Ябанжи

Супругов сближали бытовые вопросы. Единственное место, куда Лариса отказалась пригласить мужа, – родильный зал. После родов с ней что-то случилось. Она изменилась. Оставшаяся один на один с малышом, впала в глубокую депрессию, не видела никакого просвета в жизни и себя в будущем.

За всё время проживания в восточной стране Лариса постоянно думала об «индивидуализме», скучала по нему. Она любила одиночество. После родов Лариса поняла, что в Турции между человеком и вечностью всегда есть посредник. Его можно именовать по-разному: «семья», «община», «род», «клан». По-турецки это отчасти передается словом «kаlаbаlık» – в переводе «толпа».

Когда родилась дочь Ларисы и Бурака, Мелисса, к ним в маленькую квартиру приехали родственники. Наведался даже отец Бурака. Все эти незнакомые Ларисе люди о чем-то непрестанно говорили, жали друг другу руки, обнимались, хохотали, шептались, перемигивались, иногда плакали, яростно жестикулировали, да еще и попутно переговариваривались по телефону с какими-то другими родственниками, то и дело восклицая: «Чок селям сойле»23. Они покачивали головами, словно погружаясь в состояние коллективного аффекта.

Непривычная жизнь «общиной» начисто лишила русского человека возможности сладостного уединения. Если не вписываешься во всю картину семейного «калабалыка», то толпа турецких гостей – это последнее, с чем хотелось бы иметь дело. Лариса в какой-то момент поймала себя на том, что наблюдает, как в комнате помимо нее находятся еще пять-шесть человек взрослых и плачущий грудной ребенок. Маленькая квартира, казалось, разъезжается от гостей по швам. Мужчины то и дело выходили курить на балкон, женщины, пришедшие с грудными детьми, меняли их подгузники прямо в гостиной, потому что туалет, совмещенный с ванной, был постоянно кем-то занят. Жуткий смрад от вспотевшего под синтетическим волокном тела, чьей-то отрыжки, несвежих носков, дешевого парфюма и содержимого детских подгузников кого угодно довел бы до ручки. Фоном к этому букету подключился запах еды, точнее пяти видов закусок, которые Лариса сама приготовила в качестве угощения.

Есть в Турции традиция – угощать гостей: поднести чай в маленьком стаканчике, подать закуску, поухаживать за гостем, справиться о здоровьи троюродной тётушки и учёбе пятиюродного племянника. Не забыть спросить про семью, посочувствовать или порадоваться, сделать это искренне. Чайный стаканчик, быстро опустошенный, нужно наполнить чаем снова, таким образом показав покорность и абсолютное уважение гостю.

Хорошая традиция, если кто-то помогает. А если нет?

Хатидже, мать Бурака, не помогала ничем, даже советов по уходу за ребенком роженице не давала. Не приехала она и на смотрины малышки. Ни с сыном, ни с невесткой эта гордая женщина не общалась.

Лариса металась из кухни в гостиную, разливала чай, снова заваривала его, снова разливала по чашкам. Угощение валилось с подноса, потому что мысли несчастной витали вокруг ребенка. Маленькой дочери ещё и тридцати дней не исполнилось, когда эта толпа передавала её из рук в руки. Немытые с улицы руки. Шрам от кесарева, которое делают практически всем роженицам Турции за небольшим исключением, ныл. Тянуло живот.

У Ларисы, наконец, сдали нервы.

– Пошли все вон отсюда! – прокричала она на турецком.

Никто не услышал, кроме взволнованного Бурака, который забрал у кого-то из рук маленькую дочь, отдал её Ларисе, как трофей, и аккуратно проводил в комнату.

Толпа – самое дивное и, пожалуй, самое непереносимое из того, что встретилось Ларисе в Турции. Однажды ей посчастливилось наблюдать танец дервишей. Именно тогда она многое осознала.

Лариса не знала, что её ждут долгие минуты отчаянного одиночества, где не будет ни толпы, ни даже любимого супруга. Бурак же не знал всех подводных камней своей деятельности. Шеф на его прошлой работе как-то дал исполнителям задание создать порнографический сайт. Подобные дела в Турции запрещены законом. Кто-то из сотрудников уволился и пожаловался на фирму. В офис нагрянула проверка, на работодателя и исполнителей завели дело. Суд длился шесть лет. Бурак трижды сменил работу, остепенился и привык к новому офису, жизнь приобрела смысл и заиграла новыми красками. Он женился на Ларисе, и ни о чем ее не предупредил, полагая, что всё утрясётся. Но как гром среди ясного неба пришло решение суда: арестуют всех, кто был замешан в запрещенном задании, нарушающем турецкое законодательство. Бывший шеф сразу же «сбежал» в Америку, а Бураку и его напарнику грозило тюремное заключение строгого режима сроком три года и большой штраф. Сын сообщил печальную новость матери, и та простила его.

