Время Бригадиров

"Если падаешь с двойными мехами, которые держишь под задом, сделай так, чтобы ими удариться о землю…"

Леонардо да Винчи

ШЕСТОЕ ЛИХО: "БРИГАДИР и ЧУЖАК"

Когда, почесывая язык ежовой рукавицей, сидишь у черта на рогах, и вода, что стекает со святого гуся, льется тебе за ворот, причем все это вовсе не с пьяных глаз, не "белки" водят хоровод по кругу, не глюк наведенный недругом, а все от того, что кровавой жатвой пройдя жизнь, добился-таки чего-то к концу ее… но, вдруг, выяснилось, что ломился вовсе не в те двери, а до следующей вовсе не полшага…

Тут Бригадир посмотрел в ночь, что обступала со всех сторон, наваливалась на плечи и грозилась утопить в себе маленький костерок, если сейчас же не подбросить в него дровишек, собрался с духом и решился сказать сокровенное, что процедил своей дырявой душой:

– Человек в момент смерти, в ту самую свою секунду, говорит много мудрых слов - это душа стремиться высказать то, что не высказала при жизни. Мудрость идет сплошным потоком, но она так и не входит в мир живых. Если кто-то и расслышал, то за следующей мудростью прежнюю мудрость уже забыл, а тут каждое слово мудро, каждый слог его, потому и не удерживается в памяти, одно растворяет другое, а еще сзади смерть идет с ластиком - подтирать остатки, крохи. Но это не самое худое…

– А что?

Бригадир даже не глянул, кто задал вопрос, и было ли кому его задавать.

Давно ли сам мир стал видеть ярче и глубже, раньше только в одну краску было. Словно родился заново чьей-то волей, кровь увидел во множество оттенков. И слово стало… раньше слово словно вода - жиденькое, пресное, а теперь во всяком слоге смысл видел, да не один. Хотя и по-прежнему словами бросался, но всю их соленость и горечь уже ощущал. А пришло с того, что стал задумываться - правильно ли живет, и живет ли вообще, и совсем странные мысли приходили - что сам он плод воображения и, отнюдь, не своего собственного. И жив он только словом, а цену этому слову должны проставить другие…

1.

Лешаки в тот год обнаглели. Один был даже замечен в Ближнем Мху. Девки, побросав корзины, примчались в деревню и навели… - как умно говаривал по привычной свой выпитости отставной солдат Пирей-Кузьма - "паники несусветной, запредельной".

Мужики тоже озлились, что таким макаром не будет в зиму мирового закусона. Они, да еще проростки-дылды (вровень крепкие телом, но еще далеко не умишком - даже не задним!), вооружившись кто-чем, пошли под сиеминутным предводительством Пирея: "ровнять тех лешаков и строить рядком для последующего набивания говняным сапогом их наглых морд".

– Переобуем! - кричали - Всех переобуем! Ишь, взяли моду!

Только Бригадир, гостящий (а скорее спрятавший "на скорую" свое бренное) в этих выселках, снаряжался с умом. Взял связку обточенных подков, каждая из которых была охвачена кожаной заплатой и приторочена на один ремень, взвесил на руке, махнул проверить - не снять ли лишнее, не добавить ли? И Блудный Инок быстрой мелкой трусью (что и ног не видать) сбегал, черпанул с семиключия ковшик, так же семеняще заскочил в хату, хватанул банный веник из-под образов - кропить нечистые хари. Тот самый веник, которым на Георгия Победоносца парилась вся деревня, а последнему - непутевому достался уже самый огрызок. Средство для борьбы с лешаками, на взгляд Бригадира, сомнительное, куда лучше связкой подков по хребтине…

Оказалось, что не лешак, а подранок в чудной скользкой одежде. Попутали бабы. На всякий случай, Инок покропил с веника, да и Бригадир, как бы невзначай, но так, чтобы все видели, коснулся голого места подковами. Ничего… Не зашипело, не вскочил, не огласился, не бегал кругами, рассыпая как бисером непотребные словеса - только смотрел во все глаза, не моргая. И глаз было по норме - пара, хотя за лишний в этих местах никто бы не придирался - смотрелись во всякие. Иной глаз где-нибудь на затылке вещь полезная.

