Страница 1 из 7
Василий Пимкин
Книга времени перемен
Время, в котором мы живём, постоянно взывает к тому, чтобы мы забыли всё, что знали об этом мире ранее, и нужно отнестись к этому внимательно и ответственно.
Эта книга содержит два раздела – общее мировоззренческое введение и практическую часть, начинающуюся с главы «За работу».
Введение состоит из одного рассказа и двух сказок, дающих, насколько возможно, компактный обзор огромного мира Школы забвения. Здесь находятся новые ответы на древние вопросы, а человек понимается как главный носитель информации. Он может её собирать, обрабатывать, генерировать, но конечная цель и назначение человеческого сознания – забвение. Сложность здесь состоит только в том, что чтобы забыть что-то, нужно сначала очень хорошо и близко это узнать. Именно этому и учит Школа забвения.
Основная цель Школы забвения – научиться жить во время перемен.
Рассказ «Музей автоматики» – краткое литературное предисловие, ненавязчиво и просто обозначающее тему и метод.
Длинная «предыдущая сказка» про аппарат-самогон – сложный текст, не рекомендуемый к прочтению людям религиозным и воцерковлённым.
Но «Сказка для другого вечера», возможно, понравится и им.
«За работу» и далее – прикладная и практическая, почти самостоятельная часть, которая может быть почти понятной и без ознакомления с введением, но читать по порядку всё же надёжнее.
Время перемен в мировой культуре
Конечно же, никакой китайской поговорки «Не дай вам бог жить в эпоху перемен» в природе не существует. Нет, существует, конечно, в разных пересказах за пределами Китая, а вот сами китайцы об этом ничего не знают. В 30-х годах ХХ века в англоязычных публикациях начинают встречаться обороты «May you live in a time of change» («Жить тебе во время перемен») и «May you live in interesting times» («Жить тебе в интересные времена»). Судя по датировке, это может быть как-то связано с Великой депрессией, что делает эту поговорку скорее американской.
В китайской культуре наиболее близки к этой идее поговорки Luànshì chū yīngxióng – «Меняющийся мир рождает героев» и Nìng wéi tàipíng quǎn, mò zuò luàn lí rén – «Лучше быть собакой в спокойные годы, чем человеком в период хаоса». Хотя отсутствующие в английской версии героический и кинологический контексты существенно оживляют и обогащают обе крылатые фразы, суть схвачена в общем верно.
При всех неточностях эта поговорка вполне применима и даже как-то соотносится с китайскими оригиналами. Пользоваться ею можно, особенно если помнить о трудностях перевода. Это не какая-нибудь «бритва Оккама», которой легко себе оттяпать нечаянно что-нибудь важное, что будет ещё обиднее, потому что никакой «бритвы Оккама» даже не существует, – этот странный эффект рассматривается подробно чуть далее.
Музей автоматики
Здесь я оказался самым обычным путём. Отошёл в сторонку от своей экскурсии, чтобы ответить на важный звонок. Почему-то, чем важнее звонок, тем хуже тебя слышит собеседник и тем громче, чётче, быстрее и избыточнее нужно отвечать. Потом под сдержанное шиканье отбежал ещё подальше от пары-тройки других экскурсий, густо пошедших в этот пока ещё не жаркий ясный день начала лета. Смотрители, навидавшиеся таких затруднений, привычно махнули в сторону выхода на лестницу, где мы с моим телефонным собеседником впервые почувствовали себя спокойнее. Нужно было всего лишь немного спуститься по ступенькам, чтобы удалиться от рабочих, которые где-то сверху то ли варили, то ли резали, то ли ковали что-то железное, ни на секунду не прекращая совещаться, перекрикивая друг друга и свой инструмент. К счастью, к тому моменту мой собеседник перешёл в режим монолога, и мы вскоре пришли к уверенности, что верно поняли друг друга, и закончили разговор.