Глава 5

– Ирка, ты не представляешь, что произошло! – прокричала в трубку Катерина, которая обещала позвонить подруге, как только всё узнает.

– Не томи уже, что там?

– Бурака Ларискиного в тюрьму забрали! Их соседка сказала.

– Ты верь больше!

– Не, ну а смысл врать?

– Лариса рассказала бы. Хотя… Может, они сами не знали… Где ее черт-то носит? Ты смогла дозвониться?

– Нет, не берет трубку.

– Телефон не взяла с собой… Походу, торопилась.

– Слушай, может, тогда ты со мной на базар?

– Да дался мне базар этот. Джан придёт, принесёт, всё, что нужно.

– Ой, да ну тебя. Давай, до встречи.

Ирина, не ответив, отключила телефон и задумалась. «Бедная Лариса! Как она жить-то теперь будет, на что? Высокого ж полета птица. С помойки жрать, как я, не привыкла».

Ирина росла, как сорняки у забора, как одуванчики – свободные цветы, что крепко держатся корнями за грунт, как бы их не вырывали.

Её семья – отец-тракторист Иван из Омской области, и мать-доярка Нюра, брат-аутист Васятка и сопливая сестрёнка Шурка. Ирина была старшим ребёнком в семье. Батя любил приложиться к рюмке, приходил с работы глубоко за полночь. Будил и колотил супругу. Бывало без причины, бывало, что вернувшись уставшей с работы, она не успевала помыть посуду, собрать детские вещи, приготовить закуски и ложилась спать. Иногда он бил мать на глазах у детей, а потом насиловал её в спальне, вход в которую был занавешен полинявшей шторкой.

Ирина рано узнала вкус спиртного. Первый парень на селе, Женька, предложил ей однажды на спор выпить стакан настоящей водки. В ту ночь она украдкой от матери и отца, прикинувшись спящей и положив трехлитровые банки на подушку, прикрыла их одеялом и убежала из дома. Женька повез её на своем мотоцикле на Лысую Гору. Оттуда было хорошо видно ночные огоньки всего села. Любая девчонка мечтала отправиться с Женькой в такое романтическое путешествие, но повезло Ирине.

– Это тебе не какая-то там самогонка, – говорил семнадцатилетний Женька, – это водяра настоящая! Пей, если хочешь обратно до дома доехать на мотоцикле. Хотя, если не хочешь водку, ты можешь мне отсосать, конечно. Не выпьешь и не отсосешь – пойдешь домой пешком.

Под ржание деревенских пацанов, которые тоже находились в тот момент на Лысой Горе, и самого Женьки, Ирина выпила всю водку из стакана, но гордо пошла домой пешком: сама не захотела садиться на мотоцикл. Кое-как она пришла домой почти под утро, страдая от похмелья и головной боли. Умылась и легла в постель вместе с положенными туда ранее, забытыми банками. Утром получила нагоняй от матери за тару, которую та не нашла, чтоб взять с собой на дойку, а вечером её ждали побои от отца: кто-то донес ему, что его дочь видели пьяной и возвращающейся под утро с Лысой горы.

– Шалавой местной стала, да? – орал отец, хватая Ирину за волосы. – Сиськи выросли, – всё можно стало? Ну, иди тогда, хер ищи и деньги в дом неси, проститутка, что с тебя взять, кроме твоей манды! Вся в мать! Шаболда.

Иван ударил Ирину головой об стену так, что с потолка посыпалась штукатурка. Шурка заревела во весь голос от испуга. Мать схватила детей и выбежала во двор, пока отец избивал старшую.

Своё двадцатилетие девушка отмечала в компании сельских девчонок и парней в местном клубе и пила водку, закусывая малосольными огурцами, которые кто-то притащил из дома. За стенами полупустого танцпола находилась комната, закрытая на амбарный замок. Туда и прокрались Ирина с Женькой, которых после случая на Лысой Горе влекло друг к другу.

23

Çok selâm söyle (в переводе с турецкого) – Передавай большой привет.