И все-таки, стараясь не касаться голой рукой, срезали на нем всю дурную одежду, повернули тело клюками… на предмет рассмотрения дурных отметин. Придраться было не к чему, разве что, волос на теле было до неприличия мало - какой-то белесый пушок - но это могло и по малолетству, до возмужания, так бы и согласились, если бы не то, что окончательно отличает мужика от бабы, то, что по весне водит его умом. Многие, сравнив со своим, вздохнули звучно, едва не крякнули в голос - было с чего! Потому про себя решили не нести чужака в деревню и стали выдумывать на то причину, но тут, откуда-то вынырнула Нюрка-Задрыпа и так смачно завистливо вздохнула - враз поняли, что разнесет по всей деревне и житья им, если притопят в болотине чужака, не будет.

Чужак оказывается упал с неба, только не здесь - прошли по следу до самого распадка, с какого полз, нашли вонючий механизм и полотнища, спаянные между собой дурным образом. Пирей признал знакомое. Тех, что на таких штуковинах забрасывали им в тыл, перелетали в ночь совами, вешали не на стропах, а на их собственных кишках.

На всякий-про-всякий, прежде чем снести чужое в Дурной Амбар (куда складывали непонятное), мокнули все в семиключие. Механизм оставил после себя радужное пятно на воде, как от гнилого жиру. А с полотен вода скатывалась, не впитывала. Самое место подобному в Дурном амбаре. Бабы, правда, зарились порезать полотно на косынки от дождя, но Старый не дал, хотя и сам, нет-нет, вспоминал ровную бечеву, как раз подходялую на нижний шнур к сетям - обожженные глиняные катыши сети были точь-в-точь по ей!

Пирей-Кузьма с какой-то ревности развил деятельность; рассказывал, что ситянские тоже как-то так приютили чужака - тот обжился и… И пошли телом хилые, мозгами изворотливые - кукушкины дети! - испортил породу, не стало среди них прямодушных. Растравил душу Кузьма. Совсем посмурнели. Рассказывал, что на войну, когда Южные с Западными схлестнулись, летали на таких вонючках вражьи разведчики. Их сбивали, даже он, Кузьма, сверг одного, потом бегал смотрел на урода, но и тот не был таким белесым, вроде червя подземного. Может быть, от ихней он, подземной породы? А если так, чего, спрашивается, в небо полез? Не за худом ль?

Какие вражьи летуны не пояснял, как и все на той войне искал не славы, а прибытку, потому менял стороны по оплате. Лесные ходоки всегда в цене, и до времени удавалось ухватить, кусануть свое с той и с этой стороны. Но разумения вовремя остановится Кузьме, видать, не хватило… культя вместо руки - неважный прибыток.

Деревня звалась Недомерки.

Больших полей здесь не держали, не лежала душа к пашне, не было охоты ломаться на просторном. Приварок шел с леса, да огородов, но больше всего давала речуха. Рекой ее грех назвать, на реку она не тянула, но уже и не ручей - это точно. Что-то промеж них, нету такому названия, одно слово - Речуха!

Земля со стороны деревни была жирной, как нигде. А на той стороне стеной стоял лес - тоже изрядное подспорище, если с умом, да терпением.

Бригадир, выбрав момент, когда никто не видит, пришел к раненому словом перекинуться.

– Здравствуй, арестант! - сказал давнему знакомцу. - Опять в небо полез? Первый раз, понятно - подневольный, а сейчас-то зачем?…

Ответа от него не ждал. Не те вопросы, на которые ответ интересен - праздные. А вот потом спросил главное.

– Если подвесить тебя не дам, в чистые выведу, снесешь меня до города? Мотор твой с тряпками двоих подымит?

Арестант вместо того, что прямой ответ дать, словно ортодокс какой-то давай вопросом на вопрос, сам взялся расспрашивать.

– Что, здесь и города есть?

– Один точно есть, если с последнего раза лишнего не надурили. По любому, хоть развалины, а должны остаться. Второй такой же - Неволь называется. Там собственные заморочки. Первый мне больше нравится, но надо категорически во второй. Во втором я еще ни разу не был.