момент. И в момент возводятся снова…

Через два месяца после этого случая меня не стало. Опять поссорились. Он ушел, хлопнув дверью. А я достала из шкатулки этот чертов осколок и вспорола себе вены. Как положено – вдоль, лежа в ванне с теплой водой.

Хотела ли я умирать? Да нет. Была уверена, что Антон вот-вот вернется, увидит, успеет. Не вернулся. Не успел.

В общем, моим родителям было пофиг на правила. Хотя знаю, что даже местный батюшка их предупреждал – негоже так девку хоронить. Мама-папа не послушали, захотелось им, чтобы все как у людей. Мало того, что купили справку о бытовой травме, повлекшей мою непреднамеренную смерть, так еще отпевание заказали. У другого батюшки, который был не в теме, потому и не возникал.

Кстати, со временем злость на родителей я перенесла на себя. Я никак не могла понять, почему у мертвецов, как у призраков, не принято наведываться туда, где они жили до смерти. Хотя днем такая возможность есть – мы невидимы (об этом еще расскажу).

Однажды я решилась посмотреть, как живут родители. Мама к тому времени уже родила моего братика. Но папа после моей смерти запил. Они ругались. Напуганный малыш сидел в манеже и даже не ревел – по личику тихо скатывались слезинки. А я не могла ничего сделать!

Если бы не моя выходка, у нас сейчас была бы крепкая и дружная семья. И дом, где живет любовь, а не вот это все. Это при жизни мы были кто во что горазд – убивались, убивали. А после смерти чувство вины угнетает. Ощущение, что ты уже никогда не сможешь ничего исправить, пылает внутри адским огнем.

Про смерть как она есть

Страх смерти хуже, чем сама смерть.

Свет в конце тоннеля – слышали про такое, да? Банально до скрипа могильной земли на зубах, зато картинка, если постараться, выходит красивая, даже одухотворенная. Потому это весьма любимый у киношников инструмент, чтобы выдавить из зрителя эмоцию.

В общем, красиво, но не совсем правда. Потому что ничего такого вы на грани двух миров не увидите и не ощутите, по крайней мере, непосредственно в момент смерти. Страшно ли умирать? Больно ли? Давайте я вам просто расскажу про смерть как она есть, а выводы делайте сами.

Когда вы закрываете глаза навсегда, ничего не меняется. Вы видите перед собой ту же картинку, что и за мгновение до. Чувствуете те же запахи. Слышите те же звуки, что вас окружали: голоса врачей, которые пытались спасти вас на операционном столе; ритмы рейва, под которые вы случайно передознулись; трек на любимой радиоволне, звучавший за секунду до лобового столкновения.

Все это происходит по инерции, что ли. Знаете, как с курицей – если отрубить голову, птица потом еще какое-то время бегает, суетится, квохчет. Точнее, ей кажется, что она квохчет.

Этим вы мало отличаетесь от курицы, равно как и от любого смертного существа. Когда вы умираете, еще какое-то время думаете, что живете. На самом же деле до-жи-ва-е-те. Постепенно визуальные фантомные образы размываются в… мрак? Скорее бесцветие. Звуки, наоборот, сливаются в одну… Тишину? Скорее беззвучие и бестишие одновременно.

Вы проваливаетесь в это ничто или оно обволакивает вас – сложно разобрать. Вы ощущаете себя в себе, но не ощущаете себя в том, что вас окружает. Это длится какое-то… время. Время? Ну, если оно тут и существует, то явно течет не так, как вы привыкли. Может, в обратную сторону, по спирали или еще какой траектории. Или вообще хаотично.

Потом словно издалека до вас начинает доноситься первый звук post mortem – после смерти. Это не ваша любимая мелодия, не голоса живых или мертвых. Просто звук. С чем его можно сравнить? Думаю, что-то отдаленно похожее на то, как потрескивает лампочка в подъезде перед тем, как собирается перегореть.

Этот звук неумолимо надвигается на вас или вы сами приближаетесь к нему – тоже не разобрать. Вскоре звук начинает обретать видимость, на него слой за слоем накладывается картинка. Это какой-то цвет. Или свет. Вот тут уже можно притянуть за уши то самое про тоннель.

И вдруг приходит понимание, осознание того, что вы пропускаете этот звук и этот свет-цвет в себя. Свободно, не сопротивляясь. Вы позволяете этому быть в вас. Быть вами. Вы растворяетесь в этом без остатка.

Умирать – это не больно. Умирать – это… никак.

Кладбище – наш дом родной

Все мы приходим в одно и то же место.

Моим последним приютом стало одно из кладбищ моего родного города М***. Какое именно – вас вообще не должно волновать. Просто знайте: на каждом погосте, находись он в мегаполисе или забытой богом деревушке, по ту сторону могил есть точно такой же загробный мир, населенный нами.

Мое юное грешное тело похоронили там, где в свое время были преданы могильной земле мои бабушка с дедушкой. Последнего я видела только на фото в старых семейных альбомах. А вот бабушку успела застать на этом свете. Вот только кровная родня, в отличие от меня, жила вполне себе благообразно. Поэтому в Загробье я бессемейная.

Хотя есть у нас тут несколько маргинальных династий, из поколения в поколение совершавших преступные деяния. Ничего интересного – сплошная бытовуха. Так часто бывает, что в пьющих или наркоманских семьях вырастают такие же неблагополучные дети и продолжают «дело» своих родителей, лишая кого-нибудь жизни, а со временем и сами отдают концы от цирроза или иного типичного диагноза.

Обиталищем мертвецов служат, конечно же, их собственные гробы. И знаете, чего я до сих пор не могу понять? Вам что, так сложно сделать их просторнее, комфортнее? В своем деревянном ящике каждый из нас проводит большую часть времени. Смерть, знаете ли, и так не сахар. А тут еще лежи себе в тесном деревянном ящике, не имея возможности сменить позу на более удобную. Это только в кино показывают, что какой-нибудь вампир с кайфом заваливается в свой гроб и нехотя покидает его только ради утоления голода.

Старожилы загробного мира рассказывали, что в те дремучие времена, когда еще бабы в поле рожали, снимали мерки и мастерили гробы тютелька в тютельку не только ради экономии на материалах. Наши предки верили, что если похороненный будет лежать плотненько, ему будет спокойно, и тогда наружу выбираться нужды не будет. Верить – верили, но схема была нерабочая. Вылазили как миленькие – и кушать хочется, и останки размять, и пошалить. Но верить в такие вещи в современном мире – это уже конченое мракобесие!