Машинально толкнув дверь с вывеской «Музей автоматики», я оказался в небольшом фойе со схемами, сувенирами и стойкой администратора. Из-за стойки вышел пожилой мужчина и с полуулыбкой – дежурной, но невозможной без искреннего доброго расположения, сказал: «Добрый день. Вы, я вижу, интересуетесь автоматикой. Начало осмотра здесь». Дальше последовал привычный смотрительский жест, виденный мною совсем недавно, правда, в более неторопливой и даже церемониальной версии. Для начала я осмотрел своего собеседника. Густая, но ещё не полная седина, спокойный внимательный взгляд сквозь толстые стёкла круглых очков, недорогие и не новые, но очень аккуратные пиджачная пара и туфли. «Эталонный научный сотрудник музея, живая иллюстрация к этой статье в энциклопедии», – мелькнуло в сознании, торопливо и тщательно начавшем снова разбираться в текущей ситуации. «Он вряд ли сможет сообщить что-то об экскурсии несколькими этажами выше», – продолжило сознание, и я таки начал осмотр. Тем более я действительно интересуюсь автоматикой.
Залы, посвящённые древним подъёмно-транспортным механизмам, водопроводам и средневековым мошенническим шахматным «автоматам», выглядели почти одинаково. Три стены посвящены схемам и чертежам, выполненным в простейших стандартах, назвать которые техническими так же неуместно, как и наивными. Да, они очень просты, – растекалось мудростями сознание, – но называть их наивными неверно, они отвечают наилучшим знаниям тех времён. Сознанию определённо нравилось снова понимать, что происходит вокруг. На четвёртую стену в каждом из этих залов проецировалась трёхмерная визуализация предполагаемой работы этих устройств. Другого места им в современном мире уже не найдётся.
Когда я дошёл до зала ткацких станков эпохи Промышленной революции, выполненного в той же манере схем и трёхмерного мультика, такой формат начал меня утомлять. Неужели и с тех, уже совсем недавних по историческим меркам времён, не осталось ничего для именно музейной экспозиции? Древние нелепые схемы и трёхмерные реконструкции в наше время уже принято смотреть онлайн, не сходя с места. Что это за музей такой? – начало возбуждаться сознание.
– Это действительно Музей автоматики, как вы совершенно верно прочитали ранее, – пустился в объяснения внезапно объявившийся рядом эталонный научный сотрудник, – Вижу, вы готовы продолжить осмотр в более реалистичных залах. Схемы и проекции необходимы, чтобы вы могли верно сориентироваться в экспозиции. Дальше всё абсолютно реально и, как вы понимаете, требует прежде всего осторожности. Сами понимаете, автоматика, много движущихся частей, не стой под грузом и стрелой, не стой где попало – ещё раз попадёт, и вся остальная необходимая техника безопасности.
Голос образцового сотрудника едва заметно дрогнул на дежурной шутке, но я оценил стремление разрядить обстановку. Подыгрываю ему:
– Мне нужно где-то расписаться?
– В смысле?
– За технику безопасности.
– А! Нет. Вижу, вы верно восприняли предупреждение.
– Как вы это видите?
– Вы сейчас со мной шутите вместо того, чтобы в ужасе бежать не разбирая дороги.
– И многие посетители от вас убегают в ужасе?
– Всякое бывало. Наш музей предоставляет действительно уникальный опыт. Не отвлекаю, однако. Аккуратнее, пожалуйста, с движущимися частями, их здесь много.
За разговором мы с ним прошли в следующий зал, и передо мной те же самые первые станки Промышленной революции ритмично и ловко стали появляться «во плоти»: из заготовок появлялись детали, детали собирались в узлы, узлы собирались в машины. Обработка, шлифовка, сборка, соосность, зазоры, допуски, зубцы, резьбы, передаточные и разные другие соединения. Узлы собирались в агрегаты, станки объединялись в производственные линии и конвейеры, пневматика сопровождала гидравлику, почти мгновенно раскручивались до немыслимых оборотов в секунду гироскопы в навигационных системах самолётов и ракет, запускались их двигатели на жидком и твёрдом топливе.
Всё это я наблюдал живьём и воочию, сборка и запуск механизмов неотрывно следовали за моим восприятием, замедляясь и углубляясь или ускоряясь и обобщаясь по необходимости. Я увлёкся и весь обратился во внимание, жадно вбирающее всё происходящее вокруг в собственном удобном ритме, и остановился лишь в игре «Удифферентуй атомную подводную лодку», дойдя до самой большой. Там сначала было всё просто, затем сложнее, но интуитивно понятно, а в конце концов отсеков, с весом каждого из которых я раньше так легко справлялся, стало так много и переплелись они так сложно, что реакция лодки на мои идеально выверенные, как мне казалось, действия, стала окончательно непостижимой средствами моего разума.